Айлин-ханум смотрела на неё странно. Исчезла с лица обычная брезгливость, с которой она взирала на учениц, появились некая задумчивость и… Словно какой-то расчёт.
– И ведь даже с дыхания не сбилась, – сказала медленно. – Молодец. Садись.
Ужасно хотелось рухнуть тут же, но, пересилив себя, девушка постаралась опуститься изящно, как учили – сперва на колени, хоть те подгибались и дрожали от тяжести навешенного металла, затем на пятки. Ножные браслеты холодили ягодицы. Доски помоста, напротив, отдавали тепло. Покосившись на остальных, Ирис широко открыла глаза в изумлении. Три из девятерых девушек, обессилев, почти лежали, остальные сидели кое-как, не по-уставному, совсем не обольстительно тяжело дыша. Пот градом катился по раскрашенным лицам, вздымающимся грудям и даже по открытым бокам, что уж говорить о насквозь промокших спинах… У самой же Ирис лишь тело словно налилось пресловутым свинцом, а с дыхания она и впрямь не сбилась.
– Овцы, – с презрением бросила ханум. – Откормленные жирные овцы. Я всем запретила есть сладости ещё месяц назад, и что? Ты, ты и ты, – ткнула пальцем в трех лежащих. – Пять ударов, как я и говорила, и больше ко мне не приходить. Я лично скажу почтенной Нухе-ханум, что толку из вас не выйдет, пусть поищет в вас иные таланты. Остальные… Ты и ты – три удара по пяткам. Завтра не приходить. Неделю сидеть на хлебе, воде, зелени и фруктах. Потом добавите к трапезам айран и баранину, и до конца месяца больше ничего. Меня же ещё благодарить будете, курицы. А ты…
Смерила Ирис ещё раз оценивающим взглядом.
– Из тебя выйдет толк. Хоть ты и косноязычна, но затанцуешь у меня не хуже, а лучше райских гурий, в этом деле голос не нужен. Но и погоняю я тебя, девочка, три шкуры спущу, милостей не жди. Потом всё окупится. Вот тебе с завтрашнего дня положены лучшие сладости и куски баранины, и фрукты, и кишмиш. Не бойся, не потолстеешь, у тебя натура не такова, а вот нужное мясо наешь. Танцовщица должна играть телом, а не костями… Ладно, продолжим.
И такая власть была у этой женщины над ученицами, что те, кто наказан, лишь отползли прочь, всхлипывая, но не прося о пощаде, ибо знали – бесполезно. Айлин-ханум, осердившись, может и сверх того назначить. А остальные сдержали вздохи облегчения.
И все посмотрели на Ирис – на неё, Кекем, Заику. Не с завистью. А с сочувствием, а кое-кто и со злорадством. Ибо благоволение несравненной когда-то звезды Танца Наслаждений, Семи покрывал и Полёта пчелы означало не головокружительный взлёт и славу и возможную свободу – а пока что тяжелейший изнуряющий труд, труд, труд…
Так оно и случилось.
После обычного двухчасового урока, когда всем прочим разрешили снять браслеты и отправиться в хаммам на простое быстрое омовение, ханум щелчком пальцев оставила Заику для дополнительных занятий. Хвала создателю, позволила отдохнуть четверть часа, а главное – во время разучивания нового танца ничего уже не заставляла держать, кроме двух персиков. Но и те чуть не выскальзывали из ослабевших пальцев.
Одно было хорошо. Ей, как подающей надежды танцовщице, назначили ежедневно пять дополнительных блюд. Правда, выходило это, если уж откровенно, не очень щедро: кормили девушек скупо, из небольших плошек-пиал, куда еды входило с горстку, не больше, чтобы не особо разъедались; ибо великий султан, в отличие от своих же мудрецов и советников отчего-то не жаловал пышнотелых дев. Выходило, что к каждой из небольших пяти ежедневных трапез прилагалась дополнительно маленькая порция чего-то ещё: какой-либо фрукт, каша или йогурт, либо несколько кусочков кебаба. Но пять лишних порций в день, пусть символических – это возможность припрятать что-нибудь, вроде как на потом, и потихоньку снести нянюшке, потому как ей-то, простой служительнице при хаммаме, приходилось не раз укладываться спать на пустой желудок. На простых и немолодых прислужницах экономили, ибо заменить их было недолго. Девушки закупались в Сераль не только для услад повелителя: когда на торгах по дешёвке выставляли не девственниц и не слишком молодых, но сильных и выносливых рабынь – их охотно брали для чёрных работ. Валиде-султан была бережливой хозяйкой и того же требовала от хезендар-уста – экономки, и от капы-агасы – главного евнуха.
…А нянюшка Мэг, как до сих пор тихонько называла её Ирис, в последнее время всё чаще болела. Горячий влажный воздух парных не шёл ей на пользу, теснил грудь, вызывая тяжёлый кашель. Всё чаще приходилось отлёживаться. К сожалению, прославленный лекарь Аслан-бей, веское слово которого среди управляющих громадным хозяйством гарема ценилось и исполнялось, давно уже сюда не заглядывал, и некому было вступиться за больную служанку, попросить хотя бы перевести на другую службу. Может, если ей кушать побольше, это поможет сопротивляться болезни?
Оттого-то Ирис не ужаснулась, а возликовала в душе, услышав от Айлин-ханум о своих, оказывается, талантах и блестящем будущем. Теперь она сможет помочь Мэгги. Вот что главное.
…А наутро у неё, как и следовало ожидать, нещадно болела каждая мышца, ныла каждая косточка. И сил подняться просто не было. Словно её вместе с пятью проштрафившимися ученицами вчера нещадно отлупили бамбуковыми палками и не только по пяткам.
– Кекем!
– Заичка! Вставай же, дурында! Злыдня вот-вот притащится!
Подружки, Нергиз и Марджина живёхонько стянули с неё покрывало и вздёрнули под руки, усаживая и не обращая внимания на протестующее мычание. Кто-то плеснул ледяной водой в лицо. Ирис охнула… но не обиделась, лишь поспешно утёрлась ладонью. Всё правильно. Она сама не раз так приводила в чувство подруг, иногда особо разоспавшихся. Лучше замочить постель – всё равно потом высушится и проветрится – чем попасться под горячую руку смотрительнице гарема, Нухе-ханум, за скверный норов прозванной Злыдней.
Вновь замычав – на этот раз просительно, и не открывая глаз, сложила руки ковшиком, получила порцию воды и уже сама плеснула себе в лицо. Потёрла щёки.
– Бр-р-р…
Среди ночи девушек будили – и заставляли идти в кухонные погреба, где для них был приготовлен колотый лёд. Его полагалось рассыпать по кувшинам с водой, что стояли у каждой в изголовье. К утру лёд стаивал, но вода в серебряных кувшинах оставалась бодрящей, «живой». А главное – прогоняла остатки сна.
Тем, кто не проснулся вовремя, к утреннему обходу, оная бодрящая струя выливалась безжалостной Злыдней прямо на голову. Да ещё и сопровождалась увесистым пинком или затрещиной, в зависимости от того, какая часть тела провинившейся оказывалась более беззащитной или соблазнительной.
– Спа-а-сибо-о, – прошептала Ирис, почти не запинаясь, и кое-как поднялась. Подвигала головой – ныла шея. Покрутилась вправо, влево – ничего, спину тянет, но терпимо. Руки, плечи ломит, конечно, после кандалов-то… И ноет даже так называемая грудь, которая, несмотря на полновесных пятнадцать прожитых лет, едва-едва наметилась, из-за чего девушке довольно часто приходилось ловить снисходительный, а то и насмешливые взгляды пышных, распустившихся, как бутоны, красавиц одалисок.
Впрочем, Нергиз и Марджина, её подруги, были не из таких зазнаек. Одна, белокожая, с волосами чернее безлунной ночи; другая – сама темнее эбенового дерева, но со множеством высветленных косичек, обе высокие, несмотря на то, что ровесницы Ирис, статные, развитые, с мощными бёдрами и прекрасными грудями, предметом зависти местных гурий, а главное – удивительно красивые: они, казалось, могли с лёгкостью завоевать первенство среди местных пери. Но не рвались ни к славе, ни к ложу повелителя. Марджина, как поговаривали, попала сюда в качестве подарка от одного из царьков далёкой покорённой страны, Нергиз же продали в Сераль собственные родители. И то, и другое – в порядке вещей, такое здесь частенько бывало. Но только обычные «подарки» и «приобретения», как правило, стремились урвать из своего положения всё, а эти две оказались совершенно равнодушны к возможным перспективам. Что и сроднило их с Ирис.
Впрочем, для них она была просто Кекем.
Ведь никто, кроме Мэг и самой Ирис, не знал, кем на самом деле является девочка-подросток, угловатая и нескладная, с личиком, обсыпанным веснушками, не поддающимися ни лимонному соку, ни огуречной воде, а из достоинств у неё разве что великолепная рыжая грива. Помнить об истинном происхождении юной рабыни-джарийе, получившей лишь недавно статус одалиски, было некому. Айше-ханум, недобрая ей память, утянула за собой в мир иной всю свою свиту, всех наперсниц, знавших её тайны. Тех же, что остались в Баязедовом гареме после утопления беременных и просто недевственных, потихоньку удалили прочь. Мать Хромца, новая валиде, забравшая в цепкие руки правление в Гареме, при своей практичности уделяла большое внимание всему, что оттеняло царственное положение её единственного сына, и пользоваться Тамерлану чужими девами считала зазорным. В Серале оставили немногих, лишь самого юного возраста, остальных же продали с большой прибылью. К великой радости и выгоде торговцев Нуруосмание, штат прислуги и прекрасных дев во Дворце Наслаждений за несколько месяцев обновился практически полностью.
Когда Ирис исполнилось двенадцать, но она так и не уронила свою первую кровь, как, вроде бы, положено в таком возрасте – её привели к валиде-ханум. В святая святых, в прекрасные светлые покои, бывшие когда-то обиталищем тиранши Айше, а теперь – матери великого Хромца, в жилах которой текло не меньше крови Чингизидов, завоевателей и убийц, чем у её сына.
– Безнадёжна? – коротко спросила она, выслушав доклад старшей смотрительницы.
Присутствовавший тут же Аслан-бей, тот самый, что однажды так счастливо вмешался в судьбу Ирис, укоризненно покачал головой.
– Что вы, уважаемая Гизем-ханум, зачем же так торопиться с выводами!
Сказал без подобострастия, без затаённого страха в глазах, в отличие от той же Нухи-смотрительницы, чья спина, казалось, на веки вечные согнулась в знак почтения к валиде. Обратился, как к равной. Ещё бы! Ни для кого не составляло секрета, что сам Великий султан называл мудрейшего своим лучшим другом, а его почтенная мать ценила каждое слово «нового Авиценны» и благоговела перед ним. Хоть старалась и не подавать виду.
О, эта валиде Гизем, жёсткого нрава, в своих решениях твёрдая, как кремень, державшая осиное гнездо Сераля хваткой, куда более удушающей, чем её предшественница! И вместе с тем – загадочная, нечитаемая самыми проницательными визирями, полностью соответствующая своему имени, что на языке предков означало – «Тайна»… К ней, как ни к кому иному, подходило выражение: застывшая в зрелой красоте. Сказывалась ли на её внешности примесь крови Лилит, от прапраправнучки которой, по преданиям, был рождён Чингиз Непобедимый, или это срабатывали секреты монахов с далёких Гималаев, где нынешней валиде довелось провести детство и отрочество? Весьма вероятно, что до сих пор прекрасной Гизем ведомы были тайные способы продления молодости, выведанные в далёкой Чайне, куда она попала, будучи почётно подарена в гарем Императора. Правда, в загадочной империи она задержалась недолго, ибо ею срочно откупились от Мухаммада Тарагая Свирепого, как раз о ту пору начавшего со своими войсками победоносный марш по землям, омываемым жёлтой изменчивой Хуанхэ.
Если теперешнему Великому султану можно было с виду дать и сорок лет, и шестьдесят, его матери – и шестьдесят, и сорок. Нелегко сохранять красоту и молодость в такие годы, даже если в твоём распоряжении множество тайных средств. А ещё труднее – не почить на лаврах сыновней славы, не впасть в гордыню, заполучив власть, сохранить ясность и остроту ума, твёрдость суждений… и умение окружать себя нужными и мудрыми, с благодарностью черпая из источников их талантов.
Одним из таких немногих избранных, пользующихся её доверием, и стал чудесный лекарь, светоч османской медицины.
– …Примите во внимание, – помедлив, продолжил он свою мысль, – что представленная вам ныне дева – происхождением из северных островных кланов. Северных, подчеркну это, моя госпожа. А ведь развитие отроковицы или отрока во многом обусловлено климатом, в котором они и их предки проживают. Так, девочки, родившиеся под небесами Юга и Востока, созревают быстро, и уже в четырнадцать лет способны к деторождению; но многие из них уже после двадцати пяти расплываются и отцветают, особенно любимые во многих гаремах черкешенки и грузинки. А вот северные, ледяные девы… Да, они распускаются медленнее, позже, но и цветение их дольше и устойчивей…
Султанша величественно кивнула:
– Я поняла тебя, уважаемый. – Щёлкнул и сложился в маленькой кисти с ногтями, спрятанными в длинные заострённые чехольчики, веер, каждая пластина которого была искусно вырезана из бивня элефанта. – Но у меня нет никакой охоты ждать, пока это немощное создание превратится во что-нибудь полезное. Я не садовник, который сажает черенок и наблюдает годами, как тот вырастает, цветёт и даёт, наконец, плоды. Мне нужна выгода здесь и сейчас. На что вообще годна эта девочка-ребёнок, как ты думаешь? Отправлять её на кухню, в помощь служанкам не хочется: испортит руки, да и кожу, а она у неё хороша, и будет ещё долго хороша даже без всяких притираний. Да, вижу, у неё прекрасные волосы… Хм… Глаза необычного цвета, как весенняя трава. Черты лица неправильны, но, похоже, с возрастом это придаст ей особое очарование. Однако мне сказали, она косноязычна? Эй ты, девочка! Скажи что-нибудь!
Как это частенько бывало при грубом к ней обращении, Ирис растерялась, вспыхнула, опустила глаза и… промолчала. Не потому, что не хотела ответить.
– Она не может, ханум, – пояснил лекарь. – Её сильно напугали в детстве, и теперь каждый раз, стоит ей разволноваться, спазм в горле не даёт говорить. Не тратьте драгоценное время, я полгода бился с этим изъяном – и всё впустую. На ложе повелителю она не годится. Она не сможет усладить его слух ни приятной беседой, ни страстными признаниями и стихами…
Смотрительница гарема переменилась в лице. Ох, как бы не поставили ей в вину, что тратит время госпожи на всяких замухрышек! Но… порядок есть порядок. Положено каждую юницу в двенадцать лет представить валиде, дабы она определила дальнейшую её судьбу – и вот она, Нуха, исполняет.
– Но и в работницы её отдавать жалко, – протянула меж тем Гизем-ханум. – Есть в ней что-то такое… – Прищурилась. – Пройдись, девочка. Насколько ты грациозна? Поклонись! Нет, слишком скованна… Теперь присядь, встань… Умеешь танцевать? Покружись-ка…
При слове «танцевать» Ирис вмиг стало легче. Уловив ритм, вроде бы случайно, по рассеянности отбиваемый владычицей гарема сложенным драгоценным веером по спинке дивана, она без труда подладилась под размеренное постукивание, взмахнула худенькими ручонками… и – о чудо! Присутствующим показалось, что в руках у маленькой девочки – невесомое покрывало, которым она то оборачивается в танце, то воздевает над головой, то играется с ним перед зеркалом…
В чёрных глазах валиде мелькнуло одобрение.
– Что я вижу? «Танец волшебного покрывала»? Нуха, твои воспитанницы уже в таком возрасте разучивают настолько сложные вещи?
Смотрительница, поспешно поклонилась, сдержав вздох облегчения.
– Её ещё никто не обучал, госпожа. Девочка подражает старшим подругам.
– И неплохо это делает. Куда только девалась её неуклюжесть! Аслан-бей, уважаемый, как ты считаешь, сможет ли эта худышка стать настоящей танцовщицей?
– Вы читаете мои мысли, ханум, – склонил голову лекарь. – Прекрасное решение.
– Да? Я пока ничего не решила, – протянула мать Великого султана. – Но, впрочем, пусть пока год-другой поучится с остальными девочками, которых готовят в наложницы; глядишь, за это время учителя обнаружат у неё ещё какие-то скрытые пока способности; а нет – пойдёт в танцовщицы. Моя хезендар как раз подыскивает подходящую наставницу, но их нынче нелегко найти. Все бывшие мастерицы танца замужем, разве что кто из них овдовел…
Перехватила зачарованный взгляд девочки. Поморщилась. Не от её вида, нет, просто слишком приторный дым благовоний из курильниц расслаблял и отзывался тупой болью в виске и лёгким головокружением. Придётся наказать служанку: переборщила амбры, а у Гизем от этого аромата всегда болит голова.