Не успел я осмотреться на новом месте, как появился Валентин и сообщил, что хочет припрятать у меня в каюте некоторые продукты, которыми с ним поделились баталеры. Я попробовал возразить, но мичман уверенно заявил, что к себе следует тащить все, кроме болезней. Было бы наивностью -пытаться это оспорить, теряя в его глазах авторитет и вызывая сомнения в своих умственных способностях. Скрепя сердце, я согласился. Тем более, что после предложенного доктором шила-аперитива очень хотелось чего-нибудь съесть.
***
Поход был для меня, да и для всего экипажа, достаточно удачным и спокойным. Думается, в этом была большая заслуга командира, который изредка появляясь на людях, олицетворял своим внешним видом уверенность в успехе и основательность во всем. Многих удивляла его способность мгновенно вникать в обстановку, появляясь на мостике. Извлекая из своего подсознания никому не известную информацию о состоянии моря, глубинах, ветре, течении и множестве других факторов, он мастерски овладевал положением. Старпом и доктор, однако, были на него в обиде за то, что он слишком быстро уничтожал корабельные запасы шила. Заступая на командирскую вахту, он частенько позволял себе принять грамм сто пятьдесят неразбавленного и сладко задремать в полутьме мостика. Но стоило только, вахтенному офицеру обратиться к нему с вопросом, он сразу поднимал голову и был готов к действию. Его неравнодушное отношение к спирту стало известно широко за пределами корабля и, поговаривали, что после этого похода его планируют отправить на какую-то береговую должность. А тут еще и замполит перешел в разряд командирских недругов.
Однажды поздним утром командир, хорошо выспавшись, появился на мостике в отличном настроении. Погода была ясная, солнечная, но без жары и пекла. Средиземное море казалось спокойным и ласковым. Командир огляделся по сторонам, взял микрофон КГСа и скомандовал:
– Желающим ловить рыбу собраться на юте. Камбузному наряду вынести лагуны. Боцману выдать снасти!
Через две минуты на мостик с выпученными глазами примчался замполит и, задыхаясь от бега, сообщил, что командир своим объявлением сорвал ему политзанятия. Командир, пытаясь его успокоить, предложил перенести посиделки на период дождливой и ветреной погоды. Но тот, побледнев от такого святотатства, обвинил командира в оппортунизме. А борьбу с этим гнусным явлением замполит считал своей главной задачей в жизни и, даже, собирался написать философский труд на эту тему. Толстую тетрадь с заглавием "Оппортунизм в современном социал-демократическом движении" я видел, как-то, у него в руках. Они так и не помирились до окончания похода. А замполит слыл человеком злопамятным и мстительным.
***
Почти все свое свободное время я находился в соседней каюте, где обладал правом пользования умывальником. Особенно, мы сдружились с Мишей. У нас оказалось много общего, а прежде всего, воспоминания детства, проведенного в Питере на Большой Охте. Свою художественную фамилию он носил с некоторым стеснением и затруднялся объяснить ее происхождение. В школе его обзывали "рублем", но финансов это не прибавляло. Он вполне ответственно готовился к поступлению в академию, ибо ультиматум жены воспринимал очень серьезно. Глаза покраснели от бессонных ночей за книгами и конспектами, но упорству его, казалось, не было предела.
Собравшись однажды небольшой компанией – человек пять, мы отмечали какой-то праздник, умеренно злоупотребляя алкоголем. Мы бы охотно перешли в неумеренную зону, но ресурс был крайне ограничен. Попытка втянуть Врубеля в преступный круг – не удалась. Он вызывающе игнорировал коллектив, листая свои фолианты. Тогда, он сам – стал темой нашего разговора.
– Я думаю, – сказал механик, – что Мишка зря так надрывается. Он, как носитель боевой медали, пройдет в академию вне конкурса без всяких проблем.
(Медаль "За боевые заслуги" Врубель получил за участие в разминировании Суэцкого канала после арабо-израильских разборок. Несколько раз мы пытались выведать у него особенности боевых заслуг, за которые он награжден, но безуспешно. Единственный раз в состоянии легкого подпития он грубо обругал обе противоборствующие стороны. Его слова о том, что стадо баранов эффективнее и грамотнее своим дерьмом создает минную угрозу остались нерасшифрованными.)
– Ничего ты не понимаешь, – ответил артиллерист Виктор, – наличие медали надо тщательно скрывать до последнего момента заключительного подведения итогов работы приемной комиссии.
Виктор дважды поступал в академию и знал в этом деле толк. Он был уверен, что не прошел из-за сомнительной национальности родственников по линии жены. Его готовность снова пытаться штурмовать вершины наук пугала и настораживала командование бригады.
– Почему это? – Встрял в разговор сам Михаил.
– А потому, что медалисты ставят комиссию в затруднительное положение. Представьте: в день окончательного формирование списков, зачисленных на учебу поступает указивка сверху принять еще Петрова, Сидорова и Пупкина. Надо кого-то вычеркнуть. А этот кто-то – кавалер "ЗБЗ". Вне конкурса, выкидывать нельзя. Комиссия – в ауте. Единственный способ состоит в отсеве медалистов еще на этапе медкомиссии или, даже, при отборе на флотах.
– И что же делать?
– Медаль держать в рукаве до последнего, как козырную карту, а для введения мандатной комиссии в заблуждение размахивать перед ее глазами какой-нибудь хреновиной, вроде почетной грамоты или статьи в газете "Стой! Кто идет?", посвященной отличнику БП и ПП капитан-лейтенанту Врубелю.
– Что за газета? – механик сделал круглые глаза.
– Так сухопутчики называют свои окружные печатные органы. А наша флотская, "Флаг Родины", ничем не хуже. – Виктор был доволен произведенным эффектом. Наконец-то пригодился его жизненный опыт.
После некоторых размышлений и обсуждений предложения артиллериста были приняты и Миша сел переписывать характеристики и анкеты, выкидывая отовсюду упоминания о награде. Для создания дымовой завесы решено было отправить в газету статью об отличнике Михаиле.
Корреспондентского опыта ни у кого не было. Однако, доктор Евгений предложил мою кандидатуру, ссылаясь на то, что научному работнику МНСу, это ближе и доступнее. Он намекнул на то, что мне предстоит еще писать диссертацию и надо набираться опыта. Я начал отбрыкиваться, но когда Виктор выразил сомнение в моих способностях ("Куда ему, салаге?"), -согласился. При этом, было заключено пари о том будет, или нет опубликована моя статья. Мы с Витей, как положено, поспорили на бутылку.
Остальные присутствующие и разбивающие сделали свои ставки. Мишка поставил на меня три бутылки коньяка против канистры шила механика.
***
В течение нескольких последующих дней я метался между своим экспериментальным локатором и мостиком. Стояла задача – выйти на визуальный контакт с авианосцем и доложить наверх о его местонахождении.
Все имеющиеся данные указывали, что надо следовать на юг. Мой прибор -показывал на запад. Командир почесал затылок и приказал идти на юго-запад. Двое суток я спал урывками, постоянно пытаясь уточнять режимы работы капризного прибора, но он упорно показывал не туда, куда все остальные. Даже мичман Валя проникся идеей и нес вахту у экранов, не высказывая отвращения. Наконец, мы вышли в точку, из которой невозможно было провести среднюю линию. Пути – диаметрально противоположны.
– Куда, – спросил командир, с подозрением глядя на меня.
– Курс – триста тридцать, – ответил я, пытаясь сообщить максимальную уверенность своему голосу.
– Рукой покажи, – уточнил командир.
Я вытянул руку в направлении северо-запада.
– Ну, Ну, – произнес он и скомандовал: – Курс – триста тридцать.
На этот раз – повезло. Прибор оказался удачным, но лавры достались мне. Всегда бы так. Теперь командир всерьез относился к моим словам. А я вынужден был себя сдерживать, чтобы непродуманным заявлением не подорвать доверия к себе. Тяжелая ситуация.
***
Наступило время написания репортажа о Врубеле. Чего только я не придумывал. Собирал мнения всех офицеров и мичманов. Брал интервью у матросов. Заставлял Мишу рассказывать о семье, детстве и любимых фильмах. Фотографировал его в различной обстановке. Нашел трех матросов – любителей рисовать и, вместе с ними, сделал несколько зарисовок ком. БЧ-3 за работой. Взял у доктора справку о сделанных ему прививках и общем состоянии здоровья. После того, как я попытался отобрать у него письмо из дома и фотографию жены, он стал от меня прятаться. Когда через неделю мы встретились с танкером, следующим в Севастополь, я передал с почтой два экземпляра баллады о Врубеле. Там было все, что только возможно собрать на корабле, с художественными иллюстрациями, фотографиями, протоколами и выписками из вахтенного журнала. Моей особой гордостью был, найденный у Миши в кармане, билет на симфонический концерт, который он не смог посетить из-за выхода корабля в этот день на БС. Он на этот концерт идти, все равно, не хотел, но жена всучила ему билет насильно. Свой долг я выполнил. Такую статью нельзя было не опубликовать.
Подписал я все это: – Ваш военно-морской корреспондент (сокращенно Военморкор), звание и ФИО.
***
Не прошло и четырех месяцев, как мы вернулись в родную базу. Я был настолько умотанным, что не узнал жену и дочку, встречавших корабль на Минной стенке. Когда мы швартовались Мишка показал в сторону причала и, причмокнув, сказал,
– Глянь-ка, какая женщина симпатичная с ребеночком, там, левее оркестра. Михаил давно хотел завести детей и был неравнодушен к таким картинам.
Я пробежался взглядом по всем встречающим и констатировал:
– Моих нет.
Оказалось, Врубель показывал, как раз, на моих, что выяснилось уже на причале, когда я пытался пройти мимо, не отзываясь на оклики. Сейчас сказали бы – крыша поехала.
Мое семейство было замечено и командиром. Он прислал на причал вахтенного и пригласил жену осмотреть эсминец и условия нашей службы и быта. Пока она с маленькой дочерью на руках поднималась на корабль, по каждому борту пробежали мичмана и предупредили матросов о временном запрете на матерную лексику. Жене запомнились крайне испуганные лица матросов, неожиданно появляющиеся в иллюминаторах и проходах. Я показал ей соседскую каюту, моя была совершенно непрезентабельна.
Командир лично нас проводил. Такой высокой чести я не ожидал. Спасибо локатору и вере в технический прогресс.
***
В Доме Офицеров я трижды пролистал подшивку газеты "Флаг Родины" и только на четвертый раз – обнаружил заметку за своей подписью. В четырехсантиметровом квадратике сообщалось, что хорошо руководит БЧ-3 на боевой службе каплей Врубель, а будет – еще лучше, когда закончит академию, куда его направляют командование и партийная организация. Ни хрена себе – статейка, подумал я, осторожно выдергивая газету из подшивки. Тем не менее, победителей – не судят. Пари я, несомненно, выиграл, что и подтвердилось соответствующей расплатой на эсминце между участниками и свидетелями пари. Пили вшестером несколько дней в свободное от отдыха и службы время.
***
После похода командира перевели на берег каким-то полномочным руководителем по боевой подготовке. Встретил я его, однажды, на двенадцатом причале в мрачном состоянии духа. На мой вопрос:
– Не причиной-ли его ухода стала дурная примета – женщина на корабле? Он невесело рассмеялся и сказал:
– Я знал, что ухожу и мог себе кое-что позволить. А жене – привет.
Как дорогую реликвию, храню я корешок почтового перевода на сумму один рубль четыре копейки от редакции флотской газеты. Это – мой гонорар за заметку о Михаиле Врубеле. Выполняя наш хитроумный план, он поступил в академию, что косвенно указывает на правильность выбранной стратегии.
Помогли мой военморкоровский труд? Не знаю. Но, уж точно, – не повредил…
Литовкин Сергей Георгиевич
Родился в середине прошлого века в Калининграде (бывшая Восточная Пруссия) в семье советского офицера. После окончания питерской средней школы начал казенную службу, поступив в военно-морское училище в Петродворце. Служил на кораблях ВМФ в Средиземном море и Атлантике и в испытательных подразделениях на всей территории СССР и за его пределами. Завершил военную карьеру в Генштабе ВС России капитаном первого ранга.
https://www.litres.ru/sergey-litovkin/?lfrom=508959676
Штормовой вечер или две байки напоседок
Да уж, распогодилось сегодня! И сверху дождь, и наискосок, и даже, вроде бы, снизу. У местных хорошая поговорка на тему есть: “Raining cats and dogs”. Ну да, и ветер вдобавок… Говоришь, дополнительные швартовы завёл? Это правильно, я вот тоже, еще с утра озаботился. Кранцами обвешался, что тот буксир; к ночи, если к югу ветер зайдёт, нагонит зыбь. А всё равно, в кокпите уютно. Дождь по тенту шуршит, морем пахнет, вокруг тихо так. Даже обычные скрипы и звяканья как-то приглушены. Люблю. Швабру, видишь, взял, в кокпите чищусь, чтобы просто так не сидеть. Дождь этот сам ничего не отмоет: грязь всю только намочит, а смыть у него напору нет. Приходится помогать. Твои эти, туристы, тоже с берега наносили, небось.
Как там они, кстати? Прям сейчас в море не требуют? Это хорошо, что разумные. Дождя не боятся, на экскурсию в город пошли? Тоже хорошо. Побродят, промокнут, в паб какой завалятся. В пабах сейчас тихо, тепло. Музыка играет, бомбардирский эль подают, водянистый, тёплый – бррр, гадость… То есть, получается, ты сейчас свободен, как ветер? Так, залезай тогда, чего здесь мокнуть? Вэлкам аборд, как говорится.
Осторожно, тут комингс высокий. Непромокайку – в шкаф, там через стенку печка, всё сразу высушит. Располагайся, а я пока чайник поставлю. В марине видишь, как жирую, пресной водой завариваю! Не, это в шутку, у меня для чая вода всегда найдётся. Заварничек достану… Смотри, мне предыдущая команда пачку ассама оставила. Настоящего, ассамского. Как узнали, что я до чаю охочий, так с собой и привезли, прямо оттуда. Ну вот, теперь у нас тепло, светло и сухо. Только по палубе словно бусины швыряет. Сейчас, подожди, люк только прикрою.
Я вообще хотел утром выйти, с приливом. Потом на ветер посмотрел, на воду – и остался. Не понимаешь? Смотри, ветер откуда? Вот, и из залива всю воду за ночь выдул, фута на два точно. А у этой лодочки осадка шесть футов. Как раз бы на выходе и застрял, и стоял бы, как памятник идиоту. А так бы вышел. Что я, ветра не видел никогда? Зарифишься по максимуму, всё задраишь – и дуй через пролив! Волну только бортом не ловить – и всё нормально. Здесь такая погодка – вообще норма, а не исключение. Так и туристам своим передай.
Воды вообще здесь трудные, совсем не туристские, на мой, конечно, взгляд. Мели, течения, шквалы налетают, дожди. К этому привыкаешь. Вот к чему до сих пор не могу привыкнуть – так это к туману. Иногда, вроде, и ветер дует хороший – а всё равно как в вате плывёшь, собственного, кхм, носа не видно. И хоть ты сто раз по карте сверился, а всё равно что-то этак ноет внутри, скребёт.
Это сейчас у всех радары появились, хоть что-то видно. А раньше вообще был край. Идёшь, бывало, и слушаешь во все уши. И раз в минуту уши заткнул, в колокол – бамм! И откуда-то, непонятно откуда, доносится ответ. В тумане звуки теряются, направления вообще не разберёшь. Только когда совсем близко, и видно уже, и слышно. Тебе вот в тумане сверху не гудели ни разу? Ну, то есть, представляешь себе. И, естественно, налетают. Меня Нептун миловал, а вот знакомый мой лет семь назад попал в туман в самой серединке канала. В какую сторону ни сверни, а час идти наощупь. И вот уже почти прошёл, как вдруг надвинулась из тумана серая стена в заклёпках, да быстро так! Буквально полминуты назад ничего не было, а вот она уже совсем рядом. По носу яхте – хрясь – и мимо, мимо, будто так и надо. Сгинул в тумане. Потом, конечно, был «мэйдэй», и затыкание чем попало двери в носовую каюту. Ковыляние под мотором к берегу, ремонт, разбирательство… А через пару месяцев встал в Аргентине на очистку контейнеровоз, а у него на борту – царапины, да еще следы краски от яхты знакомого моего… Что говоришь, компенсация? Уши от селёдки ему присудили, а не компенсацию. В правилах же как написано? В тумане двигаться осторожно. А с какой скоростью это «осторожно», не прописали. Вот и шпарил контейнеровоз за двадцать узлов в канале, в самый туман.