Пыхтя от чрезмерных для него усилий, он подтащил Савмака к невысокому столбу у озерка, судя по отпечаткам лошадиных копыт и навозу — коновязи, помог ему встать и привязал обрывком верёвки. Затем, поочерёдно распуская узлы на руках и ногах пленника, снял с него куртку и брюки, оставив только исподнее. Взвизгивая от радостного возбуждения, старикашка переоделся, а своё тряпьё швырнул Савмаку.
— Носи на здоровье… — гнусно захихикал он, доставая из котла кусок мяса.
Захлёбываясь слюной, старикашка принялся резать мясо на мелкие кусочки и глотать его, почти не пережёвывая. Время от времени он визгливо ругался, и, морщась, пробовал заскорузлыми пальцами гнилые, источенные годами зубы. Насытившись, старый разбойник удовлетворённо рыгнул и поплёлся в землянку, откуда вскоре раздался булькающий храп.
Отчаяние прибавило Савмаку сил. Извиваясь ужом, он выскользнул из объятий верёвки, которой был привязан к столбу — видно, старик не счёл нужным затягивать узлы чересчур крепко. Затем, сторожко прислушиваясь к храпу разбойника, подросток, словно соломенный куль, покатился к затухающему костру.
Углей было ещё много, и Савмак, не раздумывая, сунул связанные ноги в костёр. Аркан вспыхнул сразу. Боль огненным кольцом охватила лодыжки, ударила в голову. Но, закусив губы до крови, подросток стоически ждал окончания пытки.
Наконец волосяные узлы превратились в труху, и Савмак, согнувшись в три погибели, извернулся, как ласка, и протащил связанные руки под ногами. Довершить начатое теперь не составило особого труда: где зубами, а где с помощью пылающих углей узлы на руках были развязаны.
Когда разъярённый Савмак выдернул старика из землянки наружу, как журавль лягушку из-под болотной кочки, старый разбойник с перепугу потерял сознание. Подросток не стал ждать, пока он самостоятельно придёт в себя: отволок старика к озерку и бросил в холодную воду…
Вскоре старикашка, скуля, как побитый пёс, валялся связанным возле костра, а изголодавшийся Савмак уплетал за обе щеки приправленную луком похлёбку, закусывая варёной бараниной. Изредка он с довольным видом поглаживал перемётную суму, где лежал панцирь, и поправлял подвешенный к поясу акинак.
Утолив голод и напившись из родника, Савмак принялся собираться в дорогу: наполнил водой маленький дорожный бурдючок, положил в суму остатки баранины и вяленую рыбу, найденную в убогом жилище старого разбойника. Тот лежал тихо, как мышь, и только его маленькие глазки посверкивали настороженно и зло, отражая пламя разгорающегося костра.
Вдруг тонкий переливчатый свист нарушил вязкую тишину южной ночи. Старик радостно встрепенулся, и коварная злобная ухмылка перекосила его морщинистую физиономию. И только теперь Савмак услышал топот многочисленных копыт, с неимоверной быстротой приближавшийся к балке.
Подросток, как испуганный олень, бросился бежать вверх по склону. Ему удалось выбраться из балки незамеченным. Он увидел, как человек пятьдесят всадников один за другим исчезали за тревожно шуршащей травяной завесой. Тая дыхание, Савмак лёжа ждал, пока балка не примет последнего из них. Затем вскочил на ноги и побежал вглубь степи.
Аркан взвился в ночи и упал на плечи подростка совершенно беззвучно. Последовал сильный рывок, и Савмак рухнул на землю. А дальше… дальше в ушах только неумолчный шелест сухой травы и мерный приглушённый топот копыт быстроногого коня, тащившего его на волосяной верёвке по вздыбленной равнине прямо в звёздное небо.
ГЛАВА 5
Танаисский невольничий эмпорий полнился истошными криками зазывал, руганью надсмотрщиков, спорами купцов и покупателей живого товара, звоном кандалов, в которые ковали степных номадов и угрюмых горцев, не желавших смириться со своей участью, плачем женщин и детей. Огромное пространство у стен Танаиса, окружённое навесами, где торговали разнообразной едой и напитками, было битком набито людьми, попавшими на это весьма известное в те далёкие времена торжище по своей или чужой воле.
Здесь можно было встретить и диких кочевников-сарматов на звероподобных мохнатых лошадках, кусавшихся, как бешённые псы, и лягавшихся, словно степные куланы; и скифов-земледельцев с берегов Борисфена, приехавших на крытых повозках-шатрах, запряжённых серыми безрогими волами; и пиратов-сатархов в пёстрых шароварах и бородищами по пояс. Мелькали в толпе белоснежные хитоны эллинов-колонистов, чёрные плащи немногословных меланхленов, жёлтые замшевые кафтаны меотов, вышитые «крестом» чёрными и красными нитками рубахи фракийцев с длинными широкими рукавами, сверкающие золотым шитьём одежды персов, подданных заморского Понта.
Под одним из навесов, поближе к реке, откуда изредка веяло влажной прохладой, на грубо сколоченных скамьях, застеленных протёртыми до дыр ковриками, расположились две весьма колоритные личности: пегобородый великан с жёлтыми рысьими глазами и смуглолицый широкоплечий юноша с осиной талией. Одежда великана представляла собой невообразимую смесь: кожаные сарматские штаны, скифские сапожки с короткими голенищами, фракийская рубаха и пояс, который обычно носят пираты-ахайи — кусок голубой шелковистой ткани, обмотанный несколько раз вокруг туловища. За поясом торчал широкий нож с костяной рукоятью.
Юноша был одет щегольски: алые шаровары свободными складками ниспадали на шитые золотом персидские туфли с загнутыми носками, а парчовая синяя безрукавка, украшенная драгоценными каменьями, выгодно оттеняла безупречную белизну атласной рубахи. Его узкую талию схватывал тонкий кожаный пояс, с приклёпанными золотыми бляшками; на нём висел кривой меч с рукояткой, увенчанной огромным рубином. Чёрные, как смоль, длинные прямые волосы юноши прикрывал тюрбан из серебристой ткани, а мочку левого уха оттягивала золотая серьга.
Щёголь и великан играли в бабки. Их стол изобилием не отличался: кратер с дорогим родосским вином, фиалы и сушёные фрукты в мёду.
— Ника! — радостно вскричал щёголь — его бабка упала желобком вверх.
— Ты всегда был везунчиком, Селевк, — угрюмо проворчал великан, доставая кошель с деньгами. — Но, клянусь Кибелой, сегодня я всё равно тебя обыграю.
— Деньги — это песок, Фат, — рассмеялся довольный Селевк. — Чем больше их имеешь, тем быстрее они уплывают между пальцев…
Несмотря на молодость, киликиец Селевк прослыл одним из самых удачливых и жестоких рыцарей удачи. В Танаис он, как и главарь разбойников Фат, привёз свою добычу, живой товар: двух кузнецов-фригийцев, ювелира из Милета, педотриба-эллина и около десятка юных красавиц-азиаток, охотно покупаемых богатыми царьками номадов в свои гаремы. Несколько человек из команды его судна, головорезы и кутилы, болтались неподалёку, время от времени утоляя жажду боспорским вином. Одеты они были, как и их вожак Селевк, вызывающе пестро. Впрочем, опасаться им было нечего — здесь их никто не знал. Не в пример подручным Фата, насолившим многим из присутствующих на эмпории. Поэтому степные разбойники держались тихо и скромно, стараясь затеряться в толпе.
— Провалиться тебе в Аид! — рявкнул обозлённый донельзя Фат, когда в очередной раз удача обошла его стороной. — Проклятье! — он швырнул последний статер на стол, с ненавистью глядя на безмятежно ухмыляющегося Селевка.
Как бы невзначай его широченная лапища легла на рукоять длинного сарматского меча, лежащего рядом, на скамье. Селевк, по-прежнему улыбаясь, хищно сощурил карие глаза. Взгляды разбойника и пирата-киликийца на какой-то миг скрестились, словно остро отточенные клинки.
Первым не выдержал Фат — бормоча под нос все, какие только знал, ругательства ахайев, он вылил остатки вина из кратера в свой фиал и выпил одним глотком.
— Мне кажется, хозяин этой гнусной забегаловки забыл нас, — мягко проворковал Селевк. — Поди сюда, почтенный! — властно поманил он пальцем рыжеволосого вольноотпущенника, взмыленного, как скаковая лошадь. — Я не привык так долго ждать, любезнейший, — вежливо сказал он, показывая на пустой кратер.
Несмотря на вполне мирный тон Селевка, вольноотпущенник вдруг побледнел и забормотал заплетающимся от страха языком слова извинений.
— Поторопись, — щёлкнув пальцами, прервал его излияния пират. — Дорогой мой Фат, — придержал он было поднявшегося из-за стола разбойника, — думаю, что тебе спешить некуда. Садись, теперь угощаю я.
Долго упрашивать Фата не пришлось. Вскоре и новая порция крепкого вина исчезла в на удивление вместительных желудках собратьев по ремеслу, весьма обычному среди людей той воинственной эпохи.
— Ещё сыграем? — спросил Фат, упрямо боднув головой, будто ждал отказа со стороны Селевка.
— Почему нет? — показал в улыбке белоснежные зубы пират. — Но вот только в долг я не играю. Уж не обессудь. И не потому, что сомневаюсь в твоей честности. А из-за того, что превратности наших судеб могут сыграть скверную шутку: или меня четвертуют скорые на расправу римляне, или с тебя сдерут шкуру твои приятели-скифы. Поэтому, мне очень не хотелось бы даже подумать о том, что кто-то из нас будет вспоминать о другом дурно. К сожалению, перепоручить свои долги близким или родственникам я не могу, потому как один, словно перст. Да и ты, насколько я знаю, семьёй пока не обзавёлся.
— С чего ты взял, что я намереваюсь играть в долг? — злобно покривился Фат. — Эй, Хорёк, где ты там, трухлявая поганка?!
Из толпы вынырнул худой скрюченный старик в накинутом на плечи коротком рваном плаще с капюшоном. Угодливо поклонившись Фату, он застыл перед ним, сложив на груди сухие морщинистые руки, похожие на птичьи лапки, и глядя исподлобья хитрыми прищуренными глазами.
— Пусть приведут сюда наш товар, — приказал ему главарь разбойников. — Да, да, — перебил он старика, попытавшегося что-то робко пискнуть в ответ, — тех, кого ещё не продали. Только не медли.
Через некоторое время разбойники Фата, неуклюже замаскированные под добропорядочных граждан, пинками пригнали с десяток невольников, связанных попарно верёвками.
— Ставлю на кон! — торжествующе воскликнул изрядно опьяневший Фат. — Всех! Во сколько оценишь?
— Этих? — с ленивым любопытством повернулся к рабам Селевк. — Фат, где ты сумел добыть такую падаль?
Главарь разбойников сначала опешил, затем обиделся, но, после недолгих торгов, цену в конце концов сладили.
Вид несчастных и впрямь оставлял желать лучшего. Их гнали пешком через всю Таврику на север, где в одной из потаённых бухточек погрузили на плоскодонную галеру. Жестокий шторм, едва не пустивший ветхую посудину ко дну, тоже не добавил сил невольникам. Около пятнадцати человек, среди них и две женщины, нашли своё последнее пристанище в волнах Меотиды, пока на горизонте не показался Танаис. Загнав всех в реку, даже не дав снять одежды, рабов искупали, а после, выбелив мелом босые ноги, выставили на торги. Покормить их не сочли нужным…
Игра продолжалась недолго. Фату опять не повезло. Обычно угрюмый и сдержанный, он словно с цепи сорвался: зверем рычал на своих подручных, выбросил в реку фиал с вином (ему показалось, что там плавает сор), едва не проткнул мечом замешкавшегося хозяина палатки — тот не так быстро, как хотелось бы Фату, принёс очередную порцию хмельного. Селевк только посмеивался, но свой кривой меч, похожий на фракийскую махайру, держал поблизости — на всякий случай.
Выигрышем пират распорядился своеобразно. Подозвав помощника, кривоного кряжистого киликийца с исполосованным шрамами лицом, он приказал:
— Этих двоих, — небрежно ткнул пальцем в сторону наиболее измождённых и в годах, — продашь. Если не купят до вечера — выбрось в реку, рыбам на пропитание. Остальных накормить и заковать. Их заберём с собой.
Селевк был рачительным хозяином. Своим цепким взглядом он успел заметить, несмотря на опьянение, что добычу Фата составляли в основном молодые скифы, высоко ценившиеся на невольничьих эмпориях Малой Азии за выносливость и смётку. Кроме того, в последнем сражении с охраной римского торгового каравана он потерял немало рабов-гребцов, и теперь радовался, что так быстро и удачно нашёл им замену.
Среди этих невольников был и Савмак.
Он стоял с отрешённым видом, глядя поверх толпы на золотую лазурь Меотиды, куда окуналось истомлённое жарой небо. Прошёл почти месяц с той поры, как его заарканил дозорный разбойников Фата. Скитания по степи и грубая, отвратительная пища, в основном объедки и отбросы, которой кормили пленников безжалостные грабители, превратили крепко сбитого мускулистого подростка в скелет, обтянутый дублёной солнцем и ветрами кожей. Но особенно донимал Савмака старый разбойник по кличке Хорёк, из-за злобной мстительной натуры не простивший подростку своего поражения в степной балке. Пользуясь полной беззащитностью пленника, он заставлял его выполнять самые грязные и тяжёлые работы, при каждом удобном случае пуская в ход нагайку со свинцовым наконечником, а иногда и нож, покалывая им Савмака, как упрямого вола. Теперь тело подростка было сплошь покрыто свежими шрамами и мелкими, долго не заживающими язвами от ран.
Новых рабов Селевка освободили от верёвок, и пока бродячий кузнец устанавливал походную наковальню, чтобы наложить на них крепкие железные оковы, вольноотпущенник, хозяин палатки, принёс заказанные пиратом снедь: сыр, бараньи рёбрышки, ячменные лепёшки и прокисшее вино. Изголодавшиеся невольники жадно набросились на еду.
Изнывающий от злобы Хорёк, не хотевший смириться с мыслью, что Савмак ускользает из его рук, не удержался, чтобы напоследок не ударить своего личного врага. Ошеломлённый от неожиданности подросток схватился за рассечённую нагайкой скулу, уронив чашу с вином. Разбойники одобрительно заржали.
И тут словно что-то взорвалось в закаменевшей от страданий душе Савмака. Зарычав, как затравленный зверь, он молниеносным движением вырвал из-за пояса одного из пиратов меч и опустил на голову своего мучителя. Обливаясь кровью, Хорёк упал. На какой-то миг все оцепенели. Наконец пьяный до изумления Фат пробормотал: «Убейте его…» и разбойники, галдя, как дикие гуси, набросились на Савмака.
Но в юного скифа будто вселились Эринии. Его меч сверкал, словно молния, разя направо и налево. Не ожидавшие такого бешеного отпора, разбойники смутились, отступили. Некоторые из них были легко ранены, а один по-волчьи выл, обхватив руками располосованный живот.
Селевк наблюдал за схваткой с удивлённой улыбкой. Жестом остановив своих пиратов, бросившихся на помощь людям Фата, он что-то шепнул кривоногому киликийцу. Тот понимающе осклабился и достал из поясной сумки тонкую, но прочную сеть. Выбрав момент, он точно рассчитанным движением набросил её на Савмака. Через мгновение всё было кончено — подростка спеленали, как куклу.
Разъярённый Фат, на ходу доставая меч, направился к поверженному смельчаку. И натолкнулся на невозмутимо улыбающегося Селевка.
— Это мой раб, — с нажимом сказал пират. — И наказывать его имею право только я.
— Прочь с дороги! — взревел потерявший голову Фат. — Я изрублю его на мелкие кусочки, я…
— Он принадлежит мне, дорогой приятель, — Селевк небрежно бросил руку на рукоять меча. — И, между прочим, я очень не люблю, когда со мной разговаривают таким тоном.
Набычившись, Фат вырвал меч из ножен. И очутился среди частокола клинков самых разных форм и размеров — пираты Селевка, насквозь просоленные морские волки, не дремали.
— Я не возражаю, любезнейший Фат, — между тем продолжал Селевк немного томным голосом, поглаживая тонкие вислые усы, — если ты его купишь. Тогда можешь делать с ним всё, что тебе заблагорассудится.
— Сколько! — прохрипел Фат, опуская меч: у него всё же хватило благоразумия не ввязаться в кровавую стычку, исход которой не трудно было предугадать — пираты занимали более выгодную позицию и числом превосходили разбойников.
— Это вопрос сложный… — задумчиво ответил предводитель пиратов. — Впрочем, для тебя, моего старого приятеля, я сделаю скидку. М-м… — пожевал он губами, притворяясь, будто размышляет, а сам тем временем сделал незаметный знак кривоногому киликийцу, чтобы тот был готов к любому повороту событий. — Думаю… Ну, скажем, шесть, нет, пять — и это только из-за уважения к тебе! — ауреусов.