При оформлении книги использована обложка работы Татьяны Михаль
https://vk.com/tatianamikhal
Пролог
Рыжих в гареме не жаловали.
Не то чтобы в тычки гоняли, нет. Гонять, собственно, было некого. Ведь после смерти любимой кадины – фаворитки Великого Султана, огненнокудрой Найрият (что на языке предков означало «Сияющая») с женской половины дворца исчезли не только наложницы, но даже служанки и рабыни, в чьих косах пылали отблески жарких костров или утомлённого вечернего солнца. Да, исчезли, словно по мановению руки могущественнейшего сказочного джинна, ибо так было угодно прекрасноликой Айше, блюстительнице покоя Солнцеликого. О дальнейшей судьбе несчастных, виновных лишь в том, что родились с неугодным кому-то цветом волос, охотно поведали бы почтенные торговцы живым товаром, обитающие неподалёку от куриного базарчика к северу от ворот Нуруосмание. С точностью до куруша они сообщили бы, (за соответствующую мзду, конечно!) сколько золота, в коем была оценена красота опальных дев, осело в кошеле Капа-агасы, главного белого евнуха ТопКапы; сколько пошло на комиссионные им самим, сирым и убогим торговым людишкам; и сколько, в конце концов, добралось до казны Великого Султана, знать не знавшего, кстати, о поспешной, но такой выгодной для некоторых сторон оптовой продаже цветков Сераля. Дивноликих и волооких, бархатнокожих и среброголосых, безупречного телосложения и воспитания, ибо даже рабыни во Дворец наслаждений подбирались под стать одалискам. Ежели, например, прекрасная дева-наложница оценивалась при покупке не менее чем в шестьдесят тысяч монет, а то и больше, то и рабыня её обходилась недёшево: все двадцать-тридцать тысяч. Тогда как за простого раба или евнуха давали в десять раз меньше.
Впрочем, кто будет утруждать Солнцеликого меркантильными подробностями? Да и сделка, что состоялась, пусть даже и за его спиной, была отнюдь не незаконная. Почтеннейший Капа-агасы, дабы изначально пресечь ненужные слухи, равно как и возможное давление со стороны покупателей, изначально поставил последних в известность: он не более чем исполнитель воли хасеки-султан Айше, Первой жены Повелителя, нового солнца, давно уже упрочившего свои позиции на небосклоне Сераля. Светилу безразличен кратковременный фавор какой-то там рыжей ирландки, чудом занесённой ветрами перемен на ложе супруга и удержавшейся там не иначе как по прихоти судьбы, которая поставила, в конце концов, каждого на своё место. Фаворитки приходят и уходят, а она, главная и любимая жена Солнцеликого, родившая первенца, будущая валиде, остаётся. Навеки.
Хасеки-султан проявляла ангельское терпение и снисходительность, будучи очаровательно терпима к слабостям венценосного мужа. Повелителю захотелось вкусить иных наслаждений? И не от неё, горячей черкешенки, а от северной девы, холодной, хоть и с гривой, горящей, как пылающая головня? Пусть вкушает, полакомится чем-то новеньким, экзотичным. Тщедушная девчонка, рождённая от этого союза, не помеха семейному счастью. Ведь именно Айше – единственная жена. Она не какая-нибудь гюзде – «впервые замеченная», не икбал – «удостоенная взойти на ложе», не кадина – избранная фаворитка, а жена султана перед Аллахом и людьми! И это её сын провозглашён Шахзаде, наследником Османского престола. А маленькие близнецы, рожденные Найрият, даже не успели стать ему помехой. Аллах милосерднейший сам всё устроил так, чтобы первым родился сын Айше; вот его-то Баязед и назвал Шахзаде, и теперь будет любить вечно, его, а не маленьких рыжих ублюд… детёнышей, по какому-то недоразумению ненадолго появившихся на свет.
О, да, хасеки-султан снисходительна и мудра. И, разумеется, её любовь к Повелителю безгранична. А раз так – после нежданной смерти фаворитки, повлекшей за собой целый месяц скорби и глубочайшего траура со стороны господина, ни одно рыжее существо женского пола не должно появиться у него на пути, нигде, даже случайно: ни в просторных залах, ни на садовых дорожках, ни в мозаичных галереях и переходах Дворца. Ведь одним своим видом злосчастные создания могут напомнить султану о бывшей возлюбленной, покинувшей сей мир вместе с двумя крошечными сыновьями. Кто ж виноват, что слабенькие младенцы прожили всего три дня! Совсем немного порадовали собой этот мир – и вот уже души их вознеслись в райские кущи, а бедная мать угасла вслед за ними, не перенеся утраты… Такая молодая, такая красивая! На день смерти Найрият едва минуло девятнадцать.
А всё – проклятая родильная лихорадка, одинаково равнодушно отнимающая жизни как в убогих саклях, так и во дворцах. Сам прославленный лекарь, знаменитый Аслан-бей, признанный миром новым Абу-ибн-Синой-Авиценной, примчался в тот роковой день в ТопКапы по зову Повелителя, но даже он, седобородый и всезнающий, не смог отогнать от умирающей Ту, что Разрушает дворцы и Разгоняет собрания. Случись иначе по воле Аллаха – и она успела бы стать второй женой Баязеда, матерью ещё одних наследников. Разве Айше тогда воспротивилась бы или взбунтовалась? О нет, любя всем сердцем Повелителя, она смиренно приняла бы его волю и отнеслась в его избраннице, как к родной сестре. Но провидение распорядилось по-своему.
А хасеки-султан – по-своему…
Ибо горе владыки не поддавалось описанию, а она, как добрая супруга, всего лишь попыталась облегчить его страдания.
Говорят, что и теперь, спустя семь лет после кончины Сияющей, рана в сердце султана кровоточит. Временами Повелитель впадает в меланхолию, и не унять её ни лекарствами, ни разговорами мудрецов, ни стараниями всё ещё несравненной черкешенки Айше, подарившей за этот срок Повелителю второго наследника, а заодно и дочь, сияющую в невинной красоте, как край Луны. Но во дни тоски не радуют Властителя ни жена, ни дети. Приёмы искуснейших в любовных утехах одалисок ему давно приелись, сокровища не радуют, война не интересна, жалобы просителей оставляют равнодушным. Горе, горе его подданным в такие дни, ибо, обычно ласков и приветлив, бывает он тогда хмурен и гневлив, и упаси Аллах – попасться под горячую руку!
Поэтому-то, после выгодной распродажи неугодных своим видом наложниц и рабынь, ни одна рыжекосая дева больше не переступила арку Пушечных Ворот, а затем и Гаремного Двора. Там царствует хасеки, а с недавней поры, после кончины почтеннейшей матушки султана – новая валиде Айше, о которой говорят, что мудрость и великодушие её под стать неувядающей красоте, что уста изрекают лишь непреложные истины, а деяния сопровождаются хором восхвалений. Она – единственная владычица женской части дворца и половины сердца султана, а, возможно, и той области его ума, которая отвечает за управление Великой Империей, созданной когда-то Османом, сыном Эртогрула. Она одаривает своими милостями снисходительно и непринуждённо, впрочем, ни на миг не позволяя окружающим забыть, что от её взгляда зависит их будущее, а, возможно, и жизнь. С ней жаждут поговорить тайком визири и паши, адмиралы и послы. При её сдвинутых бровях трепещет, а затем цепенеет в страхе Сераль, судорожно изыскивая очередную откупную жертву.
Впрочем, Айше добра, как уже упоминалось, и зря не лютует. Чего только стоит её постоянная забота о бедной сиротке, оставшейся после смерти соперни… о нет, слабенькой фаворитки! Как, бишь, её зовут, эту девчонку? Ирис? Что за странное имя! Ирис – пышный цветок, изысканный, как орхидея, прямолистный, как лучи небесного светила, переливающийся бархатистыми и тончайшими, как загадочный чайнский шёлк, лепестками! И никак не подходит это имя к лягушонку-заморышу, единственному рыжему существу, оставшемуся в ТопКапы после смерти милой когда-то сердцу султана Найрият. Ах, да, при этой крохе осталась ещё и кормилица, почти в масть дитяти, красноголовая Мэг… Но эти двое – на особом счету, на них до сих пор падает тень венценосного Баязеда, и потому – нынешней валиде и в голову не придёт от них избавиться, как от каких-то презренных наложниц. О, нет, только забота, только внимание!
…Хотя бы потому, что эта Ирис появилась на свет, когда её мать числилась в простых икбал: вроде уже возвысилась над рядовыми одалисками, но звания кадины так и не удостоилась, поскольку родила не сына, а дочь. Дочь! Тьфу, это недоразумение даже принцессой назвать нельзя, пока Повелитель сам того не захочет. Разве что увидит её случайно и решит приголубить, а заодно и сделать что-нибудь приятное. Ох уж, эта сиротка…
Да пусть себе живёт и здравствует, во имя Аллаха, Всемилостивейшего и милосердного; но венценосному отцу лишний раз видеть её незачем. Ведь, может статься, попав ему на глаза, девчонка напомнит о своей умершей матери, и у султана вновь разыграется приступ чёрной хандры. Ни к чему это. Задача добродетельной супруги – не допускать к сердцу Повелителя ничего огорчительного, а посему в верхних апартаментах Сераля, где обитают кадины и икбал, а уж тем более – во Дворе валиде рыжей сиротке не место. Прочь! Трёхлетний ребёнок спокойно поживёт и в общем гареме.
Так мудро и милосердно решила Айше.
Впрочем, не стоило забывать, что их господин мог однажды и сам вспомнить о несчастненькой, а потому – она проявила предусмотрительность. Никому, в сущности, не нужную сироту поселили не в общем зале для простых наложниц, а в отдельной комнатушке, со всем уважением к статусу султанской дочери, хоть и не провозглашённой принцессой. Разве это не благородный поступок? Правда, покои эти оказались в самом отдалённом уголке дворца, но ведь ребёнку лучше расти в тишине.
Разумеется, дитя не осталось без присмотра. Служанка покойной Найрият, кормилица Мэг долго умоляла оставить её при крохе, и мягкое сердце Айше дрогнуло. С одной стороны, нехорошо, что пара работоспособных рук остаётся без дела; ну, да ведь не объедят они гарем, кроха и её нянька, тем более что привилегия в виде ежедневных пятнадцати блюд, полагающаяся когда-то матери, как фаворитке повелителя, на малышку не распространяется. Пусть едят то же, что и простые наложницы. Так решила хасеки-султан, прозорливо и экономно.
Решила и… предоставила этих двоих собственной судьбе. До поры до времени. Султанская кровь ещё пригодится. Например, при решении мирных переговоров с каким-нибудь зарвавшимся соседом-царьком могла понадобиться и принцесса… но зачем же отдавать в неизвестные земли родную кровиночку? Вот, есть сиротка, тоже почти принцесса, между прочим. Как рассудит Повелитель, так и будет. А рассудит он, конечно, не без помощи верной жены и советчицы.
Вот и росла, наособицу от других детишек, хоть редко, но рождающихся иногда в гареме, маленькая рыжая Ирис, дочь избалованного славой Баязеда и его последней услады Найрият, о которой мало кому известно было помимо того, что родом она из далёкой варварской страны. Девочка так и оставалась под присмотром любимой няни Мэг, слушала сказки о далёкой Ирландии, о мудром и добром Иисусе, которого здесь уважали и называли пророком Иссой, о его матери Мириам. Жадно внимала рассказам и о своей матушке, красивой, весёлой, любимой; вестям об отце, которого видела всего три раза, да и то издалека. А потом Мэг и вообще запретила о нём говорить – только с ней, только наедине. Нельзя, чтобы об их родстве знали. Нельзя. Ирис верила нянюшке истово, а потому, хоть и задавалась иногда вопросом – почему нельзя? – всё равно слушалась.
А вопросов-то было множество.
Почему все девочки и наложницы ходят с распущенными волосами или в хорошеньких кругленьких шапочках, а ей, выходя из своих убогих «покоев» непременно нужно туго повязывать платок или подбирать волосы под надоевшую плотную повязку?
Почему можно бегать во дворе, на кухню, заглядывать в хаммамы, в дальний сад, а в покои «больших» девочек не соваться? И на второй, а особенно на третий этажи дворца не лезть ни в коем случае, даже в сторону лестниц не коситься? Кто такие – «Избранные»?
Почему нужно обязательно спросить разрешения, чтобы поиграть с детьми, гуляющими в особом дворике, куда, кроме них и нянек, никого не пускают?
Почему их общий отец, Великий султан, находит время для её братьев и сестриц, а о ней, почти самой старшей, не помнит? Почему матушка Алишера и Лейлы глядит на неё с отвращением и брезгливостью, как на какого-то паука? Однажды Ирис случайно столкнулась с ней и сама была не рада. Нянюшку после этого долго ругали, и теперь, перед тем, как пойти поиграть в особый дворик с особыми детьми, приходилось узнавать, чем занята хасеки-валиде, и не вздумается ли ей в это же время навестить маленьких шахзаде.
В общем, довольно рано Ирис поняла: чем ты незаметнее, тем лучше. Не лезь на глаза. Не задавай лишних вопросов. Не зли и не раздражай никого. Думай о людях что угодно, но держи мысли при себе. Терпи. Жди.
Может, отец о тебе ещё вспомнит.
Может, всё изменится к лучшему.
Может…
О последнем Мэг не говорила, но у малышки Ирис были ушки на макушке и умная головушка, и не раз она слышала перешёптывания взрослых девушек о том, что Айше-хатун уже – страшно подумать – скоро тридцать, а гарем пополняется и пополняется молоденькими одалисками. Не всё этой тиранше одной-единственной держаться за спинку трона, глядишь, рано или поздно придётся подвинуться… Ирис едва не схлопотала взбучку, однажды пересказав няньке подобные разговоры.
– Не смей! – грозным шёпотом предупредила Мэг. – Пусть другие болтают, что хотят, и сами за это расплачиваются, а ты – молчи! У неё везде свои уши. Длинноязыкие здесь долго не живут, запомни!
Она запомнила.
Но детское сердце беспечно. Ему свойственно больше тянуться к хорошему, нежели помнить о плохом. А потому – Ирис часто не замечала косых и хмурых взглядов, была отзывчивой и доброй, послушной и ласковой.
Прошло несколько лет, и в Большом Гаремном Дворе почти никто не помнил, кто такая эта егоза, что крутится то по саду, то на кухне, то в банях – помогает, как может, ещё молодой женщине, вечно не снимающей тёмного платка. И почему ей дозволяют играть с детьми самого Солнцеликого? На вопросы любопытных новых одалисок главный евнух отвечал скупо, что дитя – дальняя родственница Повелителя и живёт при гареме из милости. Гурии тотчас теряли к ней интерес. До того ли, если у каждой в сердце мечта: выбиться хотя бы в гюзде, «замеченную», а там – шаг за шагом, потихоньку, глядишь – и потеснить хасеки-султан… Они юны и свежи, а прекрасная Айше не молодеет. Сераль же – сказочное место, где, говорят, даже посудомойка или банщица может вознестись до небес, попадись в счастливый час на глаза повелителю правоверных.
***
Приподнявшись с корточек, Ирис стряхнула с ладошек жёлтую пыльцу, не заметив, что такая же солнечная полоска осталась на носу и на щеке. Повторила, улыбаясь, смешное название:
– О-ду-ван-чик…
Каким ветром занесло сюда пушинку северного гостя, что притаился сейчас под розовым кустом в гаремном садике? Подражая Мэг, девочка, не сдержавшись, снова нежно коснулась пушистых, как цыплятки, раскрытых блюдечек-головок. И вспомнила, как у няньки увлажнились глаза и задрожал голос, когда они с ней впервые обнаружили этих крошечных гостей. Она ахала и качала головой:
«Милые вы мои, да как же вы сюда попали? Ах, вот оно что! Смотри, детка! Вот откуда они перелетели!» – И ткнула пальцем в сторону решётчатой ограды, отделяющей сад от мужской половины. Ирис тогда ещё захихикала.
«Цветочки умеют летать?»
«Ещё как умеют. Это ведь одуванчик, милая, понимаешь? Он скоро отцветёт – и станет круглым шариком из пушинок, дунешь на них – и разлетятся во все стороны. Это цветок с моей родины».
«Его принёс пустынный ветер?»
Мэг вытерла слёзы.
«Не думаю, детка. Моя родина далеко, очень далеко, я же рассказывала. Пустынный ветер туда не долетает. Разве что…» Вздохнула. «Наш повелитель иногда прогуливается здесь со своими гостями из других стран. Может, у кого-то к сапогу и прилипло семечко. Да и проросло: сперва на той стороне, а уж потом семена перелетели сюда. Или, знаешь, как бывает… Попали в зерно, которым птиц подкармливают, а с птичьим помётом – сюда… Всё может быть. Ох, Ирис, детка, надо же, одуванчик… Прямо как у меня в огороде. Сколько же я их повыпалывала, да ругалась на них чёрными словами – сорняки ведь, и никогда не думала, что так обрадуюсь им однажды, прямо как родным…»