Едва за харибом закрылась дверь, как Рэми, запечатав дверь сетью магии, шагнул к принцу. Рука сама потянулась к ларцу, откуда-то из глубин памяти выплыли слова учителя…
Все, что приносят принцу, ты должен проверять. Любая мелочь может стоить наследнику жизни… а вместе с наследником умрешь и ты. Помни об этом, Рэми.
Рэми помнил. Принц — нет.
— Не тронь! — приказал Мир, не отрываясь от послания.
Обычно приказа хватало, чтобы остановиться, но сегодня Рэми было почему-то не до капризов принца, не до его обид. Сжимало сердце тревога, а интуиция кричала, что нельзя, нельзя сейчас давать волю Миранису.
Лучше изредка подвергнуть себя гневу принца, чем принца — опасности.
— Дай мне глянуть на ларец, Мир, — аккуратно попросил Рэми.
Но Мир лишь улыбнулся недобро, бросил явно недочитанные листы на стол и встал с подоконника:
— Мой хариб глянул. Или ты ему не доверяешь?
Рэми доверял, еще как доверял, но хариб не был телохранителем, не обладал такой силой. И Рэми очень хорошо знал, почему принц не разрешает прикоснуться к подарку: пару дней назад Кадм "нечаянно" уничтожил подношение одного из бесшабашных друзей Мираниса — тонкой работы флакон, содержимое которого подарило бы принцу ночь наслаждений в долине фантазий, а телохранителям — ночь тревог: наркотик мог оказаться губительно сладким для наследника и вызвать мгновенное привыкание.
Такое случалось редко, но случалось, и Кадм, как и другие телохранители, рисковать не хотел. Потому флакончик "упустил", размазав его содержимое по дорогому ларийскому ковру.
Ковер пошел дырками, его пришлось уничтожить — некоторые пятна не может вывести даже магия — а Миранис стал еще более раздражительным, чем обычно.
Что Кадм сделал с идиотом-придворным, осмелившемся подарить такое принцу, Рэми не знал, и, сказать по правде, знать не хотел, но при дворе ходили слухи, что родители мальчишки в ногах у Кадма валялись, чтобы пощадил, и что Кадм-то пощадил… но вернул юношу совсем седым и уже явно уже не склонным к глупостям.
— Красивая работа, — присвистнул Миранис и мягко провел пальцами по крышке, украшенной резными дракончиками. Попробовал на ощупь глубокие впадины и улыбнулся так довольно, что Рэми понял: подарок у принца не заберешь. — Древняя…
Рэми лишь раздраженно сжал зубы, на миг забыв о боли в ребрах. Даритель знал что делал: Миранис любил все старинное. Его покои были обставлены потемневшей от времени мебелью, и каждая вещичка там манила своей историей: принц увлекался древней магией и любил "слушать" вещи. Из покоев его и его телохранителей никогда ничего не выкидывали и не выносили — уничтожали. Своих тайн Миранис раскрывать не любил. В чужие — вчитывался с наслаждением.
Но на этот раз у Мираниса не было времени на игры. Чуть поколебавшись, принц легко нашел пальцами укрытые рычаги, в ларце щелкнуло, и тяжелая крышка плавно поднялась, открывая нутро, обитое красным бархатом.
Глаза принца сузились и странно заблестели: как у мальчишки, что приготовился для очередной шалости.
Рэми шагнул вперед, задыхаясь от дурного предчувствия. Рука принца нырнула под крышку, достала из ларца листок… Рэми остановился. Лист бумаги был так щедро пропитан безвкусными духами, что их запах вмиг пропитал все в кабинете. Рэми очень хорошо знал этот горьковатый запах. И шепот принца его сомнения только подтвердил: "Лера… проказница".
"Проказницей" была очередная любовница наследника. На этот раз рыжая и наглая, она, на вкус Рэми, не подходила на роль фаворитки. Но возлюбленные Мираниса менялись не реже чем раз за луну, а значит рыжая в спальне у наследника долго не задержится.
Миранис кинул в сторону телохранителя мимолетный взгляд и приказал вдруг:
— Подойди.
И когда Рэми подчинился, неожиданно отдал послание. Зачем? Рэми и сам не знал.
"Придешь ко мне ночью, мой принц, — плясали коряво выведенные буквы на изящном нежно-розовом листке. — В одном плаще и с моим подарком на шее".
— Видишь, — усмехнулся Мир, доставая что-то из ларца. — Ты, как всегда, беспокоишься зря.
Рэми вздрогнул. Тень заботы или издевка? В пальцах Мира мелькнуло нечто прозрачное, подвешенное на тонком шелковом шнурке. Лишь спустя мгновение телохранитель понял, что вырезанная из горного хрусталя статуэтка Аниэлы, богини любви. Некоторое время Мир вертел в пальцах незатейливый, продаваемый у храмов амулет, прежде чем повесить его на шею.
— Мы закончили, — приказал он, отходя к окну. — Думаю, сегодня мне пора отдохнуть… и тебе тоже Рэми… я…
И замолк вдруг.
— Да, мой принц?
— Ничего… Прибери эти бумаги и можешь идти… наверное, я все же слишком тебя исчерпал.
Забота в его голосе? Неожиданно мягкий и внимательный взгляд? Рэми вздрогнул. Стараясь не смотреть на принца, он подошел к столу и опустил записку в пустой ларец. Пальцы нечаянно коснулись крышки, кожу обожгло огнем, и Рэми отшатнулся. Задел листки с посланием, и те с легким шелестом посыпались на пол. Наследник обернулся.
— Прости! — Рэми бросился собирать рассыпанные страницы.
Надо стянуть с принца эту игрушку! Разгневается Мир, сомнений нет, но надо стянуть… Надо решиться, встать и стянуть… сейчас!
И тут взгляд, как нарочно, выдернул со страницы выведенные каллиграфическим почерком слова: "Будьте осторожны, наследный принц. Алкадий вернулся в Кассию".
— Пошел вон, ублюдок!
Рэми вздрогнул.
— Вон!
Разжались пальцы. Упали на ковер листы, накрыв синее кремово-желтым… И непривычно трудно было поднять взгляд, посмотреть на принца, убедиться…
Это было не так, как раньше. Хуже. Лицо Мира стало вдруг чужим, перекосилось бешенством, в уголках рта выступила кровавая пена, и медленно, но неотвратимо загорались синим его глаза…
Рэми не верил в то, что видел. Ударить это одно… но магия… магия сейчас Рэми убьет. Мир не может убить… Может. Смотрит с ненавистью, медленно переворачивает на пальце кольцо камнем внутрь, заносит руку…
Хлесткий звук пощечины. Тут же — боль. Липкое, теплое из распоротой кольцом щеки…
Рэми еще не верил. Но его тело — на этот раз да.
Откатиться в сторону, уйти от пинка. Среагировать на свист. Увернуться. Не смотреть на торчащий из драпировки кинжал. И вновь отлететь к стене, когда бьет в грудь, оглушает волна магии.
— Я сказал, убирайся! — орет Миранис, осыпая Рэми ударами.
Отзываются болью ребра. Но боль уже не глушит — отрезвляет, и на помощь телу приходит разум. Встать. Забыть, что это принц. Ответить ударом на удар и… напасть…
***
— Уймись! — приказ принца подействовал мгновенно.
Тяжело дыша, Рэми замер, едва не скатился в волны беспамятства. Стены комнаты, только что плывшие перед глазами, вдруг остановились, воздух перестал быть невыносимо густым. Ударил по глазам утренний свет, и Рэми моргнул, смахнул с ресниц набежавшую слезу.
В кабинете царил разгром: на синем бархате темнели капли крови (слава богам, его, Рэми), были разбросаны по полу книги, разбито зеркало, а Рэми посреди этого разгрома, сидел верхом на Миранисе, лишив наследника даже шанса двинуться.
Полыхали жаром татуировки на запястьях, надрывно ныл лоб, и в лежащем рядом с шеей Мираниса осколке зеркала Рэми увидел отражение своего лица: залитого с левой стороны кровью, бледного, усыпанного капельками пота, с затухающей на лбу руной телохранителя…
«Хоть глаза больше синим не пылают и то хорошо. А что принц двинуться не может, так оно, наверное, и к лучшему», — мелькнула мысль, мелькнула и пропала, сорвалась со щеки вместе с тяжелой каплей крови, стекла по шее Мираниса глянцево-красной дорожкой и впиталась в темный ковер.
Взгляд принца вновь вспыхнул синим, и в душе волной поднялась противная горечь. Миранис хочет ударить магией, опять?
Продолжать бороться?
Против кого?
Против Мираниса? Побратима? Друга, которому клялся в верности? Боги, что же это?
— Прости! — беспомощно прошептал Рэми, тяжело вставая.
Как же ребра болят-то! Невыносимо! И шатает слабость…
Миранис не ответил: отер шею, размазывая кровь, посмотрел на свою ладонь, потом на пальцы, где окрасился красным алмаз на кольце и вдруг эхом повторил за Рэми:
— Прости. Сам не понимаю, что на меня нашло. Прости… И за то, что раньше было, прости… Боги, как ты со мной выдерживаешь-то?
Рэми кивнул, не зная, что сказать.
— Собери! — показал принц на листки послания виссавийцев. — Спрячешь их в стол и можешь идти.
Рэми подчинился. Стянул со стола скатерть и даже не заметил, как повалилась на пол и разбилась чаша с персиками. Приложив мягкую ткань к раненой щеке, он вновь принялся собирать листки, почти не поверил, когда холодный клинок вошел ему в спину. И повернулся, раздирая мышцы.
— Рано радуешься, дружок, — догнал на грани тьмы тихий шепот.
Рэми обернулся, схватил Мира за воротник, заглянул в глаза, глубоко, и задохнулся от пылавшего там безумия…
"Боги, я дурак, но и ты не выиграешь!"
Пальцы послушно нащупали шнурок. Сомкнулись на тонкой нити, держали крепко, из последних сил. Не упустить! Не упустить, соскальзывая в темноту…
Последний звук в этом мире — звук рвущейся нити. Последний блеск — блеск луча, отразившийся от летящей к полу статуэтки. Прозрачные крылья богини любви на синем ковре. Хвала богам, успел! Теперь можно и в темноту.
— Опять ты, — горько смеется где-то рядом Айдэ.
Тишина и покой… изумрудная зелень, нежный аромат цветов, журчание ручьев, и ковер мягкой травы.
Сестра стояла у небольшого лесного озера, озаренная мягким, ласковым светом. Тонкий стан, шелк иссиня-черных волос до самой земли, плавность движений, когда она осторожно вошла в теплую, пронзенную солнечными лучами воду. Погладила тонкими пальцами белые лепестки водной лилии и содрогнулась вдруг…
Радон больше не ждал, нельзя ждать. В один миг оказался рядом с сестрой, сжал ее в объятиях и прошептал:
— Видит Единый, я знаю, как тебе сейчас больно. Но твоим подданным рано знать.
— Он мертв… мертв!
— Мертв, — согласился Радон.
Сестра обмякла на его руках, и Радон осторожно вынес ее на берег, уложил на траве и мягко прошептал:
— Что-то мы делаем не так, если наше будущее оказалось в руках глупых мальчишек.
4. Миранис. Скорбь
Хрустнули кости и очередная тварь упала на мостовую, засучила огромными лапами. Арман перехватил клинок поудобнее и огляделся. Его отряд неплохо справлялся и без него: один из дозорных добивал истекающего кровью монстра, второй помогал выбраться из закоулка какому-то ребенку. Высший маг, Арман, забыл, как его зовут, плавно слетел с крыши и тихо сказал:
— Мы нашли портал. Но, сказать по правде, не успели его закрыть — он захлопнулся раньше, сам. Дивно, ведь все остальные нам приходилось закрывать вручную. Может, маг просто выдохся…
— Или же порталы ему больше не нужны, — похолодел Арман. — Перенеси меня в замок, сейчас же!
— Не могу. Мы перекрыли все магические каналы в столице, чтобы сложнее было сюда открыть портал, пока откроем хоть один из них…
— Понял! — прервал его Арман, свистом призывая Искру. Конь явился сразу. Довольный, разгоряченный дракой, весь в крови по самые уши. Небось не один монстр сдох под его копытами.
Арман вздохнул едва слышно, спрятал меч в ножны и вскочил на коня, крикнув одному из своих дозорных:
— Закончи тут. Если назлынет еще волна, я буду в замке.
Только Арман уже откуда-то знал, что волны не будет… Плохо… очень плохо.
***
Первым пришел запах, горьковатый и смутно знакомый, позднее навалились усталость и головная боль, а вместе с ними странный, до дрожи, холод.
Он опять заснул на полу? И явно не в замке, там никогда так не воняет, и так холодно не бывает. И разгромы там убираются мгновенно, а тут стоило только пошевелиться, как ладонь укололо, а под рукой что-то противно хрустнуло.
«Да, знатно я вчера погулял. Ничего не помню, и удрать сумел: телохранители и хариб так и не нашли. Меньше ругать будут… Только голова болит, невыносимо… и холодно же тут как-то…»
Давненько он не убегал вот так, запросто, из замка, давненько не надирался так, чтобы ничего не помнить. Ровно с тех пор, как в его жизни появился Рэми.
Мысль о Рэми живо отрезвила, сразу же стошнило. Как пил, Мир не помнил, а вот почему пил, так понял сразу. Из-за этого паршивца, Рэми, нет, из-за того, что сам вытворял с телохранителем. Дайте боги, чтобы тот вчера под руку не попался… Потому что по пьяни Мир мог бы и не сдержаться…
Боги, он и трезвый не сдерживался.
Нет, не на ту вазу Рэми похож, на ту проклятую фарфоровую куклу…
***
Кукла та стояла на каминной полке в покоях матери. Тонкий, красивый стан, белоснежные одежды, выразительный, казавшийся живым взгляд огромных глаз. Мир, сказать по правде, никогда не видел раньше такой красоты, а когда увидел…
В солнечный зимний день принц, которому едва миновало пять лет, все смотрел на эту куклу и не мог понять — почему хрупкое казалось таким сильным? Он попросил было ее снять, но матушка не разрешила. Объяснила, что привезла куклу со своей родины, что это подарок дедушки, тонкой работы… и что кукла та ей очень дорога, хрупкая, и совсем нельзя ее разбить.
Мир тоже не хотел ничего разбить, но кукла манила и манила, будто живая. И темный, всепонимающий взгляд ее впился в память мертвой хваткой, и не отпускал, куда бы Мир не пошел.
И когда матушка на миг вышла, он с трудом подвинул к камину стул с резной спинкой. Тяжелый… Мир забрался на стул и потянулся к заветной фигурке. Просто хотел потрогать, убедиться, что она настоящая, рассмотреть поближе мягкие, осторожные линии, а потом поставить на место, пока пропажи не заметили.
Но прикоснуться к кукле так просто не получилось: пальцы не доставали до края полки, совсем чуть-чуть, и принц встал на цыпочки на самом краешке стула, потянулся к кукле, но все равно смог дотронуться лишь до длинного плаща и подивился мягкости незнакомой, тонкой ткани.
Скрипнула за спиной дверь. Мир встрепенулся, хотел объяснить, что все не так, что он не хотел, когда нога его соскользнула, и Мир полетел… Прямо на металлические листья каминной решетки, в объятья ревущего пламени.
Долететь не успел: подхватили уверенные сильные руки, и Мир оказался прижатым к белоснежному плащу с серебристой вышивкой, от которого едва уловимо пахло жасмином. Алан… телохранитель матери. Всегда спокойный, всегда вежливый, всегда аккуратный.
— Мой… сын? — выдохнула матушка.
Мир зарылся лицом в белый плащ, дрожа от страха. Отец будет ругать. Отец говорил, что он мужчина, наследник, что ему нельзя бояться… Но Мир боялся. Голоса матери, что казался каким-то чужим, как и всегда, когда она волновалась. Напряженного телохранителя. Такой густой, такой незнакомой тишины…
Потом матушка что-то опять сказала, но Мир не понял что: она вновь в волнении перешла на родной ларийский.
— С наследником все хорошо, — спокойно ответил Алан на кассийском, и выпустил Мира из своих объятий. — Только вот кукла… увы…
Мир лишь сейчас заметил на ковре белоснежные осколки в белом ворохе ткани и только тогда понял, что натворил:
— Я только хотел… посмотреть, — прошептал он.
Куклы было жаль до слез. А еще больше было жаль матушки… она ведь говорила, что кукла ей дорога, а Мир…
— Что посмотреть, мой принц? — Алан опустился перед принцем на корточки, посмотрел в глаза, тепло так, ласково.
— Почему? — осмелился спросить Мир. — Почему он сильный… и слабый. Не как ты?
— Мой милый мальчик, — улыбнулся Алан, взъерошив ладонью волосы наследника. — Не всегда герой тот, кто с виду грозный. Эта кукла изображала виссавийца… человека, который побеждает не физической силой, а магическим даром.