- Тибо... он спал с ней? - спросил Жан.
Бодуэн засмеялся, но смех его был печален.
- Я взял ее девственницей, но... Знаешь ли ты, как обставляют свадьбы знатных рыцарей?
Жан отрицательно помотал головой.
- Я тоже не знал. Отец предупреждал меня, чтобы я не оробел и не растерял пыл в самый нужный момент, но я все равно оказался не готов к тому, что случилось. Прямо из-за пиршественного стола нас с Мари повели в спальню. Вся родня, епископ, повитухи и лекари, оруженосцы и дамы сопровождали нас, а потом помогли раздеться и уложили на брачное ложе. Слуги ушли, но человек с десяток остались в спальне, лишь почтительно отступив за полог, пока я пытался заставить свое тело подчиняться требованиям брака. Мари лежала передо мной, робко сдвинув колени и прикрыв руками грудь, пока я, наконец, не решился. Неловко опустившись на нее, я заключил ее в объятия и коленом раздвинул ее ноги. Какое-то время я привыкал к теплу ее маленького юного тела, а она испуганно напряглась подо мной, не издавая ни звука. Я быстро поцеловал ее в краешек рта, потерся животом о ее живот и почувствовал, что смогу исполнить то, что должен. Когда я овладел ею, она вскрикнула, но тут же прикусила губу и крепко обвила ногами мою спину. Мы неуклюже возились на ложе, и я слышал похотливое сопение за пологом кровати. Это было ужасно... В какой-то момент я подумал, что не смогу завершить начатое. Мари молчала, но из ее больших темных глаз катились слезы. Ее молчание пугало меня еще больше. Хрипло зарычав сквозь стиснутые зубы, я задвигался быстрее, стараясь не обращать внимания ни на что, кроме собственных ощущений, и все-таки сумел оросить семенем ее лоно. Я не спешил покидать Мари. Еще немного подвигав бедрами, я обнял ее, заслоняя от любопытствующих взглядов, ощущая горячую влагу на своих бедрах, а потом осторожно стер пальцем слезы с ее нежных щек. Она прильнула ко мне и закрыла глаза. Все было кончено, но я понял, что это не доставило ей удовольствия, и мысленно обещал в будущем утешить ее. Выскользнув из нее, я поспешно потянулся за покрывалом, но тут заметил кровь. Охваченный смятением, я сел и повернулся к Мари, бормоча какие-то глупые слова раскаяния, а кто-то из мужчин, выйдя из-за полога, поздравлял меня, хлопая по плечу, и комната сразу наполнилась людьми, говорившими одновременно... Меня душил стыд, и одному Богу ведомо, что пережила бедняжка Мари.
- Я больше не смог бы взойти с ней на ложе, - подумав, сказал Жан.
- Больше всего на свете мне хотелось остаться с ней наедине, сказать, как я люблю ее и попросить прощения за все, что случилось. Но это обычай, Жан, и отец сказал, что всякому знатному человеку приходится пережить такое. Потом мы делили ложе с Мари еще много раз, и я научил ее получать наслаждение от соития с мужчиной. Однажды я все-таки спросил у нее, что было между ней и ее братом. "Тибо хотел меня, - просто ответила она. - Но я ему не позволяла. Иногда мы целовались, он ласкал мою грудь, раздевал меня и щекотал пальцами там, внизу." - "А ты?" - "Я играла с ним, но меня это пугало. Он... просил меня делать разные вещи, я отказывалась, и он собственными руками доводил себя до исступления." Я ненавидел Тибо. Мне казалось, что он отнял у меня мою Мари, хотя и не лишал ее девственности. Наглый щенок продолжал с насмешкой смотреть на меня, встречаясь со мной в галереях замка или за столом, и моя ярость была вдвойне сильнее оттого, что Тибо едва вышел из возраста пажа, а я был взрослым мужчиной. Я увез Мари в Брюгге, но он несколько раз наведывался к нам в гости. У нас не было детей; мы редко спали вместе, к тому же я должен был служить при королевском дворе, и я никак не мог отделаться от чувства тревоги, когда уезжал из дому. Не то чтобы я сомневался в верности Мари, но хотел бы держать ее как можно дальше от ее брата. В последний раз он приехал уже с мечом и объявил, что намерен жениться на дочери графа Наварры. Он вырос, раздался в плечах и стал довольно красивым, отчего моя ревность вспыхнула с невиданной силой. Ну а потом... Его кузен Луи заронил в его голову мечту о походе в Святую землю, и он, по своему обыкновению, с жаром подхватил эту идею. Вдвоем им удалось уговорить немало рыцарей, а уж их вассалы были просто обязаны последовать за ними, куда бы они ни отправились. Я вначале посмеялся над ними, но приготовления к походу развернулись нешуточные. Кроме того, вскоре умер английский король Ричард, а поскольку я был его приверженцем, то боялся, что теперь король Франции не пощадит бывших сторонников своего врага. Я решил присоединиться к Тибо и Луи, потому что к тому времени они собрали армию, ставшую реальной силой, с которой нельзя было не считаться даже королю Филиппу. Нас поддерживал сам папа, так что в определенном смысле я был защищен от мести сюзерена. Мы направили послов в Венецию, Пизу и Геную, чтобы получить корабли, а сами занялись сбором средств для предстоящего паломничества.
- Я слышал, что графы Франции богаты, - сказал Жан.
- О да. Тибо, ставший полноправным сеньором Шампани после смерти своего отца, унаследовал титул, земли и приличное состояние. Его вассалы обожали его, да и трудно было не поддаться его обаянию, которое он прямо-таки излучал при каждом своем появлении. Наверное, дело тут было не в богатстве, как я полагал из зависти. Тибо был утонченным и любезным юношей, отличным рыцарем, верным другом... и несмотря на все это, я не мог отделаться от неприязни к нему. Я видел, что он искренен во всех своих поступках, щедр и безупречен, и я знал, что он горячо любит свою жену, красавицу Бланш. Не прошло и года после их свадьбы, как у нее родилась дочь, которую назвали Мари. Моя жена тоже возилась с малюткой, и часто я слышал от нее упреки, что до сих пор мы не обзавелись собственным ребенком. А я... я был так зол и так завидовал счастью Тибо, что готов был поклониться дьяволу, чтобы отомстить этому молокососу за свои былые обиды. Спустя немного времени, Бланш вновь забеременела. Тибо не отходил от нее ни на шаг, и я понимал, как было глупо ревновать к нему Мари. Он относился ко мне как к лучшему другу, как к старшему брату, а я не мог ответить ему той же любовью. Я хотел поскорее завести наследника, потому что думал, что именно это может успокоить меня. Весна в тот год выдалась ненастной, дороги развезло, ветер гулял в пустых полях, срывал черепицу с крыш крестьянских домиков, выл в галереях замка. Мы с Мари ездили в Труа и в Суассон, поклониться святым мощам, чтобы зачать ребенка. Я уже почти не верил, что это поможет... Между тем Тибо захворал: его пожирала лихорадка, и всего за несколько дней он ослаб так, что не мог встать с постели. Я видел в этом промысел Божий, и несмотря на внешнее участие, втайне считал, что Тибо получает по заслугам. Бланш, которая была уже на сносях, и моя Мари не отходили от него ни на шаг. К тому времени, когда вернулись посланцы из Венеции, Тибо уже составил завещание и исповедался, догадываясь, что ему недолго осталось жить. Действительно, он скончался через несколько дней, в самом конце весны. Я помню открытый гроб, усыпанный живыми цветами, в донжоне замка в Труа, его бледное лицо, невыразимо прекрасное в посмертной безмятежности, рыдающую Бланш в белом платье и накидке, посеревшую и осунувшуюся Мари, скорбный строй рыцарей и плывущий над городом перезвон колоколов... Все случилось так быстро.
Бодуэн замолчал, глядя перед собой в пустоту широко раскрытыми глазами.
- Несколько следующих дней я помню смутно. Я пил, швыряя кувшины и кубки в стену всякий раз, когда кто-нибудь осмеливался войти в мою комнату. Мне казалось, что дьявол услышал меня и выполнил мои тайные желания, но ведь я никогда не заходил в них так далеко! Я винил себя в смерти Тибо; мои черные мысли облеклись в реальность, и теперь думать об этом было невыносимо: в собственных глазах я стал убийцей.
- Это и есть та тьма, что живет в твоей душе? - спросил Жан.
- Я еще буду наказан за этот грех, - прошептал Бодуэн. - Никакие дарения монастырям, никакие молитвы, никакие жертвы не искупят его. Молись за меня, Жан, ибо я грешен.
- В смерти Тибо нет твоей вины, так судил Бог... Что было потом?
- Потом... Бланш разрешилась сыном, назвав его Тибо. Я уехал в Компьень, затем мы с графом Луи продолжали собирать отряды и разделили деньги, собранные Тибо Шампанским, между рыцарями в соответствии с его завещанием. А дальше - только бесконечные дороги, болезни, смерть и сражения, море и города, пустыня и сожженные деревни, храмы и сады - и кровь, повсюду кровь...
Граф закрыл глаза и провел по ним ладонью.
- Ты скоро поправишься, - сказал Жан, осторожно ощупывая его повязки, - и должен будешь вернуться ко всему этому.
- Да. Это мало похоже на паломничество, верно? - Он горько усмехнулся и помолчал. - Мои раны ужасно чешутся.
- Они затягиваются, - улыбнулся Жан. - Еще день-два, и мы снимем повязки.
- Как тяжело видеть тебя таким, - прошептал Бодуэн, проводя пальцами по его щеке. - Но не видеть вовсе было бы пыткой...
Он склонил голову и поцеловал юношу в шею, потом чуть ниже - в теплую ямку под ключицей, еще ниже - в грудь. Его губы отыскали маленький кружок соска, и Жан почувствовал, как в его теле вновь вспыхнуло желание.
- Как ты прекрасен, - выдохнул граф, скользя руками по его плечам и груди. - Я люблю тебя, я восхищаюсь тобой. Ты так юн, но у тебя огромное сердце, которого хватит на всю Францию. Я вижу в нем смирение, верность, доброту и милосердие ангела... Удивительно, что в нашем развращенном мире есть такие чистые души. Наверное, именно благодаря им Бог не дает ему погибнуть...
Его ласки становились все настойчивее, все бесстыднее, заставляя Жана трепетать всем телом. Дыхание юноши стало прерывистым. Бодуэн с силой притянул его к себе, целуя в губы.
- Я хочу, чтобы ты сделал это, - прошептал граф, поворачиваясь и кладя руку Жана на свое бедро.
- Да, моя любовь.
Он не знал, все ли делает правильно, но что-то, что было сильнее его, придало ему уверенности, и Бодуэн застонал, когда Жан овладел им. Юноша задвигался, чувствуя жестокое, мучительное и неотвратимое приближение конца. Граф хрипло, тяжело дышал под ним, стиснув пальцами смятое покрывало. Движения Жана становились все быстрее, все глубже, пока он не излился с протяжным стоном, запрокинув голову и стиснув в объятиях своего возлюбленного. Граф вскрикнул, его тело напряглось, содрогнулось и расслабилось, он упал на постель, и Жан осторожно опустился возле него.
- Боже, как хорошо, - пробормотал Бодуэн, переводя дыхание и целуя юношу в плечо. - За эти мгновения я без колебаний отдал бы вечность...
Жан молча обнял его. Они лежали рядом, словно оберегая друг друга, пока граф не заснул, не выпуская руки Жана из своих ладоней.
За окном ночь понемногу светлела; небо из бархатисто-черного стало густо-синим, на нем льдисто мерцали звезды, и белый тонкий серпик месяца висел над крепостной стеной. Преодолевая дремоту, Жан поднялся, надел рясу и сел к столу. Интересно, что случится, если бы он заснул, а утром мастер Франсуа или отец Гийом, придя проведать раненого, нашли его голым в постели графа? Еще интереснее, если его найдет Анри д"Эно... Взяв с полки новую свечу, он зажег ее от догорающей, потушил огарок и выбросил его. В комнате пахло вином, мужским семенем и потом, и Жану казалось, что это выдаст их обоих с головой. Он уснул, когда уже брезжил рассвет, и совсем вскоре мастер Франсуа разбудил его.
- Жан, мой мальчик, тебе совсем не обязательно сидеть с графом всю ночь, - вполголоса, чтобы не разбудить Бодуэна, сказал мастер, положив ладонь на плечо юноши. - Я вижу, он выздоравливает. Сегодня мы попробуем снять повязки.
Он втянул носом воздух и засмеялся.
- Могу поспорить, ему снятся женщины, и он испачкал постель...
Жан почувствовал, что краснеет.
- Прости, я смутил тебя. Иногда мужчины видят сны, в которых плоть одерживает победу над разумом. Говорят, во Фландрии у него осталась жена, не удивительно, что он скучает по ней.
Уши Жана пылали, как ломтики свеклы.
- Когда он проснется, я поменяю постель, - торопливо сказал он, пряча глаза.
- Да, хорошо, но я думаю, тебе вовсе не нужно делать это самому. Я попрошу послушников, а ты иди к себе, поешь и выспись как следует. Эти дни измотали всех нас, но ты даже похудел немного. Мне кажется, ты слишком уж переживаешь за графа Бодуэна.
- Он хороший человек.
- Не сомневаюсь. - Тон мастера Франсуа стал ледяным. - О его отваге в бою против христиан ходят легенды. Он и его доблестный брат, граф Анри, славные воины, настоящие убийцы неверных...
- Неправда! - вырвалось у Жана. - Он не такой, как Анри...
- Вот как? Не знаю, что он порассказал тебе, но его дела говорят сами за себя.
- Его дела? - недоуменно переспросил Жан.
- Полагаю, впрочем, тебе не стоит знать о них. - Мастер Франсуа отвернулся, подошел к окну и задумчиво посмотрел во двор, где уже собирались монахи, рыцари и оруженосцы. - Сегодня или завтра все эти люди уедут отсюда, и, по правде сказать, я буду рад их отъезду. Вчера я говорил с графом Анри д"Эно, он настаивает на том, чтобы гарнизон Маргата отправился с ними в Константинополь...
- Я мог бы пойти с ними, - сказал Жан.
Мастер Франсуа рассмеялся.
- Нет, дитя мое. Должно быть, ты видишь в них героев... но это отчаявшиеся люди, жестокие - и по-своему несчастные. У них впереди лишь смерть, и смерть несут они с собой. А такие, как этот рыцарь, - он кивнул на спящего графа, - жаждут золота и власти, и у них совсем мало времени, чтобы получить все это. В этой стране их ненавидят и презирают, так что только их безоглядная храбрость и отчаяние ведут их вперед. Ты хочешь разделить их судьбу?
Жан промолчал. Мастер был прав, и теперь он осознал, что видел в сапфировых глазах Бодуэна, что так пугало его и вызывало безотчетное сострадание - боль одиночества, обреченность и бесконечную, невероятную усталость. Граф был еще молод, но его душа была душой старика. Он знал наверняка, что скоро умрет, и шел к своей судьбе покорно и неотвратимо. Останется Жан с ним, или их пути разойдутся навсегда - это ничего не изменит. Он подошел к постели и тихонько коснулся руки Бодуэна кончиками пальцев.
- Помолись за него, - сказал мастер Франсуа, - ибо грехи его велики. Ступай, мой мальчик.
Весь день Жан пытался занять себя каким-нибудь делом, но из головы у него не шел утренний разговор с мастером Франсуа. Выйдя к колодцу за водой, он посмотрел в окна комнаты графа и от удивления едва не выронил из рук тяжелую бадью: граф Бодуэн стоял у окна и смотрел на него. Поймав взгляд юноши, граф улыбнулся и помахал ему. Лицо его, несмотря на улыбку, было бледным и усталым. Жан коротко махнул в ответ, подхватил бадью, наполнил ведра и направился к кухне.
После вечерни, когда уже начинали сгущаться сумерки, он вернулся в свою келью, переоделся в штаны и рубашку из тонкого беленого холста и, поразмыслив, аккуратно сложил на кровати две рясы, молитвенник, небольшое деревянное распятие и маленький кинжал с острым тонким лезвием - единственное оружие, которое, как он полагал, мог позволить себе монах-госпитальер. Ему очень хотелось обзавестись настоящим оружием - пусть не мечом, но хотя бы настоящими боевыми кинжалами.
Оглядев свои скромные пожитки, Жан обулся в мягкие кожаные сапожки и покинул келью. Теперь он был готов отправиться в путешествие, хотя бы и наперекор всему ордену. Во дворе уже зажигали факелы, в прохладном воздухе пахло дымом, сыростью и цветами. В крепости царило необычайное оживление: солдаты и рыцари наводнили двор, и Жан, проходя мимо, слышал обрывки разговоров:
- ... готов выехать завтра, а граф Бодуэн...
- ... слышал, что скоро мы начнем голодать. Если бы граф был чуть понапористее...
- Если граф не уедет завтра сам, его брат увезет его силой!..
Послышалось непристойное замечание и раскатистый смех. Жан поспешил дальше. Из тени галереи навстречу ему шагнула высокая плечистая фигура, и он явственно услышал шорох стали. Доспехи? Оружие?