У моего окопа стоит капитан Эн и заносит ногу для очередного удара.
– За что, товарищ капитан? – быстро вскочив, спрашиваю я.
– За то, – опуская ногу, серьезно, без улыбки, объясняет Эн, – что не чуешь ты, солдат, подхода начальника и даже во сне дерзишь командирам.
– Так вот, значит, ты какие сны видишь! – негодует ротный. – Вот ты о чем во сне мечтаешь? Как бы офицера с его приказами на хрен послать?!
– Мне, товарищ капитан, снилось, – спросонья начинаю оправдываться я, – что взяли меня враги и пытают: где прячет НЗ капитан Акосов? Признавайся! А то расстреляем. А я в ответ их гордо так на хрен посылаю.
– И где же прячет НЗ твой ротный? – сощурившись, ласково интересуется Эн.
– Вы не враг, товарищ капитан, – глядя на начальника штаба батальона честными сонно-неумытыми глазами, отвечаю я, – и потому вам скажу. – Я намеренно делаю паузу и вижу, как багровеет ротный, который хранит фляжку с водкой в РД, который носит за ним каптер, и с уверенной наглостью завершаю ответ: – Свой НЗ – последний патрон – командир роты хранит в стволе пистолета.
Это прозвучало как насмешка. Офицеры у нас на операции пистолеты с собой не брали – ну его, тяжесть такую, на поясе носить; да и толку от него в бою нет никакого, все с автоматами ходили. И одевались так, что в снайперский прицел солдата от офицера не отличишь. Форма у них, конечно, почище да поновее, а так – солдат, он и есть солдат…
– Да… – задумчиво так говорит Эн. – А лейтенант Петровский был прав.
В чем был прав Саша Петровский, он не объясняет, зато объясняет, какого это хрена меня разбудили среди ночи, за час до начала смены.
– Берешь двух бойцов, дадим тебе еще и связиста с рацией – и вперед, милый, в разведку. Проведешь рекогносцировку местности, установишь, есть ли необозначенные на карте тропы, обнаружишь огневые точки противника – и обо всем доложишь по рации. Потом выберешь позицию по своему усмотрению и прикроешь утреннее выдвижение своей роты, а то нас посекут с пулеметов. Понял?
– А почему я? – спрашиваю угрюмо.
Такое задание мне совсем не улыбается. Можно так нарваться, что и «мама» сказать не успеешь, как на небеса отправишься. А я совсем не герой. Хочу увильнуть, вот и придумываю:
– Товарищ капитан, да как я в темноте-то тропы найду? А передать ориентиры как? Я ж топографию совсем не знаю, – жалобно бормочу я и решительно заканчиваю. – Боюсь подвести вас, не справиться.
– Не бойся, справишься, а не справишься – так по шее от всего личного состава получишь, – утешает меня, щуря узкие очи, Эн и зловеще-ласково добавляет: – Понимаешь, солдат, верим мы тебе. Знаем, что если придет беда, то не скажешь ты духам, где советские офицеры НЗ прячут.
– А еще ты слова умные знаешь, – предельно серьезным тоном подкалывает ротный, – «рекогносцировка» и «топография»; остальные-то все больше на хрен да за хрен говорят.
И сразу резко повышая голос, не терпящим возражения командным тоном капитан Акосов приказывает:
– Все понял? Вот и вперед!
Приказ есть приказ, был бы умнее – дураком бы остался.
– Нет, ну почему опять я? – возмущенно спрашиваю я пришедшего проводить меня взводного.
Собираю РД, снаряжаю дополнительные магазины и подвешиваю подсумки с гранатами на поясной ремень. Настроение – хуже некуда.
– Из первого отделения ты один в строю остался, – лениво позевывая, объясняет присевший на бруствер моего окопа Саша и спрашивает: – А почему?
– Мне просто повезло, – угрюмо отвечаю я и прошу: – Слезай с бруствера, а то стрельнет какой-нибудь идиот, убьют еще.
– При прочих равных условиях, – не прекращая разговор и не меняя тона, Петровский слез с бруствера и присел в окопе, – везение играет большую роль: раз повезло – глядишь, и второй раз повезет. – Он улыбается и задушевно так замечает: – А если тебя все же хлопнут, то все меньше залетчиков в роте останется. Глядишь, и показатели у нас в политической подготовке получше будут. А еще замполит из третьей роты с облегчением вздохнет, ты ж его на батальонном комсомольском собрании ленинскими цитатами чуть до истерики не довел…
– Ну, спасибо, Саша, удружил, – не глядя на взводного, тихо говорю я. – Жив останусь, водку тебе доставать больше не буду.
– Ты уж постарайся остаться-то, – усмехается малопьющий лейтенант Петровский. – Как же я без водки-то… пропаду ведь…
Иду расталкивать еще двоих, которых наметил с собой пригласить. Прохожу мимо окопа; в нем, закутавшись в трофейный халат и свернувшись калачиком, сладко спит Муха – только губами чмокает, улыбается чему-то. Вид у него детский, беззащитный, не скажешь, что уже отслужил почти два года и имеет медаль «За отвагу». Этой осенью Мухе домой, совсем чуть-чуть до дембеля осталось. Спиной к нему Леха привалился, тоже сопит. Мы втроем давно дружим, почти с первого дня, как я в Афган попал. Я за Леху написал эротическое сочинение про героиню Пушкина Татьяну Ларину. Он за это мое творение от ротного нагоняй получил. И мне досталось. А затем ротный отдал беспощадный приказ: выпустить стенгазету, посвященную творчеству Пушкина. Муха нам ватман в штабе бригады достал. Потом втроем ротную стенгазету оформляли, вот и подружились…
Я, минуя товарищей, подхожу к Витьке.
– Нет, ну почему я? – слово в слово повторяет мои слова злой со сна Витек. Я его еле растолкал.
– Ты два раза был женат? – спрашиваю я и сам же отвечаю: – Был! Бабу имел? Имел! В отпуск ездил? Ездил! А кого мне брать? Муху, что ли? Так он не то что на девку не залезал, он небось еще не целовал-то никого. Имей совесть, Витек.
– Еще кто пойдет? – кисло осведомляется Витек.
– Иди Филона буди, а я тут радиста подожду.
Уходит успевший в свои двадцать лет дважды жениться Витек. Я жду связиста, покуриваю в кулачок и слышу:
– Ну почему я? – возмущается Филон.
А потому, ребята, что неохота мне своих друзей, Леху и Муху, под пули подставлять, они ж не виноваты, что с таким раздолбаем, как я, дружат. Простите, ребята, но кому-то же надо идти, а то и в самом деле посекут нашу роту из пулеметов, а нас и так всего ничего осталось.
Подходит связист, тоже недовольный, я его давно знаю.
– Герка? – чуть улыбаюсь я. – Привет!
– Век бы тебя не видеть, – бурчит расстроенный и невыспавшийся Герка, – таскайся тут с тобой.
У связистов – тех, кто на своем «горбу» носил полевые радиостанции, – служба тоже хреновая была. То, что рация тяжелая, это еще полбеды, а вот то, что их первыми убить старались, – вот это беда. Снайпера обучают не только хорошо стрелять, его еще учат, кого надо убивать первым. Офицер – он на операции ходит в полевой форме без знаков различия, от солдатской ее не отличишь. А вот связиста сразу по антенне рации видно. Убей связиста, парализуй управление боем – вот чему учат снайпера. Редко ходили связисты в разведку, не шли передовым дозором, а вот потери несли. Били по ним снайперы, и очень часто приходило пополнение во взвод управления, на замену раненым и убитым.
Вот и собралась вся группа. Четыре человека, две связки бойцов. Все лишнее снаряжение оставили. Идем налегке. Только у плотного, сильного и выносливого Герки за плечами рация. Подходят взводный, ротный и начштаба батальона.
– Удачи! – только и говорит Саша и каждого легонько хлопает по плечу.
– Держи, – Акосов протягивает мне флягу в матерчатом чехле, – выпьешь с ребятами.
– А это на завтрак, – капитан Эн передает Филону две банки тушенки, обмазанной солидолом. Они из одного города – земляки.
– Счастливо! – шепотом желает замерзший Баллон, когда мы проходим мимо его поста, и довольно улыбается, ловя кинутый мною сверток с трофейным халатом.
Пора. До рассвета еще четыре часа, а все равно пора. Рассветные часы – они самые сладкие для сна. Спите спокойно, духи гор, мы постараемся вас не потревожить, мы тихонечко пойдем, стрелять первыми не будем, по крайней мере до рассвета.
Это только кажется, что ночью тьма непроглядная и не видно не зги. Не раз я ночами по горкам ползал и часовым на посту по ночам бдил. Во всех военных ипостасях срочной службы побывать довелось, и точно вам скажу: жить захочешь – и ночью где надо пройдешь и увидишь что надо. И ближе, солдат, ближе к горкам да камешкам жмись, они даже ночью тень отбрасывают; прячься в этой тени, солдат, вот тебя и не увидят.
Идем попарно, в тени прячемся. Первая группа – я и Витек, вторая – Филон и Герка. Уже и наших постов не видать. Мы спустились вниз по тропке, идем по расщелине, камешек под плавным скользящим шагом не брякнет, амуниция на теле не звякнет, только «фибры души» вибрируют, но их слышишь только ты один.
А ведь должны они за нами наблюдение вести, обязательно должны. Может, уже и засекли нас, подпустят поближе – и вот как от той, такой удобной для засады кучки камней даст по нам очередь душман, и амбец! Останавливаюсь и, чуть пригнувшись, напряженно слушаю. Не горы слушаю и не ночь, а свои «фибры души». «Иди, нет там никого», – шепчут мне они, и я делаю плавный скользящий шаг вперед, за мной – Витек. Увидав, что мы пошли, поднялись с камней и Филон с Геркой.
Я, в силу воспитания и образования, был умеренным материалистом и атеистом, мистикой и паранормальными явлениями никогда не увлекался. А тут в Афгане проникся: почти всегда знал, откуда по мне стрельнут и куда надо упасть. Даже чужие взгляды чувствовал – не каждый, а тот взгляд, когда на тебя сквозь прорезь прицела смотрят. Не знаю, что это было. Третьего глаза у меня нет, астральное тело за меня в разведку не ходило, и вообще экстрасенсорными способностями я не обладаю. А вот «фибры души» есть, и вибрируют они все сильнее.
Обходим подозрительную кучку камней. Точно никого нет. Прошли всю расщелину, за ней межгорную долину и вверх на следующую гору поднимаемся. Гора хоть и высокая, но пологая, можно, минуя тропу, идти. На тропе могут быть мины, ночью их заметить трудно, лучше без дороги вверх по склону карабкаться. Да куда они, эти душманы хреновы, провалились? Может, ушли? И зря мы медленно передвигаемся мягким скользящими движениями по черным камням афганских гор? Но нет, не зря! Засекаем пост и тут же ложимся. Ждем стрельбы, шума-гама… Нет, ничего. Поползли. Вот они. Четверо с винтовками и один пулемет РПД на сошках. Спят, милые, небось утомились за день, вот и улеглись в ложбинке, завернулись в халаты и спят. Спите, спите. Мы вас ничуточки не побеспокоим, мы вас сонных резать и стрелять не будем, мы вас тихонечко обойдем и аккуратненько отметим вашу позицию, а потом координаты и ориентиры передадим. Тогда вас утречком из минометов и накроют. Счастливых вам снов, духи.
Еще две позиции с пулеметами обнаружили. И только на одной не спали, разговаривали негромко, да мы услышали. Обошли их осторожненько. А вот у этой группы оружие серьезное было – мы засекли торчащий из камней ствол ДШК. И грамотно их позиции расположены. Спустятся утром две батальонные роты вниз, в межгорную долинку, вот тут-то их перекрестным пулеметным огнем и накроют. Третья рота, что будет с нашей высоты прикрывать движение первых двух, конечно, откроет заградительный огонь, и вертолеты на подмогу подойдут. Да только пока это начнется, у нас от личного состава хорошо если половина останется.
Жестом показываю Витьке: «Сваливаем». За нами поползли Филон с Геркой.
Нам теперь тоже надо позицию подобрать – так, чтобы под огонь своих не попасть и с помощью пулемета и автоматов поддержать наши роты.
Мы забираемся на другую горку, параллельную той, на которой духи расположились, и осматриваемся – нет никого. Высотка удобная, постов нашего батальона с нее почти не видно, зато позиции духов хорошо заметны. Герка по рации передает ориентиры. Все, дело сделано. Окопы копать уж нет сил, да и времени тоже, скоро рассвет. Из камней понаделали укрытия, есть где голову укрыть – и ладно. Хоть и устали, а сна ни в одном глазу. Выпить и пожрать надо. Филон штык-ножом вскрывает военный деликатес – банки с тушенкой, Витек руками ломает черный хлеб, Герка облизывается. Я снимаю с ремня фляжку в матерчатом чехле, отвинчиваю колпачок; выдохнув воздух и от предвкушения блаженства закрыв глаза, делаю глоток…
– Ну, ротный, ну и сука! – проглотив холодную жидкость и с трудом подавив негодующий вопль, змеюкой шиплю я.
– Ты чего? – вскинулся Витек.
Молча передаю ему флягу. Витек делает глоток, сморщившись, сплевывает и негромко матерится.
– Вы это чего, ребята? – растерянно смотрит на нас Герка.
– А ты сам попробуй, – предлагаю я, а Витек передает ему флягу.
– Чай как чай, – выпив, недоумевает Герка.
– Это не чай, а верблюжья моча, – все еще негодую я, вспоминая, как торжественно передавал мне флягу командир второй роты гвардии капитан Акосов.
Верблюжьей мочой у нас звали напиток, приготовленный из «верблюжьей колючки»; жажду-то он хорошо утоляет, но не водка же!
– А ты думал, – ехидно ухмыляется Филон, – тебя спиртом наградят? Губы закатай и садись тушенку жрать.
Тушенка свиная, с армейских складов. В обмазанной солидолом банке один свиной жир и немного мяса. Намазали на куски черного хлеба жир, чавкая, съели, запили «верблюжьей мочой». Покурили. Вот и все, светает уже. Запищала рация. Герка надевает наушники и микрофон.
– Комбат, – вполголоса говорит он, – требует уточнить ориентиры для ведения огня.
– Вот ты и уточняй, – предлагаю ему я и говорю уже Филону с Витьком: – Расползаемся, ребята, наши сейчас огонь откроют.
Каждый в свое укрытие залег, оружие к бою – и одна радость, что так и будем лежать, пока наши роты, подавив огневые точки, не пройдут мимо нас по извивающейся горной тропе. Хоть часика три отдохнем.
С нашей высоты хорошо заметны такие далекие и совсем не страшные разрывы мин. Открыли минометчики огонь, все три расчета, по одному из каждой роты. Только мимо, не туда ложатся мины, куда мы указали. Духи молчат, себя не обнаруживают. Им-то что, смеются небось над нами: разрывы в ста – ста пятидесяти метрах от их окопов ложатся.
– Куда ты бьешь, урод? Ты куда целишь, твою мать, – весь вспотев, корректирует огонь Герка, – я тебе который раз повторяю, ориентир номер один – это куча камней, бери влево сто метров, там их пулемет…
– Я тебе где другие ориентиры возьму? – после короткой паузы кричит он. – Тут, кроме камней, нет ничего… Сам пошел на… Какие градусы?.. Откуда я знаю… Нет! Нет! Нет накрытия…
Корректировка огня – это наука. Тут требуется точная привязка топографической карты к местности, тут нужны заметные ориентиры, тут необходим армейский дальномер со специальной сеткой делений. Нет у нас ничего. Как слепой объясняет глухому, как ему в незнакомом городе попасть в другой район, так и мы корректируем огонь. Нет! Нет накрытия. А как мы могли ночью лучше ориентиры выбрать? Тут нет зацепок для прицела – горы, они и есть горы. Надрывается в микрофон Герка:
– Мимо! Мимо! Да чтоб ты своей бабе так между ног попадал… Ой! Извините, товарищ майор, я это не вам… есть позвать…
Повернувшись в мою сторону, связист зовет:
– Тебя комбат.
Подползаю, надеваю скользкие от пота резиновые наушники и, будто далекий писк, слышу голос комбата:
– Ориентировочно через пять минут будут вертолеты. Трассерами укажешь им направление для удара. Понял?
– Ясно, – тихонько отвечаю я.
– Не слышу! – теперь уже ревет в наушниках голос комбата.
– Микрофон ближе, – шепчет Герка.
– Вас понял! – повторяю я, поднеся ближе к губам микрофон.
Закончена связь. Пересохло в глотке, и опять завибрировали «фибры души».
– Ну как? – надевая на свою остриженную голову взятые у меня наушники, устало спрашивает Герка. – Сильно ругался?
– Ну вот, ребята, и конец нам пришел, – отвечаю и после короткого матерного ругательства всем громко объявляю: – Будем вертолеты трассерами на цели выводить. Давайте, пока они не подошли, по два магазина одними трассирующими снарядим.
– Может, обойдется? – неуверенно спрашивает, повернувшись в мою сторону, Витек.
Нет, Витька, не обойдется, даже и не надейся. Сильно, очень сильно дрожат мои «фибры души» – значит, конец нам. Хотя, может, и обойдется: на войне трудно наперед говорить…
Указывать цели трассирующим огнем – это ясно показать противнику, где сидят наблюдатели. Это, конечно, не так красиво, как в героических стихах: «Вызываю огонь на себя!», но по сути то же самое. Первое, что делает противник, обнаружив наблюдателя, – старается его уничтожить. По трассам нас быстро засекут. А у духов есть мощная машинка ДШК: как долбанут из нее тяжелыми крупнокалиберными пулями, так только камушки от укрытий в разные стороны полетят. А дальше нас, лишенных защиты, быстро перестреляют.