Оттого-то на «Солнцеподобном», куда адмирал частенько наведывался с проверками, галерная служба, хоть и оставалась нелёгкой, но не отнимала у гребцов надежду, что однажды они отработают свои пять лет каторги, которые на прочих судах почти никто не доживал, и снимут рабские ошейники.
– Штиль, госпожа, – замедленно повторил Али, всматриваясь в горизонт. Эбеново-чёрное лицо его застыло. – Если не что-то хуже…
– А что может быть хуже? – наивно осведомилась Ирис. И забеспокоилась. – Что ты там видишь?
Телохранитель сдвинул брови. Сощурился.
– Вот там, неподалёку от островка, смотрите…
– Там два островка, Али. – Ирис, в свою очередь, прищурилась. – Что в них странного?
– То, что на самом деле остров только один. Другой, что дальше и темнее – скопление туч, которое, похоже, только начинает проявляться… Дважды на моей памяти такие безобидные тучки перерождались в шторм. Пойдёмте, я провожу вас в каюту, госпожа, и переговорю с капитаном. Он – человек бывалый, лучше меня определит, что это такое и чем грозит, ибо, возможно, что я и ошибаюсь. Но будьте готовы к сильной качке.
Побледнев, девушка вновь окинула взглядом безмятежную водную гладь.
Ничто не предвещало даже малейшего дождичка. Абсолютно безоблачное небо. Идеальная водная гладь, шевелящаяся словно нехотя – корабль почти не качало. Воздух застыл, густея и наливаясь дневным жаром. Дельфины…
А вот весёлых игрунов не было. Всю неделю они сопровождали маленькую эскадру, а теперь вот – пропали.
У самой линии горизонта, далеко-далеко за пресловутым «островком», Ирис вдруг разглядела на синей глади белую полосу – будто созревал и катился в их сторону пенный вал. Это при полном безветрии-то.
Что ж. Море есть море. Хвала Аллаху и всем святым, что им выпала целая спокойная неделя! Ничего, всё обойдётся. Корабль крепок, экипаж ловок и опытен, глядишь – благополучно переживём и шторм.
Стало быть, надо спокойно вернуться в каюту. Дождаться вестей от Али. Предупредить и успокоить Мэг, подумать, куда бы спрятать Кизилку… Впору привязать к койке или к матросскому гамаку, чтобы не летал по комнатке, цепляясь за всё и всех, когда начнётся заваруха. Да, обязательно освежить в памяти, как вести себя во время бури на море! Эфенди оставил для неё много записей, и особо – советы о безопасности в путешествиях совершенно разных: на суше и на море, на реке или в горах. Главное – не бояться, не суетиться и не путаться под ногами у мужчин, потому что все заботы лягут на них.
За бесценный груз, наследие Аслан-бея, можно не волноваться, он хорошо упакован в водонепроницаемые ткани. К тому же, каждый сундук, ящик и ларец обиты накладками из пробкового дерева, выкрашенного в ярко-жёлтый цвет, чтобы в случае гибели корабля легче было найти на воде. Вспомнив об этом, Ирис судорожно вздохнула. Осталось ли на свете то, чего не предусмотрел её мудрый супруг?
И уж конечно, он не отправил бы её на верную гибель. Ведь сам он, по его словам, благополучно пережил дюжину морских путешествий. А этот самый галеас, на котором она плыла, по рассказам капитана Джафара-аги, выдержал восемь ураганов и прошёл через пять крупных сражений – и до сих пор цел. Не зря же сам Великий султан избрал именно его для перевозки двух сокровищ… На этой фразе капитан тогда запнулся, но Ирис каким-то чутьём уловила, что под вторым сокровищем паша Джафар подразумевает именно её, Ирис Рыжекудрую.
Она порозовела при одном воспоминании о том неловком моменте.
Плотнее завернулась в покрывало, несмотря на наступающий зной, и последовала к трапу, ведущему на среднюю палубу, а оттуда – в свою каюту.
Всё будет хорошо, твердила она себе. На этом корабле с ней ничего плохого не случится.
Не зря же он называется…
«Солнцеподобный».
А ещё раньше, до прихода к власти Хромца это был «Солнцеподобный Баязед».
***
К этому жёсткому взгляду – жёлтого и голубого глаза, к рысьему подозрительному прищуру невозможно было привыкнуть, даром, что в последний месяц Ирис бывала в ТопКапы через два дня на третий и разговаривала с Хромцом больше, чем за всю предыдущую жизнь. Именно разговаривала, а не отмалчивалась, как это бывало при их предыдущих встречах. В день своей свадьбы, когда султан передавал её будущему мужу, ей, как невесте, полагалось лишь стыдливо наклонить голову, сохраняя безмолвие. Во время же редких визитов Солнцеликого к своему учёному другу она, как воспитанная супруга, лишь распоряжалась об угощении и отдыхе для гостя, а сама и носа не показывала, ибо нечего женщине мешаться, когда беседуют великие мужи.
Во время сборов к отъезду ей приходилось видеться с султаном всё чаще.
Слёзы после похорон Аслан-бея ещё не высохли, когда в дом покойного явился Главный Визирь и огласил волю Высочайшего. Тот, как главный хранитель завещания своего учёного друга, ставил в известность, что с нынешнего дня вдова Аслан-бея находится под его покровительством, а потому – ей временно не разрешается принимать посетителей, пусть даже и явившихся выразить соболезнование. В дом, лишённый хозяина, под видом скорбящих могут проникнуть нечистые на руку любители старинных книг и загадочных предметов, собранных престарелым мудрецом; или просто охотники за приданым, уверенные в неопытности новоиспечённой вдовушки и задумавшие склонить её к новому браку, суля защиту и покровительство. Защита и покровительство у неё есть и без их помощи! Не просто так на воротах осиротевшего дома уже показательно проставлена Малая Печать Тамерлана, вырезанная для особых случаев, когда нужно обозначить незримое присутствие Повелителя и показать всему миру: сей дом – под высочайшим присмотром! И недаром, по сообщению верного Али, лучшие охранники из гильдии телохранителей призваны нести дежурство день и ночь, охраняя печаль Рыжекудрой, не позволяя никому тревожить её в великой скорби. Лишь благородному племяннику усопшего, его супруге Айлин, и, разумеется, самому султану разрешалось пересечь границу печати.
Ирис оставалось лишь склонить голову перед волей султана. И сорванным от рыданий голосом кое-как прошептать слова благодарности. Она и сама менее всего жаждала сейчас общения с кем бы то ни было. Отсекая своей волей поток соболезнующих от её дома, Хромец, сам того не зная, подарил осиротевшей девушке то, к чему сейчас стремилось её сердце: тишину и покой.
Впрочем, затворницей она так и не стала. Потому что тот же посыльный наивысочайшего ранга передал ей повеление явиться в ТопКапы. Нет, не немедленно, но не позднее, чем через неделю, дабы навестить супругу повелителя и маленьких шахзаде. Самой Ансе-Ну-Рии, блистательной нубийской принцессе, не разрешалось покидать гарем, ибо она вновь носила под сердцем дитя, и её супруг не желал рисковать ни им, ни его матерью. И теперь султанша скучала (понимай: гневалась и беспрестанно раздражалась), а общество любимой подруги призвано было развлечь и успокоить её.
В ту первую за три года поездку во дворец девушка так и не увидела султана. Она с удивлением и волнением любовалась двухлетним смугленьким, но отнюдь не чернокожим, не в мать, малышом в красном с золотом кафтанчике, с замиранием сердца глядела, как он мчится на крошечной полосатой лошадке по утоптанному взрослыми конями песчаному кругу и вопит от восторга; то и дело, не в силах сдержаться, тискала прелестную девчушку, с личиком почти беленьким, с раскосыми глазками, с точёным носиком, даже в таком нежном возрасте удивительно похожую на бабушку-валиде, и оттого – её любимицу. Тёмная, как эфиопская ночь, супруга сумела угодить Солнцеликому, подарив ему такого наследника, что не смутит будущих подданных иным цветом кожи; и наследницу, так и копирующую во всём его уважаемую родительницу. Воистину, Марджина родилась под счастливой звездой. И пока та, как многие ночные светила, имеющие свойство время от времени срываться и падать, не зашаталась – спешила приколотить её к небосводу покрепче. Новой привязанностью, новым наследником. Даже если очередной шахзаде уродится чистокровным нубийцем – ему выпадет честь стать наместником африканских провинций.
В нескончаемых разговорах, раздачах подарков и ласк Ирис и не заметила, как отступила тоска по оставившему её эфенди. Конечно, она тосковала, несмотря на то, что любимый наставник и муж, как она сейчас понимала, старался заранее смягчить удар от своего предстоящего ухода. Весь последний месяц он не раз словно вскользь напоминал о своём преклонном возрасте и возможном скором приходе Той, Которая Никого Не Минует, но его джаным старалась не думать о печальном, о самой возможности того, что однажды названый отец её покинет. Хоть тревога уже поселилась в её сердечке. Она, познавшая за три года супружества прелесть долгих прогулок, хождений в гости, уединений с интересной умной книгой, сейчас не отходила от своего покровителя, следуя за ним по пятам, стараясь быть незаменимой; отступая лишь тогда, когда ему нужно было покинуть дом по собственным делам или встретиться с учениками и сотоварищами-лекарями. Ведь до последнего дня он был энергичен и полон сил, а потому Ирис с лёгким сердцем помчалась в дом Али-Мустафы, когда запыхавшийся мальчик-посыльный прибежал с вестью о начале схваток у Айлин. Потом-то она вспоминала, что, выслушав послание, эфенди от волнения побледнел… и отчего-то прикрыл глаза ладонью. Махнув рукой, отпустил мальчика, помолчал немного. И как-то особенно ласково взглянул на молодую супругу.
– Что ж, джаным, настала и твоя пора пройти испытание в лекарском деле. Езжай без меня. Мыслями я с тобой, но хочу, чтобы сегодня ты справилась сама. Дай, благословлю тебя, во имя Аллаха…
Уже много позже Ирис поняла: так он с ней простился.
Ей уже приходилось несколько раз присутствовать и даже помогать при родах. Поэтому сама Луноликая просила, чтобы в день родин ей помогала именно бывшая ученица, ибо сам эфенди не раз с одобрением отзывался о её лёгкой руке, чутье и невероятном умении как-то договариваться с женским организмом. Многие роженицы шептались, что в присутствии жены Аслан-бея вялотекущие схватки переходили в нормальные, или, напротив, ежели до её появления шли чересчур энергично – в меру ослабевали, и тогда важнейший для матери и дитяти процесс шёл в нужном ритме. Если детёныш лежал в материнском чреве неправильно, то даже без вмешательства Ирис, только при её советах, основанных на ощупывании чрева и интуиции, поворот плода осуществлялся повивальной бабкой легко и правильно. Но главное – роды не осложнялись ни разрывами, ни кровотечениями, ни возможными последующими горячками, от которых, говорят, в Европе умирала каждая третья мать.
Итак, Ирис помчалась к Айлин-ханум. И в положенный срок сама – сама! – приняла у неё здорового, орущего во всю силу крошечных лёгких, мальчика, обтёрла, удивляясь горластости – крик новорожденного, как правило, больше похож на мяуканье, чем на вопли – и вручила оцепеневшему от счастья отцу. За мгновение до того, как попасть в руки родителя, младенец вдруг замолчал – и круглыми карими глазами уставился на ту, что помогла ему явиться в мир, до того радостно и с таким жадным любопытством, что ей стало не по себе.
Но совсем скоро она услышала новую весть, скорбную, от которой побелел и переменился в лице Али-Мустафа, и помчалась домой, плакать над телом мужа, даже после смерти своей улыбающегося ей как прежде.
…Покидая ТопКапы и сиятельную подругу, она, поглядывая сквозь полупрозрачные занавеси портшеза, бросила взгляд на высохший Фонтан Палача, давно не источавший живительной влаги, и горько усмехнулась.
Однажды, несколько лет назад, уезжая отсюда в неизвестность, наивная одалиска, трепеща, загадала желание: вот бы покинуть Сераль и оказаться в прекрасной сказочной стране Франкии, подальше отсюда, и хорошо бы не одной, а с живой и здоровой любимой нянюшкой Мэг… И теперь, совсем скоро её желание сбудется. Своё завещание дорогой эфенди озвучил ещё на самых первых занятиях, и с той поры Ирис твёрдо знала, с какой целью вкладываются в её рыжую голову бесценные знания не только по систематизации книг, но и по их содержанию, не только сведения о науках, дабы правильно сортировать и распределять свитки, но и сами эти науки… Не все, конечно, ибо, как любил повторять эфенди, невозможно объять бесконечность; но то, что давалось, Ирис удерживала в цепкой памяти навсегда. Боролась с собственной непоседливостью и неумением высидеть на одном месте более четверти часа, помногу вычитывала непонятные в книгах места, засыпала вопросами обожаемого Учителя, с его разрешения тайно присутствовала на многих учёных беседах, когда от долгой неподвижности при сидении за библиотечными шкафами затекало тело. Всё ради того, чтобы однажды выполнить волю названного отца. Не подвести. Чтобы вся Европа, весь мир за границами просвещённой Османии узнали о его мудрости и талантах.
Пока портшез проплывал мимо Фонтана, она вспоминала себя, пятнадцатилетнюю, совершенно пустоголовую, как ей сейчас казалось, со смешными чаяньями и надеждами… Нет, под счастливой звездой родилась не только Анса-Ну-Рия, когда-то простая одалиска, её лучшая подруга, а ныне единственная султанша. Есть где-то там, наверху, у Ирис свой небесный покровитель, добрый дух или Ангел-хранитель, что отвращает от неё превратности судьбы и выстилает войлоком дорожку по жизни. Хоть и кажется иногда, что та усеяна терниями и битым стеклом.
А потом она спохватилась, что до сих пор не навестила Айлин и новорожденного. Лишь на похоронах увидела племянника мужа, но так и не справилась о здоровье супруги и нового наследника; бывший военачальник, нынешний руководитель Школы янычар, как старший мужчина рода, был занят печальными обязанностями распорядителя похорон, а Ирис… скорбела, о, как скорбела! Ей было не до расспросов. Ножом по сердцу резал вопль плакальщиц, особо старающихся по случаю проводов в мир иной великого и уважаемого всеми человека…
Эфенди не одобрил бы её забывчивости. Покачал бы головой. «Печаль печалью, джаным, а есть ещё долг лекаря перед пациентом. Соберись с мыслями, живи, как я тебя учил – и я буду тобой гордиться, куда бы ни занесла меня Разрушающая Дворцы и Разгоняющая Собрания».
Она словно наяву услышала родной голос. И даже вздрогнула, оглянувшись. Но лишь колыхнулись шторы паланкина, да замедлилась поступь носильщиков, решивших, очевидно, что госпожа, должно быть, что-то позабыла, раз крутится по сторонам; и не велит ли она повернуть назад?
Но та молча махнула платком: идём дальше!
А, усаживаясь в карету, приказала отвести себя в дом почтенного Али-Мустафы-аги.
Кто ж знал, что именно там она и встретит Хромца…
Традиционно вход в женскую половину дома располагался со стороны сада. По разумению Ирис, обычай весьма удобен, а не унизителен, как десятки раз пытался внушить ей Огюст Бомарше, давнишний друг семьи, логично вроде бы доказывая, что уважающей себя знатной даме полагается являть себя не иначе, чем в парадных дверях, а не красться откуда-то с задворок. Что бы он понимал! А ещё дипломат, консул… Заходить с бокового, и отнюдь не чёрного, не для прислуги, хода (каковой, разумеется, также присутствовал в османских домах) было порой очень удобным. Отчего? Да оттого, что не привлекаешь зевак, которые слоняются на центральных улицах и пожирают проезжающие кареты и портшезы глазами. Любой визитёр богатого дома подвергался с их стороны самому придирчивому осмотру, а порой и язвительным насмешкам – в зависимости от ранга и положения «жертвы» в обществе. Впрочем, стоило праздным наблюдателям убедиться, что прибыл не гость, а гостья – они в деланном смущении отворачивались, зарабатывая косоглазие в попытках рассмотреть, насколько богато покрывало, закутывающее женщину с ног до головы, золотом или серебром шиты красные туфельки; да ещё и на слух пытались определить, звенят ли на ней украшения, и много ли их… Должно быть, ни один город мира не избавлен от подобных прилипал, назойливых, как июльские мухи.
Одним словом, заезжать со стороны фасада для Ирис представлялось сущей пыткой. В совместных поездках с Аслан-беем, выходя из экипажа, она как бы терялась в тени мужа, статного и высокого, несмотря на возраст; со спины её прикрывал Али, сбоку семенила Мэг или служанка… А вот, выезжая одна, девушка предпочитала обогнуть нужный дом с тыла. Там уже была приватная территория, и случайно забредших праздношатающихся могли запросто вытурить садовник или охранник. Ведь именно за небольшими садовыми калитками скрывались, как правило, выложенные плитами или цветными камушками дорожки, ведущие через розарии к дверям в женские обители османских жилищ. А потому – ни случайные прохожие, ни даже нищие не рисковали нарушать общепринятых правил приличия и пятнать своим присутствием садовые ограды.