Часть первая
ЗАГОВОР
ГЛАВА 1
Весна 121 года до нашей эры на южном побережье Понта Евксинского выдалась поздняя, с обильными дождями. Море штормило, яростно швыряя серые, вскипающие пеной водяные глыбы на скалистые берега; в горах шли снегопады. Над столицей Понтийского царства городом Синопой клубились тугие тучи, опушённые снизу туманной бахромой. И только изредка и ненадолго — на день-два — штормовой ветер стихал, облака нехотя уползали к вершинам дальних гор, где до поры до времени затаивались в глубоких и мрачных пропастях и густых чащобах, и по дрожащей от испарений небесной голубизне неторопливо плыл по-весеннему яркий солнечный диск.
В один из таких погожих дней месяца мунихиона по берегу полуострова, на узком перешейке которого раскинулись белокаменные здания Синопы, шли три подростка. Самый высокий из них, по имени Гай, гибкий, как виноградная лоза, прыгал по камням, словно серна, легко и стремительно. При этом его подвижное лицо, обрамленное чёрными кудрями, выражало упоение и радость.
Второй — круглолицый, сероглазый крепыш с чересчур широкими для его возраста плечами, которого звали Дорилей, был куда осторожней и осмотрительней своего друга. Препятствия, встречающиеся на пути, он старался обойти, а на прыжки Гая посматривал с неодобрением.
Третий из подростков откликался на имя Митридат. Ростом он был выше Дорилея, плотно сбит и мускулист; в глазах цвета светлого янтаря таились упрямство и настороженность.
Наконец друзья добрались до небольшой бухточки, защищённой от ветров высокими скалами. Там, в каменном ложе, сверкала стынущим расплавом серебра водная гладь хойникиды — неглубокой впадины, по форме напоминающей боб. В неё, на ходу сбрасывая одежды, и бросились подростки.
Купались долго — морская вода, которую высокой штормовой волной нагнало в хойникиду, была там значительно теплее, чем в открытом море. Затем в полном изнеможении улеглись на песок, намытый прибоем у подножья скал, и надолго застыли в полном безмолвии, наслаждаясь парной теплынью. Воздух в бухточке был горяч, упруг; от выброшенных на берег водорослей попахивало рыбой, калёной солью и терпковато-приторным запахом гнили.
Первым нарушил молчание Митридат:
— Я не хочу, чтобы ты уезжал, Дорилей…
Он сел, обхватив колени руками, и нахмурился. Прорвавшийся сквозь оцепление скал ветерок разметал его длинные, волнистые волосы цвета старой меди — тёмно-каштановые, с красным отливом — обнажив крутой высокий лоб с мощными надбровными дугами. На грубовато высеченном лице Митридата появилось выражение угрюмой сосредоточенности и грусти.
— Клянусь Зевсом, моё сердце сжимается при мысли, что скоро с вами расстанусь! — с горячностью, так не вязавшейся с его несколько флегматичным нравом, воскликнул Дорилей; серые, слегка раскосые глаза подростка увлажнились.
— Признаюсь, я сегодня просил отца, чтобы твой высокочтимый дядюшка не забирал тебя с собой. Но, увы… — Митридат с силой, до хруста, переплёл пальцы рук. — Он не захотел даже выслушать меня до конца. — И добавил с неожиданно прорвавшейся горечью в голосе: — Великому царю Понта некогда заниматься делами сына, которого он до сих пор считает желторотым птенцом.
— Митридат, ты несправедлив к своему отцу. — Дорилей сел рядом и обнял его за плечи. — Он тебя любит больше всех. И ты знаешь это.
— Я тоже так думал… до вчерашнего дня. Но теперь… Теперь у него в любимчиках ходит мой братец Хрест, это слюнявое ничтожество. Вчера он получил в подарок одного из лучших боевых коней конюшни отца. Который был обещан мне! — глаза Митридата потемнели, на крутых скулах забегали желваки.
— Знаю… — потупился Дорилей. — Но это ещё ничего не значит… — он немного поколебался, не решаясь сказать своему другу нечто, как считал, не очень приятное; но всё же отважился: — Царица Лаодика просила об этом. А ей отказать твой отец не смог.
— Мать… — Митридат склонил голову на колени и задумался.
До этого безмолвный Гай сделал нетерпеливый, резкий жест, порываясь что-то сказать, но, заметив предостерегающий взгляд Дорилея, сдержался. Сдвинув к переносице густые чёрные брови, он со злостью швырнул подвернувшийся под руку окатыш в изборождённую трещинами скалу. Камень раскололся, брызнул мелкими осколками, вспугнув низко летящую чайку, которая с криком взмыла круто вверх и полетела в сторону Синопы. Гай следил за её полётом, пока белая птица не растворилась в колеблющейся сизой дымке, висевшей над гаванью.
Неожиданно он вскочил и, прикрывая ладонью глаза от солнца, стал пристально всматриваться вдаль.
— Что там, Гай? — с интересом спросил Дорилей — его друг отличался необычайно острым зрением.
— Посмотрите туда! — показал Гай в сторону мыса, защищавшего гавань от злых северных ветров.
Из-за скал, круто обрывающихся в море, медленно и величаво выплывали суда. Лёгкий бриз надувал их алые паруса, трепал вымпелы на мачтах. Окрашенные в чёрный цвет, с низкой осадкой, корабли по большой дуге обходили радужную пыль бурунов прибрежной отмели. Ярко начищенные бронзовые щиты, закреплённые вдоль бортов, бросали огненные отсветы на прозрачную зелень вод, резные золочёные акростоли важно раскланивались с лодками рыбаков, сопровождавшими суда.
— Пять! — показал раскрытую ладонь Гай.
— Кто? — спросил Дорилей, щуря от напряжения глаза.
Гай молча пожал плечами.
— Это не купцы, — уверенно сказал Митридат. — Суда военные…
Корабли обогнули мелководье и подошли ко входу в гавань. С поразительной слаженностью и быстротой на них были убраны паруса, и воду вспенили лопасти длинных весел. До подростков донёсся приглушённый расстоянием рокот тимпанов, задающих ритм гребцам. Обвисшие ненадолго узкие вымпелы, украшенные золотым шитьём, вновь заполоскали над головами выстроившихся вдоль бортов воинов в гривастых шлемах. И теперь уже все трое различили на палубах диковинные сооружения, напоминающие журавлиные шеи с хищными клювами на концах.
— Либурны римлян! — вскричал Гай.
Это были боевые корабли грозного Рима — крепко сбитые посудины, напоминающие греческие биремы. В носовой части либурна располагалась башня для пращников и абордажный мостик — «ворон».
Либурны, на ходу перестраиваясь, медленно вползали в главную гавань Синопы, где у причала сверкали доспехи гоплитов — военачальники выстраивали их для торжественной встречи.
— Эге-ей! Господин!
Друзья обернулись. Вдоль берега, где быстрым шагом, а где срываясь на бег, пробирался высокий, плечистый юноша в сером хитоне грубого полотна. В руках он держал короткую палку, у пояса, туго охватывавшего тонкую талию, болтался широкий нож в кожаных ножнах. Юноша был некрасив: бледное лицо густо усеяли оспины, длинный бесформенный нос нависал над большим широкогубым ртом, густые тёмно-рыжие волосы топорщились на голове, как иглы ежа.
— Господин… — юноша подбежал к Митридату и преклонил колени.
— Что случилось, Гордий? — резко спросил Митридат. — Почему ты здесь? Я приказал тебе забыть это место.
— Прости и смилуйся, мой повелитель. Гонец из Амастрия…
— Ну! — нетерпеливо прищёлкнул пальцами Митридат.
— В Синопу направляется посольство Рима. Царица Лаодика — да хранит её богиня Ма! — приказала во что бы то ни стало разыскать тебя. Во дворце готовятся к приёму высоких гостей и твоё, господин, присутствие необходимо. Нужно поторапливаться. Посольские суда уже на подходе.
— Прибыли… — Митридат кивнул в сторону гавани. — Теперь спешить ни к чему. Успеется… — И он, покривив губы в злой усмешке, нырнул в хойникиду…
Легат Рима Марк Эмилий Скавр, рыхлый сорокалетний патриций невысокого роста с толстым бычьим загривком, не без интереса рассматривал приближающуюся Синопу. Он беседовал со своим старым приятелем Авлом Порцием Тубероном, которого взяли на борт посольского либурна в Гераклее. Они расположились на корме под лёгким палаточным тентом.
Авл Порций, худой, жилистый, с загорелым до черноты лицом, был в Синопе своим человеком. В Понте его знали как купца — не очень богатого и удачливого, но неизменно приветливого, добродушного и гостеприимного. И вряд ли кто мог догадаться, что любезнейший Авл Порций Туберон был доверенным лицом римского Сената на варварском Востоке и что ему покровительствовал нынешний консул Квинт Фабий Максим.
— … Ах, милейший мой друг! — Скавр, со снисходительностью столичного прожигателя жизни, похлопал по плечу Авла Порция, с непроницаемым лицом слушавшего его непринуждённую болтовню. — По-моему, на тебя вредно подействовал здешний климат. Расслабляюще. И нравы. Высокая политика, наряженная в белоснежную тогу, для непосвящённых и чересчур простодушных имеет грязную изнанку. Впрочем, мне ли тебе об этом говорить… Но кто посмеет осудить великий и могущественный Рим и пусть даже намёком бросить тень на его деяния, несомненно несущие блага избранным? Какое нам дело до варваров и почему мы должны считаться с их мнением, пожеланиями и, наконец, просьбами? Разделяй и властвуй — вот фундамент, на котором зиждется могущество Рима. Это незыблемый закон, непреложная истина, не нуждающаяся в каком-либо ином толковании, кроме того, которое изначально заложено в этих постулатах ещё нашими предками.
— Да, но излишняя прямолинейность на Востоке считается признаком дурного тона и может принести результат, обратный ожидаемому. Я уверен, что терпением и мягкой настойчивостью можно добиться гораздо большего. Тем более, что царь Митридат — сильная личность и в дипломатических тонкостях весьма искушён. Подтверждением тому служит возросшее влияние Понта на варварские государства Востока. У Митридата многочисленное, хорошо вооружённое войско. Он за короткий срок создал такой флот, которому пока нет равных в Понте Евксинском. Царь умиротворил Галатию, это незатухающее кострище свар, заговоров и восстаний, присоединил к своим владениям Фригию…
— Вот! — вскричал Скавр. — Вот подтверждение тому, что я говорил! Восточная нега для тебя губительна, мой друг. Расслабляет тело, лишает жёсткости, свойственной истинным квиритам, наконец — прости за откровенность — притупляет ум. Сильная личность. Тем лучше! Сила уважает лишь силу. И никакие ухищрения, дипломатические выверты, а тем более терпение и мягкость, не помогут мне выполнить поручение Сената. Только сила и натиск!
— Извини за любопытство — в чём смысл поручения?
— Уж от тебя скрывать ничего не буду: нам нужна Фригия.
— Фригия? — Авл Порций скептически ухмыльнулся. — На каких условиях? Что мы можем предложить взамен?
— А почему мы должны что-то предлагать? — Скавр надменно вскинул голову. — Мы просто обязаны заполучить новую провинцию в интересах Рима. И именно Фригию. На которую Понт не имеет никаких прав.
— У Митридата там сильные воинские гарнизоны. И я очень сомневаюсь, что царь Понта будет настолько любезен…
— А у него не останется иного выхода, — перебил Туберона легат. — Если Митридат заупрямится, — он засмеялся неприятным жирным смешком, — наши люди поднимут восстание в Пафлагонии. Караваны с оружием и золотом для мятежников уже в пути. Там ждут только моего сигнала. И тогда царю Понта, — Скавр снова захихикал, — будет не до Фригии, поверь мне. Если он так умён, как ты мне рассказывал, будет достаточно прозрачного намёка, чтобы он понял, что может грозить Понту в ближайшем будущем.
— И всё же, по моему глубокому убеждению, одними угрозами Митридата не проймёшь. Неплохо было бы придвинуть к границам Фригии один-два легиона. По твоим словам, мы по уши увязли в войне с германскими племенами арвернов и аллоброгов.
— На помощь Гнею Домитию Агенобарбу уже спешит твой любимый Квинт Фабий Максим, — с нотками ревности в голосе сказал посол. — Надеюсь, в его полководческих талантах ты не сомневаешься. Победа в этой войне — дело ближайшего будущего.
— Ну, а если всё-таки Митридат, несмотря ни на что, отклонит предложение Рима?
— Тогда придётся вступить в игру тебе, — с грубоватой прямотой ответил посол. — Пришло время доказать Сенату, что консул Квинт Фабий Максим не ошибся, назначив тебя своим доверенным агентом на Востоке.
— Понятно… — мимолётная тень недовольства пробежала по морщинистому лицу Авла Порция и спряталась в уголках брезгливо поджатых губ. — Надеюсь, ты запасся письменным подтверждением сказанного тобой.
— Несомненно, — развеселился Скавр. — Достаточно хорошо зная тебя, мой дорогой, мне пришлось долго убеждать Сенат, что такое послание крайне необходимо, — он с силой хлопнул в ладони.
На зов прибежал раб, высоченный нубиец. Получив указания, он принёс шкатулку эбенового дерева, украшенную перламутром и мелким жемчугом. Посол открыл её и вручил Авлу Порцию пергаментный свиток с печатью на золотом шнуре. Тот внимательно прочитал написанный киноварью текст, затем свернул тонкий пергамент в рулон и спрятал его в дорожную сумку, подвешенную к поясу.
— Удовлетворён? — полюбопытствовал всё ещё улыбающийся посол.
— Вполне, — ответил Туберон, рассеянно приглаживая короткие седые волосы.
— Я могу на тебя рассчитывать? Ответь мне на этот вопрос не как посланцу Сената, а как старому боевому товарищу.
— Как товарищу скажу прямо — не нравится мне эта затея. От добра добра не ищут. Царь Митридат весьма благосклонно относится к Риму, и стоит ли терять те прочные позиции, которые за последние годы отвоевали мирным путём наши дипломаты…
— И ты в том числе… — не преминул вставить не без ехидства Скавр.
…А также ростовщики и купцы, — невозмутимо продолжал Туберон, пропустив мимо ушей намёк на свою примиренческую позицию в отношении Понта. — Понтийская знать — по крайней мере, большинство — видят в Риме союзника. Колеблющиеся по уши в долгах у наших ростовщиков. Стоит им только намекнуть, что на определённых условиях ссуды могут быть погашены, как они немедля примкнут к лагерю наших сторонников. Звон золота в кошельке подчас звучит громче лязга мечей на поле брани. А ведь нам нужен — и ты, надеюсь, не будешь отрицать — сильный и верный союзник на варварском Востоке. Пусть до поры до времени, пока мы не управимся с внутренней смутой и раздорами, с лёгкой руки Гая Гракха [Гракхи — братья Гай и Тиберий, из плебейского рода Семпрониев; пытались провести земельные реформы, чтобы приостановить разорение крестьян; погибли в борьбе с сенатской знатью.] воцарившимся среди римлян. Не стоит искать лишних забот и трудностей там, где их пока и в помине нет. Неразумно и небезопасно.
— Гай Гракх… — полное, слегка обрюзгшее лицо посла исказила гримаса ненависти. — Пусть гнев богов упадёт на голову этого отступника и смутьяна!