Мне нужно сходить за вилкой.
Я поддеваю, на мой взгляд, застрявшую шестерню, и механизм частично приходит в действие, но еще не до конца. Работа еще не выполнена. Что-то подклинивает внутри.
— Ужасное существо, поселилось в нас, — снова заговаривают часы.
Теперь я открываю дверцу корпуса часов и вижу сердце деревянного стража — маятник, опутанный паутиной, а в центре — черный паук.
— Не беспокойся, старичок Харис, я постараюсь не потревожить твой сон. Мне нужно здесь только кое-что пошевелить.
Я осторожно касаюсь маятника, но старичок Харис все равно сбегает. Досадно. Я не хотела тревожить его покой. Надеюсь восьмилапый на меня не в обиде. Еще пара движений маятника рукой, пара воздействий вилкой на шестерню и будто по мановению волшебной палочки — старый механизм приходит в движение.
И стрелки начинают идти.
— Спасибо... — отвечают часы. — Мы у тебя в долгу.
Комнату наполняет приятный звук тиканья, а я словно пробуждаюсь от чар.
Взволнованно осматриваюсь по сторонам.
Все тихо.
— Зачем я раскрыла часы? — С меня словно сходит наваждение.
Постойте...
Мое внимание привлекает странный предмет между шестеренок — эдакий маленький компактный футляр, который я тороплюсь достать.
Задумчиво опускаюсь в кресло и принимаюсь рассматривать находку.
Похоже, что футляр это часть часов — об этом говорит точно такой же лак на его поверхности. Быть может, секрет придумал сам мастер-часовщик для передачи тайных посланий между заговорщиками. А может и для тайных посланий королеве. Я не могу знать наверняка, но могу сказать одно: я должна его вскрыть и посмотреть что внутри.
Это может быть черная пустота или спрятанные украшения. Я тяну за веничек, и пробка выскакивает с негромким хлопком, и моему взору предстает белесый пергамент с запахом свежих чернил.
"Свежих?"
Значит, послание оставили недавно.
Я сяду поудобней, чтобы начать читать.
* * *
"Запись 30. 16 октября 1974 года.
Дорогая Трис. Сегодня ты вышла в сад, и я воспользовался моментом, чтобы оставить для тебя это послание. Боюсь, что время мое пришло. Но я даже рад. Все эти годы я ждал смерти с нетерпением. Ибо устал от мук совести за совершенное грехоубийство. Эти чертовы призраки прошлого свели меня с ума.
Прости, что лишил своей любви, ибо боялся за твою жизнь. Я стал опасен, моя графиня. Я боялся причинить тебе боль. Каждую ночь я надеялся, что она оставит меня в покое, но каждый раз эта душа возвращалась к моей кровати и требовала правосудия за содеянное. Безвинно загубленная жизнь ради отмщения. Я бы хотел тебе все рассказать. Но не могу. Я так устал.
Пролитую кровь не замыть никакими молитвами.
Все кончено, Трис. Наше время пришло. Если б я мог все изменить. Своими руками я положил конец нашей жизни. Но я не мог поступить иначе, моя Бедняжка. Они сводили меня с ума. Эти чертовы призраки.
Я не смогу тебе всего рассказать. Моим нотариусом стал дневник, но листы унесло ветром в ту ночь, когда я впервые увидел Его, снимающего шляпу в тени деревьев. Господин Отражение. Он пришел за мной.
Я больше не в силах... страдать... прости...
Прощай Белатрис.
Ты свободна...
С любовью, Себастиан Джонатан Вереск, твой муж".
На пергамент капают мои слезы.
— Разве можно тебя простить? Разве можно тебя простить, сукин ты сын?!
Я слышу собственный вопль, как вопль израненной птицы.
— Ах ты чокнутый, эгоистичный мерзавец! Как мог ты так со мной поступить?! Надеюсь, твои причины стоили моей жизни!
ГЛАВА 2 ЧТО-ТО ТЕМНОЕ ЗАТАИЛОСЬ ВОН ТАМ ЗА ОКНОМ
Постой-ка, кажется, нас подслушивают. Эти бледные тени на стенах видны даже днем, когда их нельзя услышать человеческим ухом, ибо по сути своей тени остаются немы, будучи порождениями иных измерений, но я точно знаю, что с приходом ночи они обретают дар речи и перешептываются у меня за спиной. Иллюзорные дети хаотичного танца мрака и света. Они подкрадываются, все ближе и ближе, пока я безмолвно качаюсь в своем кресле, недвижимая и отсутствующая, словно музейный экспонат, но стоит им подойти слишком близко, как их аморфные тела растворяются в ярком свете очага. Именно поэтому я зажигаю камин.
— Слишком ярко... — шепчут тени, навсегда покидая пределы нашего мира.
Я люблю смотреть на огонь. Огонь слишком чист, чтобы позволить всякой грязи касаться его. Я не стану оборачиваться, туда, где за моей спиной вырастает длинная мрачная комната. Я знаю ее наизусть, она кончается одиноким окном, и неведомой серостью в нем, будто из недр глубокой осени. Там, в окне, потоки дождя лижут стеклянную гладь, под свинцовым небом Гренвильских полей.
Но тут раздается голос:
— Бедняжка Трис...
Я поднимаюсь и застываю в обороне. Бросаю взгляд на стену, где моими же руками поднимается тень трости, готовая обрушиться на неприятеля в любой момент. Блуждаю взором по углам комнаты в поисках нахального приведения, но вместо призрака на меня смотрит лишь уставшая от десятилетий старинная мебель.
— Ты называл меня так при жизни, — отвечаю я громко. — Но я тебе не бедняжка! Я благородных кровей в отличие от тебя — сына мясника! И Бог свидетель, судьба была жестока ко мне, когда позволила тебе попасть солдатом в королевский гарнизон! Ты ничего не сделал для нас, Себастиан, чтобы вытащить нас из нищеты! Ты...
Трость медленно опускается на пол и приходит понимание всей абсурдности ситуации. Воображение снова сыграло со мной злую шутку.
— Я не стану говорить с призраками.
Ответа, конечно же не последовало.
* * *
Теперь Себастиан в земле, а я готовлюсь отправиться следом за ним. Временами я думаю, какая она из себя, эта госпожа Смерть?
Как бесшумной поступью бродит она по тропинкам сада, и следит за моим окном, пока я безмятежно сплю в своей теплой кровати.
Я нашла Себастиана так далеко от дома с вонзенными пальцами в землю, как будто Смерть тащила его за ногу прямо в могилу.
Бледная леди. Я знаю, что вскоре ты придешь и за мной.
— Последняя осень заберет меня листьями. — Я замечаю себя у окна и еле слышно шепчу: — не даст мне увидеть белые хлопья снега в декабре...
Я бы, наверное, съела себя тяжкими думами в это утро, если бы перед моим окном не появилась внезапная гостья.
Между садовой лейкой и заржавевшим мотоблоком для вспашки земли — тем самым, которым когда-то пытался работать Себастиан, пока не бросил поле, совершенно белая ворона-прохвостка снует с орехом туда-сюда.
— Вороны бывают разные. Уж я-то вас повидала немало. Бывают черные, серые, бурые, а бывают как ты — изгои своего племени — белые. — Смолкаю, а потом заканчиваю мысль: — У нас с тобой общая беда...
Эта ворона словно слышит мои слова. Кроваво-красными глазищами она смотрит прямо на меня. Я настораживаюсь. Ворона тоже.
— А ведь я тебя уже видела однажды, — мой голос становится строже, — на ветке старого дуба, у фонтана, незадолго до убийства принца... — Теперь она с вызовом смотрит мне в глаза, как будто я уличила ее в давнем преступлении, и ни одна из нас не станет уступать. Сухие губы рождают последнюю фразу, которая звучит громоподобно: — Ты птица смерти — Альбинос!
Омерзительный вороний вопль пронзает меня насквозь. Альбинос устремляется к дому на своих лапах, пока не достигает фундамента и не запрыгивает на оконную раму. Птица бьется в стекло до белеющих трещин и сколов. Я вижу красноту рта этой твари, и мне приходится ударить тростью по стеклу, чтобы ее отогнать...
Раздается звонкий удар!
— Хочешь меня склевать? — гневливо кричу я. — Пошла прочь!
И она улетает.
Подумать только, такая дурная примета.
Ворона так истово билась в окно, как будто почувствовала мертвечину. Как будто я Трис Беладонна уже мертва.
— Я еще жива! — сквозь слезы кричу я в окно. — Не смей смотреть на меня, как на гниющий кусок мяса!
В еле различимом отражении вижу свое обезумевшее лицо и от его вида расстраиваюсь еще больше. Утро безнадежно испорчено.
* * *
Нет счета тем предложениям о выкупе земли, что заполняют почтовый ящик. Трактора все ближе подбираются к моему забору. А звуки застройки цепочки торговых центров, тянущихся по шоссе, уже доносятся до моих ушей. Но им не понять, что я не покину этого проклятого места, ведь мне тут же придет конец.
Время здесь идет гораздо быстрей — все уже мертвое и старое. И старость тут повсюду. Сам особняк уже сыплется песком мне на голову, а плиты на площади поросли мхом, всюду изломанные ветви, грязные листья и мусор, тропинки, поросшие кустарником, деревья стоят скрюченными, но самое страшное не это, а нечто другое. Несколько дней назад я обнаружила, что по поместью поползли земляные трещины.
И где-то здесь за деревьями в тени ветвистых плетений дикого винограда бродит она — та, что со дня на день, явится за мной на порог. Бледная леди.
* * *
Оглушительный скрип входной двери заставляет меня взяться за висок, и уличный свет заставляет сощурить мои глаза. Должно быть все думают, что старое приведение вышло из своей конуры. Но я больше не стану скрываться в комнате. Я иду навстречу желтому царству листвы. Где повсюду с деревьев капает вода, а дорожки наполняют лужи по самые бордюры. Я вдыхаю воздух полной грудью, сквозь хрипы и свистки, и этот воздух кажется мне невероятно вкусным и свежим... но в следующее мгновение, я снова осознаю, что нахожусь среди брошенного старого поместья совершенно одна.
— Ах, старость, старость, дом старый, как я, как и моя жизнь. Пройдет немного времени и на его месте построят парковку или супермаркет. И никто никогда не узнает о том, что здесь случилось полвека назад...
— Я никогда не смогу покинуть этого места. И здесь никогда не наступит весна. Я не могу припомнить, чтобы здесь наступала весна... Здесь не идет время... Вечная осень и дождь. Я превращаюсь в приведение, блуждающее между голых деревьев алчи — между кустов шиповника...
— Но я еще, черт возьми, жива!
* * *
Я стою тут на грязной площади усыпанной желтыми листьями, словно последняя фигура на шахматной доске в дымке тумана и запустения, а на меня таращится троица двуглавых фонарных столбов, давно умерших и обесточенных.
— Отличная погода, господин столб.
— Вы так считаете? — отвечает мне ржавый истукан. — По-моему, без дождей всем стало бы лучше. Лично мне уж точно.
— И мне, — отвечает второй столб.
— И даже мне, — отвечает третий.
— Дожилась, старая Трис, ты уже говоришь со столбами. Чего уж там? Мне больше не с кем поговорить.
Я вижу великана-клена, что будто пальцами обнимает треугольную крышу особняка, на своей памяти я еще помню его совсем молодым саженцем. За эти шестьдесят лет он прилично разросся. У подножия клена стоит машина Себастиана. Она стоит тут вот уже тридцать лет и ржавеет. Прямо под окнами дома.
Некогда желтая, украшенная золотым хромом наградная телега с открытым верхом, подаренная Себастиану, за былые заслуги перед королем. А ныне, ржавеющее корыто — забитое тухлой водой и листьями.
Я подхожу к ней, чтобы разглядеть выгоревшую на солнце кожу салона, провожу рукой по растрескавшейся, словно змеиная шкура, поверхности, и опускаю ладонь на холодный металл, и вспоминаю, как Себастиан, вез нас, по пыльным дорогам Гренвиля, в новую жизнь.
Воспоминания уносят меня в тот день. Я чувствую, как от машины по моим пальцам бегут невидимые потоки энергии, слегка покалывающие.
И вот уже серая мгла осенних просторов, уступает место яркому солнцу 1912 года.
Я снова вижу солнце в высоких небесах рая, как оно осушает зноем июльской жары проселочную дорогу, петляющую между зеленых зарослей кукурузы вплоть до реки Пемзы. Как за несущимся желтым автомобилем клубится завеса дорожной пыли. И ветер трепет мне волосы, еще молодой, но уже титулованной графини Орлиянской.
— Где ты его взял? — восклицает та юная особа, которой когда-то была я сама.
— Это подарок короля, — с достоинством отвечает он — королевский гвардеец.
— И за какие заслуги короли нынче одаривают гвардейцев автомобилями?
— Я спас Георга от бивней свирепого кабана, и пусть это стоило мне здоровой ноги, зато я с честью исполнил свой долг!
— Ты настоящий герой...
— Я лично выбирал цвет, моя графиня. Желтый. Как солнце. Он увезет нас в новую жизнь...
Дальше дорога сворачивает вдоль берега реки, открывая нам шикарный вид на работающую в те годы мельницу, окруженную розовыми кустами, аккуратно посаженными женой мельника. И та молодая Трис просит Себастиана остановиться, чтобы одолжить саженцев для оранжереи и, он впервые, отказывается выполнить мою просьбу, задевая мое самолюбие, но вида я тогда не подала.
— Мы не станем останавливаться, моя графиня.
— Но почему?
— Потому что у нас будет собственный садовник, и мы не станем опускаться до просьб перед этими грязными простолюдинами.
На этом все.
Ах, если б я знала тогда, что ждет меня за стенами цветущего поместья, которое превратится в гниющую яму забвения. Глупышка Трис уже бежит к воротам, где ее ожидает конный экипаж слуг с телегами мраморных статуй.
Назад дороги нет. Молодая графиня растворяется в воротах поместья Де Беладонна и оно поглощает ее навсегда.
Одергиваю руку от холодного металла.
* * *
— Графиня Орлиянская, — так они называли меня прежде. — А ныне я старая и никому ненужная пенсионерка.
На мгновение я вспоминаю, что Элиза больше никогда не писала мне после той ночи и больше никогда не звала ко двору. Меня не спасли даже письма, которые я посылала ей раз в неделю. Королева оставила мне даже поместье в память о старой дружбе, но больше никогда не выходила со мной на связь.
Знала ли она, что обрекает меня на долгую и мучительную смерть?
Чувства накатывают, и я роняю трость.
Наклоняюсь, чтобы ее поднять, превозмогая боль в пояснице, и вдруг замечаю под машиной пожелтевший листок бумаги, слегка танцующий на ветру. При помощи трости я выгоняю его себе под ноги, чтобы осмотреть. Чернила поплыли от влаги, но текст еще вроде читаем.
— Кажется, я смогу разобрать что там.
«Запись 1. 1910 г. Ледяной плен Голодоса.
Мы съели кока — он был самым толстым из нас. Мы просто зажарили кока и съели его. Он был похож на парася, с поджаристой корочкой... эту тайну я унесу с собой в могилу... Адмирал Себастиан Джонатан Вереск».
— Мой супруг был страшным человеком.
Я еще помню из рассказов Себастиана о его службе на флоте до того дня, как он стал личным гвардейцем короля. Как-то за ужином, в то далекое время, когда наши отношения еще были теплыми, задолго до страшных событий 13 августа 1914 года, он рассказывал мне о зимовке на необитаемых островах в Изумрудном море.
Его команда провела в ледяном плену полтора месяца, потеряв большую часть еды во время путешествия через холодные воды.
— Я чувствую вкус мяса у себя во рту... вкус человечины... съеденной давным-давно голодными моряками призраками. Какие еще тайны скрывает надгробная плита Себастиана? Я должна отыскать все листы из его дневника.
Что-то заставляет меня поднять голову к окнам второго этажа.
Мне кажется, что на меня кто-то смотрит. И хотя в окнах никого не нет, я точно знаю, что Тень — где-то там.
— Где-то там!
Не стану возвращаться в дом. Пришло время мне прогуляться к северной стене, через аллею Статуй к могиле моего супруга. Пора бы его навестить.
* * *
Я все еще пытаюсь идти, как статная леди, стараясь держать осанку, но старость норовит скрутить меня в бараний рог. Мои уставшие ноги, словно бетонные сваи, ступают по треснутым от времени плитам, давно позеленевшим от плесени, и будто врастают в них. Внезапный порыв ветра напоминает о скором приближении грозы, и я вижу, как с севера на графство надвигаются синие тучи.
Пахнет подгнившей листвой.