Зачарованная волнами, разбивающимися о берег, даже не услышала, как пришел Лука. Я вскочила и посмотрела вверх, заметив, что он наблюдает за мной, прислонившись к скале.
— Лука! — сказала я, затаив дыхание. — Ты меня напугал!
Лука вздохнул и провел рукой по лицу, двигаясь вокруг скалы, чтобы сесть рядом со мной на песок. Мы не говорили сначала, Лука был слишком сосредоточен на грохоте волн о песок.
Его пальцы коснулись моих пальцев. Затем он взял мою руку и поднес к губам. Мое сердце затрепетало, как крылья колибри.
Лука заправил свободную прядь моих волос за загорелое ухо, затем притянул меня так близко, что его свободная рука обняла меня за шею. Я расслабилась от его теплого тела и обняла за накачанную талию. Он сильно подрос в последнее время, становится настолько большим и красивым, что мое сердце едва не выскакивало из груди.
Лука громко вздохнул, его теплое дыхание коснулось моих волос.
— Ты должна держаться подальше от Алика, Киса. Он одержим тобой и опасен.
Я напряглась в руках Луки и почувствовала, что он притянул меня еще ближе.
— Я не должен говорить тебе это, но папа Алика готовит из него бойца, коллектора. Он сильно влияет на него, и я вижу, Алик становится зависимым от насилия. Он любит это, Киса. Держись подальше от него.
Крепко прижавшись к Луке, я ответила:
— Я лежала на солнце. Талия с мамой пошли по магазинам. Ты и Родион были на обеде с папой. Я не думала, что в опасности. Алик просто влюблен в меня. Он не сделает мне больно.
Вздохнув, Лука поцеловал меня в голову, и я отклонилась от теплого тела назад.
— Он мне не нравится. Я терпеть не могу то, как он смотрит на тебя, — холодно сказал Лука.
Медленно наклоняясь назад, я смотрела в карие глаза Луки, на синее пятно в левом глазу, что делало его таким необычным.
— Как он смотрел на меня? — спросила я осторожно.
— Как будто ты принадлежишь ему. Как будто ты его. Когда ты рядом, он не сосредотачивается на других, только на тебе.
— И почему это беспокоит тебя? — спросила я робко, стараясь проглотить нервный комок в горле.
Красивый взгляд Луки встретился с моим, и его губы приоткрылись в коротком выдохе.
— Потому что ты принадлежишь мне, Киса. И всегда принадлежала.
Лицо Луки смягчилось, он указал пальцем на мои глаза и на свой левый.
— Ты часть меня, помнишь? Бог вложил кусок тебя в меня так, чтобы когда мы родились, все знали: мы половинки одного целого.
Моя кожа горела, словно, в огне, но я знала, что это не имеет ничего общего с высокой температурой во второй половине дня. Это было связано с Лукой. Сказка его матери и моей всегда говорит нам об этом.
Я любила его. Я люблю его. Я всегда будет любить его. Лука, мой Лука. Мне было только тринадцать, ему четырнадцать лет, но он был гораздо больше, чем лучший друг... Он был всем моим миром.
— Лука... — прошептала я, моя душа таяла от его слов.
И его губы растянулись в усмешке.
— Киса... — подражал он.
Затем его взгляд упал на мои губы, и сердце стало биться с почти невероятной скоростью.
— Я хочу поцеловать тебя сейчас, — сказал Лука, все веселье исчезло с красивого лица.
— Но я... Я никогда не целовалась раньше... — сказала я, румянец расцвел на моих загоревших щеках.
Лука наклонил голову и криво мне улыбнулся.
— И я нет.
Мои глаза расширились, и облегчение растеклось в груди.
— Ни разу? — спросила я в шоке.
— Кого мне целовать?
Я пожала плечами.
— Откуда мне знать? В церкви многие девушки крутятся вокруг тебя.
Лука засмеялся и покачал головой. Сжимая мои плечи, он наклонился и прохрипел.
— Но они — не ты. — Лука снова указал на свои глаза. — Мы одно целое. Зачем мне кто-то еще? Все они — не ты. Ты так красива со своими длинными каштановыми волосами, голубыми глазами и загорелой кожей.
Погружаясь в омут его глаз, я зарывалась пальцами в песок, ощущая мягкость горячих крупиц под ногами. Когда подняла длинные ресницы, то встретилась глазами с Лукой, и он прошептал:
— Хорошо...
Лука напрягся и посмотрел на меня так серьезно, что мой желудок сделал сальто. Его рука выпустила мою, и он мягко обхватил щеку, рука слегка дрожала.
— Ты готова? — спросил он, облизывая губы.
Сглотнув, я призналась, когда его рот оказался в дюйме от моего:
— Надеюсь, что я не облажаюсь.
— Это невозможно, — сказал Лука и наклонился вперед, прижимаясь губами к моим. Все, казалось, затихло вокруг нас, и мои глаза закрылись по собственной воле. Губы Луки были настолько мягкими и, как кусочки головоломки, идеально подходили к моим. Не было никакого движения языков или безумных сминаний губ, только два невинных молодых рта, впервые почувствовавших друг друга в интимной обстановке.
Наконец, оторвавшись, я увидела, что лицо Луки выражало шок, заставив мое сердце биться слишком медленно. Но когда его опухшие губы растянулись в счастливой опьяняющей улыбке, я знала, что она отражение моей собственной.
Тяжелая рука Луки потянула меня к себе, и я, свернувшись у него на груди, довольная смотрела на сверкающие воды.
— Как я уже сказал... мы одно целое, — подтвердил Лука мои собственные мысли.
Я знала, прямо тогда и там, что отдала свою душу этому мальчику... Я знала, что никогда не будет кого-то еще, с кем я буду также близка.
***
— Киса? — женский голос с сильным акцентом позвал меня справа. Откинувшись на деревянную скамью и вытерев слезы, вызванные воспоминаниями, я увидела маму Луки. Она тоже была одета в черное, традиционный цвет траура. Не прошло ни дня за двенадцать лет, чтобы мама Луки не носила черный.
Поднявшись, я улыбнулась маме Толстого и обняла ее.
— Как ты, мама?
Ее карие глаза — те же глаза, что и у Луки — посмотрели на распятого Христа, и она пожала плечами.
— Сегодня очень тяжелый день, моя девочка.
Мой желудок упал, и я кивнула головой, не в силах говорить без слез. Талия присоединилась к нам на скамье, и я увидела ее красные глаза. Она едва могла встретиться со мной взглядом. Сегодня был наш общий кошмар.
— Сегодня ему было бы 26, — добавила мама Толстого. Слезы, которые я удерживала, наконец, потекли по моему лицу.
Мама Толстого протянула руку и схватила мою.
— Вы двое были бы женаты и, возможно, я была бы уже бабушкой. — Она посмотрела на меня и добавила: — Он бы любил тебя всю жизнь. Вы бы выглядели так красиво в день свадьбы, и мой Лука выглядел бы так красиво в смокинге. Твоя мама улыбнулась бы с небес в тот день, Киса. Ее сердце переживало за вас двоих, произносящих свои клятвы перед Богом.
Представив картину, нарисованную мамой Толстого, мне как будто воткнули кинжал в сердце. Она сжала руки, чтобы привлечь мое внимание, когда я уже была готова отвернуться, слишком расстроенная тем, что она сказала.
Я смотрела в ее напряженные карие глаза, когда она сильно сжала мои руки и сказала:
— Он не делал этого, Киса. Он бы не убил твоего Родиона. Мой мальчик, родившийся любить, не забрал бы жизнь своего лучшего друга. Его оклеветали. Глубоко внутри ты это знаешь.
Я склонила голову, слезы вовсю текли по лицу. Я верила ее словам, но до сих пор помнила остекленевший взгляд Родиона, раненый Алик в больнице.
— Мама, перестань, — сказала Талия, прерывая заявление ее мамы о потерянном сыне. Талия обошла ее и поцеловала меня в щеку. Обняв за шею свою маму, Талия вывела женщину из церкви, оставив меня в одиночестве посреди богатой комнаты, все глаза святых глядели на меня сверху вниз, наблюдая за моим отчаянием.
— Киса? — спросил Отец Хрущев, и я бросила взгляд в заднюю часть комнаты. — Ты по-прежнему хочешь присоединиться к нам в грузовике?
Вздохнув от облегчения, что отец Хрущев нашел для меня дело, я повернулась и направилась к выходу из церкви. Повернувшись еще раз, чтобы посмотреть на алтарь, прошептала:
— Да благословит Бог твою душу, Лука... Я люблю тебя, любовь моя, любовь моя... Я знаю, что была создана для тебя... Мы — половинки одного целого... ты был частью моего сердца...
7 глава
— Киса, оставайся в машине. Прошлой ночью ты уже была уже на улице. В грузовике безопасно, оставайся сегодня тут, — сказал Отец Хрущев, когда я расстегнула ремень и мной овладела паника.
— Если можно, Отец, я бы хотела выйти. Мне нужен свежий воздух.
Отец Хрущев сочувственно улыбнулся. Он верил, что это было из-за дня рождения Луки. Признаться, отчасти это было так, но я не могла лгать себе. Я снова хотела увидеть того человека — моего защитника.
Бездомного...
Закрыв глаза, я встрепенулась. Я потеряла свой чертов разум!
Мне пришлось застегнуть кожаную куртку поверх черного платья, потом я вышла на улицу. Было жарко, но, если на мне не будет куртки, Алик подумает, что оставляю на виду слишком много кожи.
Павел бросил мне усталую улыбку.
— Вернулась к нам, Киса?
Я пожала плечами, затем помогла одному из волонтеров выгрузить пакеты помощи на улицу. Когда все было разложено, я взяла свои пакеты и направилась на восток, где в прошлый раз видела человека, сидящего на улице.
Проходя мимо трех бездомных людей — двух мужчин и одной женщины — я быстро отдала пакеты, завернула за угол к следующему блоку, молясь увидеть человека, сидящего на корточках.
Сделав глубокий вдох, свернула на улицу, в самом дальнем и темном углу я увидела большую тень и стеклянную банку, сверкающую от близлежащего фонаря.
Мое сердце забилось, будто я пробежала чертов Нью-Йоркский марафон. Проверив, что поблизости нет никаких признаков опасности, я бесшумно встала прямо перед мужчиной, его темно-серый свитер на месте, капюшон надвинут на глаза, тело неподвижно, как камень. В банке лежали монеты и немного бумажных денег, которые заполнили ее наполовину.
Как и в прошлую ночь, я была поражена. На этот раз его положение позволило мне реально оценить его внешний вид. Он был большой, спортивный, немного больше, чем Алик. Его черные тренировочные брюки были покрыты грязью, и при ближайшем рассмотрении, я заметила, что руки покрыты мозолями, засохшая кровь четко виднелась на коже.
— При... привет? — удалось мне спросить, хотя мой голос дрожал, как осиновый лист в бурю.
Он не двигался. Он выглядел так, что едва дышал.
Мне захотелось, чтобы он поднял голову. Я хотела, чтобы он снял толстый серый материал капюшона и посмотрел на меня. Я должна была напомнить ему о прошлой ночи. Что-то в глубине души толкнуло меня узнать его имя... хоть что-нибудь.
Но он ничего не сделал.
Обернувшись по сторонам, я не заметила ни одного движения, вокруг было тихо. Потом медленно наклонилась, с осторожностью, не отрывая взгляд от мужчины. Он не дрогнул. На какое-то время, мне показалось, что он глухой. Будто бы любой шум, что я воспроизводила, он не замечал.
— Извини? Ты в порядке? — спросила я, затаив дыхание и ожидая его ответной реакции.
Ничего.
Я приблизилась.
— Я с церковью. Ты спас меня прошлой ночью. Помнишь? Тебе что-нибудь нужно? Больше еды, одеял? Не мог бы ты, пожалуйста, поговорить со мной?
Опять ничего.
Абсолютно ничего.
Его серая толстовка была застегнута, скрывая широкую грудь. Плечи были огромными, мускулы видны через толстый материал. Ноги скрещены, сжимая ими открытую керамическую банку, сам он отдыхал на земле.
Мое сердце бешено билось, ладони вспотели, и я нашла в себе силы стянуть с него капюшон.
Материал скользнул вниз, было такое ощущение, как будто я разворачивала рождественский подарок. Нет, это не то что бы безопасно. Я видела его в действии. Он убил человека без угрызений совести. Подойти к нему близко, это как положить руку в клетку дикого животного. Я не знала, опасен ли он для меня или нет.
Сначала появилась часть грязных песочного цвета волос, а затем самое красивое точеное лицо, какое я когда-либо видела. Широкий лоб, европейского типа щеки, сильный подбородок, прекрасные полные губы и щетина, покрывающая его загорелую кожу.
Глаза человека остались опущенными, будто он даже не чувствовал, что с него снимают капюшон. Единственный признак, что он заметил меня вообще, было то, что он крепче сжал свою банку.
Мое дыхание участилось, и все, что я могла делать, — смотреть. Меня поразили его молчаливость и внешность, его неопрятная одежда и надежный вид. Желудок скрутило, руки задрожали, мое лоно начало пульсировать.
Он был идеальным, диким, грубым, суровым — абсолютное совершенство.
— Тебе... тебе что-нибудь нужно? — я снова спросила, мой голос напоминал шепот. — Пожалуйста, поговори со мной, — попросила я, чувствуя, что надежда покидает меня. — Я хочу поблагодарить тебя за свое спасение.
Опять же не последовало никакого ответа, и я поняла, что ничего от него не услышу. Я изучала его резкое лицо. Он выглядел на двадцать пять, но от грязи и засохшей крови, покрывавшей лицо, на самом деле мог быть старше.
Мне с отчаянием хотелось услышать его историю. Почему он здесь? Кто он? Но его молчание оттолкнуло меня. Я вдохнула теплый воздух в попытке успокоиться. Я не знаю, почему это было так важно для меня. Но я должна узнать, почему он собирает деньги. Что за причина? Ему действительно нужна помощь?
Я встала на колени и пару минут просто слушала его глубокое дыхание. Тогда я вздохнула и положила пакет с едой и одеялами ему на ноги.
— Я... я лучше пойду, — заявила я и медленно поднялась на ноги. Я собралась развернуться, когда человек откашлялся, а я замерла.
— Денг… — все, что удалось мне расслышать. Его грубый, глубокий голос звучал неразборчиво.
Я повернулась к нему лицом, голова мужчины была по-прежнему опущена.
— Что? — быстро спросила я и наклонилась, пока мои колени не упали на землю, я молилась, чтобы он заговорил снова.
Его пальцы сжали банку, он наклонился в мою сторону.
— Деньги, — прорычал он.
Я заметно вздрогнула от глубокого тембра в его дико звучащем голосе. Он был первобытным, животным. Я хлопнула рукой по груди, чтобы задышать. Потом опустила глаза, чтобы попытаться встретиться с ним взглядом, но его подбородок опускался до тех пор, пока не коснулся груди. Он чувствовал, что я пытаюсь посмотреть на него и не позволил мне этого.
Мои легкие наполнились влажным ночным воздухом, и, чувствуя их боль, я спросила:
— Деньги? Тебе нужны деньги?
Мычание сказало мне, что я была права, и я наклонилась ниже.
— Сколько?
Ничего не происходило в течение нескольких секунд, прежде чем его грубые руки отпустили банку, он полез в карман и вытащил потрепанную бумажку. Он протянул мне ее. Я потянулась за обрывком. Когда мой палец коснулся его, меня будто ударило током. Я почти отскочила по инерции. Он, должно быть, почувствовал то же самое, потому как не успели наши пальцы соприкоснуться, он отдернул руку и сунул ее в карман.
Дрожащими руками я развернула мятую бумагу, и посмотрела на цифру: десять тысяч.
Мои глаза посмотрели на человека, чьи полные губы были поджаты.
— Десять тысяч? — прошептала я, но он ничего не сказал. — Десять тысяч? — спросила я громче, передавая свое недоверие. — На что тебе нужна такая сумма?
Его свободная рука медленно сжалась в кулак, из-за чего кожа на руке треснула и пошла кровь. Меня охватил страх, когда я посмотрела, как капельки падают на сухую земле.
— Месть, — прорычал он.
Я поразилась тяжести в его голосе, но его грубый голос зажег искры в животе.
— Месть? — прошептала я в замешательстве, стараясь, чтобы мой голос не дрожал.