Я добрел до завалившегося дырявого верстового столба и долго сидел на боку старой упавшей березы. Смотрел на готовящуюся к зиме пожухлую траву и чувствовал ветер, разбивающийся о мои нос и щеки. И не знаю почему, но я заплакал. Я плакал долго и тихо. И мне не было стыдно за свои слезы. Это были не слезы обиды или сожаления. Это были не слезы от боли. Это было что-то совсем другое, мне ранее неведомое. Мне вдруг стало очень хорошо. Вытерев рукавом соль со щек, я вдохнул и пошагал обратно.
Мне захотелось посидеть у монастырского пруда. Вид этого маленького спокойного озерца как ничто сейчас гармонировал с моими внутренними ощущениями. Именно в этот день я встретил у пруда Гриню и искупался впервые на источнике. В этот день что-то навсегда изменилось внутри меня. Я впервые пошел на общий ужин. Сел вместе со всеми монахами и трудниками на лавочку за один из длинных столов. Стоя вместе со всеми, выслушал молитву и по команде утрескал тарелку тушеной капусты.
На еду отводилось минут пятнадцать. Пока все ели, один из монахов читал житие святых. Помню, в тот свой первый ужин я заслушался отрывком из жизни апостола Павла. Жизнь его шла к концу, и ему вот-вот предстояло умереть мученической смертью по приказу императора Нерона. Павел мог укрыться и спастись, но предпочел не ударяться в бега, а с честью встретить свою страшную смерть. До гибели на арене от зубов хищников молодой бородатый монах дочитать не успел. Зазвенел колокольчик, и все сразу же встали на благодарственную молитву. Пока отец Михаил читал молитву, у меня в голове проносились картины жизни апостола Павла. Я прочувствовал, что он испытывал в ту последнюю ночь перед арестом, как он колебался и прогонял свои трусость и малодушие. Как он не мог заснуть, хотя понимал, что это его последний сон в жизни.
После ужина я побрел к себе в комнату и, сделав в прихожей упражнения на пресс и отжавшись тридцать раз, улегся спать. Закрывая глаза, я уже не мог толком вспомнить о проблемах, приведших меня сюда. Все это казалось таким далеким и нереальным. Будто все это было с другим мной в другой параллельной Вселенной. Я взбил подушку поудобнее и, повернувшись на бок, заснул самым спокойным и самым добрым сном в своей жизни.
Глава 10
Колокольня
Колокольня была вся загажена птицами. Куда уж от этого денешься. Голуби, сойки, галки, вороны. Пока я поднимался по винтовой лестнице, все время боялся, что какая-нибудь из облюбовавших это место птиц сделает свое грязное дело мне прямо на голову. Я аккуратно переступал через засохший птичий помет, карабкался по узкому проходу вверх, чтобы, наконец, выбраться на площадку, где висел большой медный колокол. Следом за мной наверх вскарабкался Гриня.
– Ох, заругают нас, – пробурчал он себе под нос. Хотя было видно, что эта небольшая шалость доставляет ему некоторое удовольствие. – Нельзя без благословения. Это же монастырь. Здесь на все надо спрашивать благословение настоятеля. Ты уже должен это знать.
– Не знал. Но теперь буду. А ты чего за мной полез, если знаешь, что нельзя?
– Да… мне-то чего бояться?! – засмеялся Гриня. – Я свое отбоялся.
– Ну а мне просто интересно, что тут вокруг. Я гуляю все в одну и ту же сторону. А хочется посмотреть, может, куда еще можно пройтись.
С погодой повезло. На небе ни облачка. Стояли редкие для этих мест и этого времени года прозрачные светлые солнечные дни. Я огляделся по сторонам. Весь монастырь был как на ладони. Хозяйственные постройки, домики-кельи, коровник, дровяной склад, озеро, купель и домик настоятеля. Впереди полукругом потихоньку росла и монастырская стена. Сверкающая, белая посередине, она заканчивалась серыми, неровными, постоянно пристраивающимися кирпичными краями. Строили стену платные рабочие, живущие в бытовке за пределами монастыря. С одной стороны стена уже почти уперлась в лес, а с другой – в канаву-ручей, вытекающий из бескрайнего болота. Вокруг ничего, кроме болот и леса, не было. Я немного разочаровался. Я надеялся увидеть какую-то поляну, или реку, или еще что-то, до чего мне захотелось бы дойти пешком.
– Мда… – вздохнул я.
– А чего ты хотел увидеть? Тут, кроме монастыря, ничего и нет, – ответил Гриня, с интересом разглядывающий колокол. И добавил: – Мне всегда было интересно, как он звонит. Звонарь же сюда не поднимается. Сейчас, видишь, все автоматизировано. Он сидит там у себя, нажимает на кнопку, и тут срабатывает механизм. Видишь?
Гриня указал пальцем на какую-то штуковину с лампочками и идущий от нее к языку колокола трос. Меня наличие автоматизации в монастыре ничуть не удивило. Все-таки на дворе уже давно двадцать первый век. И монахи – тоже люди. Ездят на машинах, пилят крупные дрова электрической пилой, да и мобильные телефоны у них есть. Почему бы не быть какой-то хитрой штуковине, позволяющей не карабкаться в дождь и мороз на продуваемую всеми ветрами колокольню?
– Не знаю. Мне кажется, что звон, если дернуть рукой, и звон от такой штуковины должен отличаться, – не унимался Гриня. – Хотя, наверное, я неправильно мыслю. Просто мне все хотелось как-нибудь спросить благословения и самому позвонить. А выходит, это невозможно.
Гриня надул губы, как будто ребенок какой. Вид пятидесятипятилетнего обиженного на технический прогресс бывшего зека меня очень позабавил. Я улыбнулся.
– Смешно тебе? – тут же среагировал проницательный Гриня. – А у меня, может, мечта была… Ладно. Сколько я мечт своих за жизнь в сортир спустил… Одной больше, одной меньше.
– Да ладно тебе. Будет тебе еще колокол, – примирительно сказал я и отвернулся к озерцу с православным крестом, сооруженным на островке посередине. – Спокойно тут. Даже уезжать не хочется.
– А зачем тебе уезжать? Оставайся. Я вон вообще решил в послушники уйти. А там и монахом стану. Меня за стеной ничего не ждет. Всю жизнь я свою просрал, чего только не творил. Теперь вон хоть умру в молитве. Тут спокойно. И это спокойствие дорогого стоит.
– Да. Спокойно, – я вздохнул.
К нам на площадку залетела галка. Уселась в метре и стала таращиться на меня, склонив голову на бок. Черные глазенки-бусинки бегали туда-сюда, пытаясь оценить, опасен я или нет. Решив все же, что я не представляю угрозы, галка отвернулась. Но стоило мне пошевелиться, как она с испуганным криком спикировала с колокольни вниз и уселась на флюгер часовой башни. Башня эта очень нравилась мне. Я нередко подолгу рассматривал ее. На синей пластине, украшенной чудными золотыми узорами и цифрами для отсчета времени, явно не хватало золотых стрелок. Точнее, с другого бока стрелки были, а с того, который сейчас был обращен ко мне, они отсутствовали. И именно эта странность делала башню особенно загадочной и привлекательной. Будто кто-то более мудрый специально оторвал ненужные стрелки, понимая, что, по сути, мерить ими нечего, ибо никакого времени нет.
– Просто мне кажется, что я должен что-то в жизни своей исправить. Здесь хорошо, но это пока не для меня. Я должен совершить какой-то поступок. Пока еще могу. Понимаешь?
– Понимаю, наверное. А ты знаешь, какой это поступок? – спросил меня Гриня и хитро прищурился.
– Нет. Не знаю.
– Может, тогда и не время еще ехать отсюда? Пошли вниз. В источнике искупнемся, – сказал старый зек и, не дожидаясь моего согласия, стал спускаться по ступенькам вниз.
Я постоял еще какое-то время, посмотрел на озеро, на башню с часами и решил для себя, что буду тайком сюда наведываться еще не раз. Уж больно здесь хорошо. И Гриню брать не буду. Шумит он.
Глава 11
Мешок с песком
Однажды ночью у нас случилось ЧП. Я пришел с ужина к нам в комнату «на воротах». И, как только открыл дверь, понял, что меня сейчас стошнит. Смердило так, что аж щипало в глазах. В прихожей сидел мужик лет под пятьдесят абсолютно бомжового вида и ковырялся в своих распухших босых ногах. К тому моменту я уже переместился с раскладушки на кровать деда Андрея, уехавшего в Москву к заболевшей дочери. Жили мы в комнате вчетвером. Никаких раскладушек. Порядок и чистота. Чай, кофе. Пару раз я заказывал через строителей из города постных сухарей и мармелад. Все мы – я, Леха, Саня, Микола – между собой довольно сдружились. И никого впускать к себе мы не хотели. Тем более такого персонажа. Особенно остро на появление бомжа в нашей прихожей среагировал я. Мою «просветленность» как ветром сдуло. Я совершенно искренне возненавидел этого чужого, крайне вонючего человека. От одной мысли, что его сейчас определят к нам в комнату и уложат рядом на раскладушке, меня охватил ужас.
– Мужик, ты б помылся сходил! Нереально же! – сморщившись, бросил я ему.
– Да я бы с радостью, – ответил мужик. – Да поздно уже. Баню для меня никто топить сейчас не будет. Отец Михаил сказал.
– Мда… – прорычал я и отправился наверх в комнату, понимая, что сбываются мои самые худшие ожидания.
– Я сейчас ноги в умывальнике помою и тут в прихожей лягу. Ничего, я привыкший…
«Он привыкший… а я не привыкший… да-а-а…»
В комнате я взял кусочек черного хлеба и поднес его к носу, стараясь вдыхать воздух таким образом, чтобы чувствовать только его аромат. Хотя мужик расположился за дверью, но в комнате воняло очень сильно. Страшное дело, но ни одно живое существо не издает такого запаха, как человек, если он не моется пару месяцев и не соблюдает норм гигиены. Кисло-горький запах дерьма и пота вперемешку с гнилью и тухлятиной. Любой североамериканский скунс курит за углом.
Со своих послушаний вернулись Леха и Микола. Реакция их была чуть более сдержанная, но тоже негативная.
– Блин, ну это невыносимо, – в сердцах высказался Леха. – Ну почему бы ему баню не растопить?
– Отец Михаил сказал, что уже поздно. Все с работ, уставшие. Никто не будет этого делать, да и день сегодня не банный.
Леша поднялся ко мне в комнату, походил, как пантера в клетке, по кругу. Как и многие бывшие заключенные, он был страшным чистюлей. Привычка к порядку, выработанная за два года зоны, граничила с маниакальностью. Я подумал, что вот сейчас он просто вытолкает мужика на улицу и скажет ему идти ночевать куда-нибудь в другое место. Лично я был уже готов сделать именно это. Но Леха меня удивил.
– Пошли ему баню растопим, – бросил мне он. – Вставай. Пошли. Ну нереал же так.
С тем, что это был действительно нереал, спорить не приходилось. Однако решение топить баню тоже казалось крайне абсурдным. Баня была большая, общая. Чтобы нагреть воду и растопить ее, нужно было притащить несколько неподъемных тележек с дровами и убить на топку часа три-четыре. Однако спать в такой вони все равно было невозможно. Мужика отправлять на ночевку было некуда. Так что нам надо было идти топить баню. Мы позвали с собой Миколу, но тот отказался, сказав, что устал как собака, да и к тому же ему приходилось спать в распределителе, так что он не видит ничего такого особенного в нашей ситуации с новым постояльцем.
Попросив мужика не ходить с нами и ни при каких обстоятельствах не заходить в комнату, мы отправились топить баню. К несчастью, опять начался мелкий дождь. Я натянул резиновые сапоги, надел Санькину байку и поплелся вслед за Лехой. В кромешной темноте и безмолвии мы дошли по грязи до дровяного склада, и я наконец-то увидел вблизи ту самую легендарную тележку, сваренную из запчастей автомобиля.
– Вот она, сука… – прохрипел Леха. – Уж как я ее ненавижу. Вот все бы хорошо, если бы не она. И меня все время «на дрова» ставят. Мне она уже во сне снится. Может, если бы не грязь, то ладно… но по грязи и с грузом дров она вообще не катится…
Леха вздохнул и стал накладывать на железного монстра поленья. Я помог ему и вскоре мы нагрузили тачку-переросток полностью. Взяв за ручку, я попытался сдвинуть ее с места, но ничего не вышло.
– А я что говорил? То-то, – Леха почему-то был доволен тем, что я убедился в его правоте, хотя я и так верил ему. – Сначала надо вдвоем упереться плечами и вытолкать ее на дорожку.
Мы уперлись плечами и почти ползком стали толкать ее по направлению к дороге. Чертова каталка была просто несдвигаема. Мне почему-то вспомнились кадры из советских фильмов про войну, на которых пехотинцы катили огромные железные пушки. Подумалось, что пушки наверняка тяжелее этой телеги, и раз пехотинцы смогли, то и мы сможем. Мы налегали изо всех сил и по чуть-чуть, сантиметр за сантиметром, выкатили ее на дорогу.
– Сейчас полегче пойдет. Тут небольшой наклон есть, слава богу. Туда с грузом катишь по наклону, а обратно пустую чуть в гору. Выходит, одинаково тяжело. – Леха хорошо знал нашего врага.
Обливаясь потом, тут же смешивающимся с мелкими каплями дождя, стиснув зубы, мы толкали груженую телегу к бане. Чтобы преодолеть расстояние в двести метров, нам понадобилось минут двадцать, а то и полчаса. Потом мы зашли в предбанник, пробрались в печное отделение. И очень обрадовались наличию у печи всякого «сушняка» на растопку. Однако развели огонь не сразу – зажигалка от влажности барахлила, а спички были промокшие. Мы перевели почти полпачки, прежде чем вспыхнул долгожданный огонек. Пламя нехотя перекинулось на кусок старой упаковочной бумаги, а потом потихоньку начало поедать мелкие сухие щепки, чтобы, наконец, разгореться и подчинить себе даже наши слегка намокшие крупные поленья. В печной стало тепло и уютно, и меньше всего хотелось выходить на улицу к нашей телеге. Но одной загрузки было недостаточно, чтобы нагреть здоровенный водяной котел. Мы потянули каталку обратно. Наложили там дров и вернулись. Потом еще раз. Когда мы катили третью порцию дров, дождь закончился и на небе нарисовалась огромная ярко-желтая луна. Время было далеко за полночь. Весь монастырь спал крепким сном. Мы посмотрели с Лехой друг на друга и поняли, что баня нужна не только нашему гостю, но и нам. Как, впрочем, и капитальная стирка. Катить телегу в темноте по грязи, не запачкавшись, было просто невозможно. Я порадовался, что взял у «диссидента» куртку и резиновые сапоги.
Пока печь топилась, мы сидели в печной и ждали молча. Я разглядывал свою правую ладонь, на которой под пальцем с обручальным кольцом расцвел кровавый мозоль, а Леха прислонился к стене и дремал, опустив капюшон. Так прошел еще час или полтора. Потом мы вдруг оба поняли, что баня готова, и решили сначала попариться сами, а лишь потом позвать на «мойку» мужика. Мы разделись догола и зашли в просторную помывочную.
– Ого… что это у тебя? Я раньше что-то не замечал… – сказал Леха, указывая на кольцо с черным камнем, висящее у меня на шее на цепочке рядом с православным крестом из белого золота.
– Так… безделушка… талисман.
– Красивый. Не будь камень черным, я бы решил, что он настоящий. Сверкает так.
– Ага… Бижутерия, горный хрусталь. Круто сделан. Подарок…
Я снял цепочку с камнем и крестом с шеи, зажал ее в кулаке и отправился в парилку. Там долго грелся, потел, хотел, чтобы из меня вышла вся усталость этой тяжелой ночной работы. Потом я долго старательно мылся. Леха фыркал в соседней душевой кабине.
– Правильно мы все же сделали. В итоге и сами помылись лишний раз. И этого мужика вонючего сейчас отмоем, – довольный собой, рассуждал Леха.
Потом мы обсохли слегка у печи, не вытираясь оделись и пошли обратно к нам в комнату «на ворота».
Мужик покорно дремал, ожидая нас в прихожей на ступеньках. Мы окликнули его.
– Эй… Иди давай мыться. Баня прямо по дороге. Отмойся как следует и вещи чистые возьми. Свое говно не надевай. Там в предбаннике валяется куртка чья-то чистая. Накинь ее и сюда в ней иди. А мы тебе тут щас насобираем одежду. Главное, свою всю одежду в мусорку сразу чтоб, понял? В баню даже не заноси, – командовал мужику Леха. – И не забудь убрать там все за собой. Чтоб порядок и чистота были!
Мужичок безропотно подчинился и побрел по дороге приводить себя в порядок.
Мы поднялись в комнату и, разбудив Миколу и Саньку, насобирали бедолаге вещей. Я дал свитер, Микола – кальсоны, Леха – старые спортивные штаны, Санька – шерстяные носки и заношенную майку. В общем, полный комплект. Через полчаса прискакал бедолага в телогрейке. Дохлый, бледный, лохматый, но хоть чистый. Мы ему все это дело выдали. Он оделся и сразу на человека стал похож. Леша налил ему чая. Мужик, довольный до безумия, чай пьет, фыркает, пыхтит.
Тут каждый старается вначале держаться, сколько может, и ничего не рассказывать про себя. Некоторые типа меня так и молчат о своих бедах. Но это был не тот случай. Мужик чай допил, и прорвало его. Выпалил нам всю свою историю сходу. Мы оторопели. У Миколы аж сон прошел. Не думал никто, что так резко нашего гостя прорвет на откровения. А я думаю, что не выдержал он потому, что с ним впервые за много лет поступили по-доброму. Разревелся, как пацан. Волосы всклочены, пальцы короткие по щербатому лицу слезы растирают. Смотреть сложно на это. Такая внутри буря сразу. Хочется и обнять, и убить на хрен одновременно. Что ты ревешь, дурень?! Тебе уж за сорок лет! А ты в слезы. Но как запретишь человеку, если он два месяца назад только из плена сбежал. Почти полгода в рабстве был у каких-то «чеченов» под Вологдой. Плитку клал, коттедж строил.