Через две минуты на улице показался «уазик» без милицейских полос, но с надписью «Экспертная лаборатория» на борту. Климов махнул приветственно рукой. Водитель остановился точно возле калитки, и из машины выбрались двое парней в кожаных куртках.
– Ян Антонович? – очень вежливо спросил один из них.
– Да вы же видите, ребята…
– Порядок есть порядок. Вадим Сергеич скоро подъедет, а пока вот занести надо…
Парни вытащили из салона две коробки от какой-то электроники и сноровисто внесли их на веранду.
– Там еда всякая, – озабоченно произнес один из них, – так вы… ну, если на стол накрыть, так скажите, я из райотдела девочек отправлю. Тут рядом, они мигом прибегут.
– Да я справлюсь, ребята. Спасибо вам.
– Если вдруг что, – поднял глаза второй, – вот по этому номерку моему отзванивайтесь сразу. Хорошо, Ян Антонович?
– Ребята, да вы что?.. – растерялся Климов. – Я офицер все-таки… был когда-то.
– Тут, Ян Антонович, дело такое, что… ну да ладно. Не будет ничего – да и хорошо.
Когда неожиданные гости захлопнули за собой калитку, Ян перетащил коробки в кухню и задумался: стоит ли искать скатерть? Если она где и найдется в наследстве старого хозяина, то вонять от нее будет противно, а этот старый стол красив, как ему виделось, просто сам по себе.
В коробках, вскрывать которые пришлось ножом, до того тщательно они были заклеены, обнаружилась такая куча сокровищ, что Ян аж присвистнул. Виски, коньяки, упаковка пепси, два пака немецкого баночного пива, колбасы, ветчины, овощные консервы – Сомов, очевидно, решил обеспечить своего старого приятеля надолго, потому как съесть это вдвоем невозможно было и за три дня.
Ян выставил на стол несколько бутылок, потом достал из комода тарелки, протер их немного затхлым полотенцем, нашел старинные вилки, нарезал хлеб, колбасу, копченое мясо, вскрыл две банки маринованных помидорчиков. Сильно не хватало вареной картошки, но взять ее сейчас было неоткуда.
Выпитая чашка чая погнала по телу тепло, даже заставила немного вспотеть. Ян накинул на плечи куртку, вышел на крыльцо и долго курил под старым плафоном, слушая тишину, лишь изредка нарушаемую далеким шумом автобусов на Щорса. Небо здесь было темным, совсем не таким, как над всегда освещенной Москвой; в густых сумерках еще виднелись рваные края облаков. На улице раздались негромкие голоса, тяжелые шаги, чей-то матерок, потом все стихло – скрип калитки у соседей слева, свет в окне, очевидно, кухонном. Ян вздохнул и вернулся в дом. Если Сомов сказал, что будет скоро, долго ждать его не придется.
Они познакомились давно, в ту пору, когда Ян только получил «старшóго»: двое солдат из взвода связи штаба умудрились подраться в самоходе с местными. Разбираться в райотдел послали именно Климова – как молодого, но бойкого. Там он и столкнулся с юным следователем Вадимом Сомовым, который только окончил юрфак, – в милиции он работал уже года три, но теперь диплом открывал для него новые возможности. Вадим все мечтал перебраться в Пермь, говорил об этом, завидуя Яну, которому служить в Заграйске оставалось от силы три года, да вот жизнь закрутила, и пришлось остаться Сомову в родном городе. Они как-то незаметно подружились, Климов стал часто ходить в гости к Вадику, на обеды, устраиваемые хлебосольной женой Сомова, Ирочкой. Когда пришел срок его перевода в другую часть, Ян обещал писать и действительно писал – года три, пока не начались для него Москва и все остальное…
Сомов же дружбы не забыл. Ян приехал сюда в прошлом году, раздумывая, где бы отсидеться годика три-четыре, позвонил наобум по городскому, и матерый уже подполковник встретил старого приятеля с радостным изумлением – помог найти агентство, напоил-накормил, а потом сказал коротко: жду.
Было уже почти шесть. Ян выпил рюмку коньяку, съел маленький кексик из пакетика, купленного сегодня в «мини-маркете», и, снова одевшись, вышел за ворота. В доме напротив открыта была кухонная форточка, так что до его слуха долетали бряканье посуды в раковине и монотонное бормотанье – по телевизору шли новости. Климов размял зачем-то сигарету, прикурил и повернулся на приближающийся шум большого двигателя. Из-за поворота выехал серебристый, влажный в свете уличного фонаря «Лендкрузер». Через несколько секунд он остановился возле Яна, из-за руля выбралась знакомая широкая фигура.
– Заждался? Ты прости, Яныч, дела все держат! Скоро уже и ночью работать придется…
Сомов был уже не в форме – добротная кожаная куртка, джинсы, кепка на сильно облысевшей голове.
– Что ты, Вадик, – осклабился Климов. – Кому ж тут не понять! Идем, твои архаровцы уже поляну завезли, я аж присел, как увидел.
– Тебе, холостяку, на первое время хватить должно! – засмеялся Сомов. – А там мы и даму сердца тебе подберем – время сейчас такое, что кандидатур хоть завались. Размотало город наш, Яныч, ох и размотало. Считай, одни бабы и остались.
Он ввалился в прихожую, распространяя вокруг себя ароматы одеколона и дорогого курева, бросил на стул свою куртку, разулся, прошел в кухню, встал, пристально оглядывая все вокруг.
– А хороший дом тебе сосватали, – подполковник говорил негромко, сквозь зубы: принюхивался. – Богатый был дом, а? А столик-то, ого, – он сел наконец на стул, уважительно потер пальцем желтую в прожилках столешницу, – карельская береза, Яныч! Представляешь себе, сколько она тогда стоила?
– Я в дереве не разбираюсь, – развел руками Климов. – Но мебель тут красивая. Заказная, я думаю.
– Интере-есный был хозяин. Из партийных?
– Сказали, инженер был на военном.
– Мм… еще интереснее.
Что именно его так заинтересовало, Сомов пояснять не стал. Выглядел он явно уставшим и даже немного подавленным. Не теряя времени, Ян свинтил голову бутылке виски, поставил хрустальные стаканы, придвинул к гостю закуски.
– Шпроты открыть?
– Не, – подполковник бросил на столешницу пачку «Мальборо», золотую зажигалку, поискал глазами пепельницу. – Это, если до девок дойдет. А так… давай, со свиданьицем, Яныч! Рад тебя видеть, ты даже не представляешь, как рад!
Они выпили. Не закусывая, Сомов сразу сунул в рот сигарету и потянулся к бутылке.
– Замерз, – произнес он. – Не зима еще, а замерз. Достал меня город Заграйск, приморозил. Думал, досижу себе до пенсии и – куда глаза глядят! Так будет мне, чувствую, «пенсия»…
– Какие наши годы, Вадик, – с тревогой в голосе произнес Ян, глядя, как друг разливает виски. – Что это ты? Сколько тебя помню, ты всегда ух какой был, конь-огонь. А теперь?
– Да вроде и хрень все это, – раздраженно ответил Сомов, – вроде и хорошо даже. А вот фиг вам, дорогие товарищи… Трубный завод у нас снова запускают. Ты не слышал, конечно, кто об этом знает?.. Мэр вот знает. Ох неспроста у нас этот самый новый мэр появился!
– От Трубного еще что-то осталось? – поразился Ян.
– Что надо, то осталось. Железка осталась, то, се. Главное, пакет документов остался. Завод с юридической точки зрения все эти годы как бы работал… ну, это не так уж важно. В Сергееве вон меткомбинат подняли, а там действительно вложиться пришлось. Так что запустят. Вопрос кто? Были бы наши, уральские, так я б и не парился. Но нет. Эти… они то ли московские, то ли питерские, то ли вообще не пойми кто. Денег у них – страшная сила. И город наш они с ног на голову поставят, я тебя уверяю. А тут, – Сомов вздохнул и повертел пальцами, – интересы кое-какие. А значит, кому-то двигаться придется, потому что теперь городом править будут совсем другие люди.
Вадим со злостью раздавил в пепельнице окурок, взял стакан и молча выпил. Ян не перебивал его, понимая, что другу надо выговориться: Климов был тут человеком чужим, незаинтересованным, с ним можно быть откровенным.
– Раньше было как, – продолжил Сомов, закурив новую сигарету, – вот бандиты, а вот барыжки. А посредине – Вадя Сомов, который следит, чтобы слишком близко они не сходились. Всем было хорошо. Потом бандиты друг дружку перебили – не без моей, скажу тебе честно, помощи, – а коммерсанты наши, кто деньгу поднял, по большим городам рассосались. И Заграйск разматывать начало. Вроде по чуть-чуть, да только народу все меньше и меньше. Кто в Тюмень, кто в Пермь, кто вообще в Москву к вам или в Питер. Дела другие пошли: шума меньше. Так бы и жили. Но… н-да!
– Страна меняется, – тихо произнес Ян. – Сильно меняется, Сомыч.
– Да я догадываюсь. Вот только место нам с тобой найдется ли?
– Ну, как я понимаю, для тебя ничего особо не изменится. Начальство новое – ну так от старого ничего хорошего ждать не приходилось.
– Как знать, Яныч, как знать. Кстати, – Сомов подался вперед, положил локти на стол, – есть у нас тут одна хитрая контора, что-то вроде совета офицеров запаса. Возможности у них большие, но держу их я. Ну, с моими друзьями, конечно. Хочешь, устрою типа консультантом? Работа для тебя найдется. Хорошая работа, не склад охранять: головой думать.
– Ты б со мной не связывался, Вадя, – тихонько вздохнул Ян.
– Да-а?
– Угум-с… или ты думаешь, чего это я в вашу курортную столицу из Москвы смылся, да рад, что вроде разрешили?
Сомов хмыкнул и налил по новой.
– Я подумал, ты влетел. По бабкам влетел.
– Если бы.
– Ну в тот раз ты не говорил, я не спрашивал. Сейчас тоже не надо? Только вот ты уже здесь, а я, знаешь, при должности. Большой должности, Яныч. Для Заграйска – большой.
– Да было бы мне что рассказывать, Вадя… Кроме того, что жену с дочкой у меня убили, а самого почему в живых оставили – загадка. Нужна кому-то моя голова, Сомыч, но ужас в том, что если б я действительно знал то, о чем они думают, так сам пошел бы давно и рассказал, а там будь что будет. Так ведь нет, Вадя, нет.
– Жену с дочкой?! – Сомов пристально посмотрел на друга, потом мотнул головой. Без слов поднял стакан, чокаться не стал. – На бандитов не похоже, – выдохнул он и потянулся наконец к колбасе.
– Ты угадал.
Ян вытащил сигарету из пачки Сомова, прикурил и откинулся на спинку стула. Дым вдруг ударил в голову, заставив несколько раз плотно прикрыть глаза – такой способ помогал ему с самой юности. Вадим молчал, жевал колбасу, глядя куда-то в сторону от Климова. Ян понимал, что подобрать слова ему сейчас трудно… Должность? Хорошо, пускай должность.
– Ну, я догадываюсь, кто так действует, – тяжело произнес Сомов. – Но сам-то ты в своих словах уверен?
– Да понимаешь, там все было достаточно просто. В девяносто пятом меня отправили на полгода в Сирию – тесть помог, а то я ему вроде как глаза мозолил: ни карьеры особо, ничего. К тому же я в училище арабский учил. Ну, вроде как учил… я ж не военный переводчик в конце концов. Проторчал я два месяца в Латакии, а потом перевели меня на одну авиабазу к северу, там наши технари сидели. Ну и езжай, говорят, может, хоть они дело тебе найдут. Они нашли, конечно, – к вечеру с ног падал. Ну и однажды приехали к нам какие-то люди – полковник, два майора и с ними в штатском какие-то. Посадили меня в «уазик», дали старого прапора с автоматом – и вези полковника и одного штатского куда-то к границе. Куда они скажут. Что делать, поехали. Приезжаем в какой-то поселок, берем с собой араба с «дипломатом», едем дальше. Теперь уже он командует, ну, я понимаю кое-как. В языке уже ориентируюсь, слава богу, не то что раньше. Приехали мы… я так думаю, что на заброшенную французскую авиабазу: потому что бетонка древняя, песком почти занесенная, заправка полуразваленная, и два «Хьюи» американских стоят. Но без опознавательных и в серой какой-то раскраске, не пустынной.
– Это что? – резко перебил Сомов, до того слушавший друга очень внимательно.
– Вертолет… да ты его в кино сто раз видел. Про Вьетнам и все такое… двухлопастный такой, небольшой.
– Вспомнил, – кивнул Сомов. – Дальше…
– По краю бетонки палатки стоят бедуинские, богатые. Штук десять, людей не видно вообще. Вышел старый араб в галабее – именно араб, настоящий такой, не сирийский, я его вообще за саудовца принял, – поклонился, рукой махнул. Мои пассажиры подскочили и в палатку. Ну, я покурить вылез, по сторонам смотрю. А прапор мой психует что-то. Он дядька тертый был, Афган прошел… Хана нам, говорит, майор, хана теперь. Чую, говорит, хана. Зря мы сюда поехали. Давай, говорит, сдавай назад и, типа разворачиваешься, задом вон к той вертушке подъезжай. Ее заправили только что – видишь, керосин вокруг горловины блестит, засранцы заливали, – так смотри, до Ирака нам рукой подать, а если что, я и в Турцию дотяну. Там сдадимся, турки не выдадут. Мне аж дурно стало – только психа сейчас не хватало. Куда, говорю, ты полетишь, ты на нем летать умеешь? А он бледный стоит, в автомат вцепился. Я, говорит, и не на таком летать умею, и пусть там ротор в обратную сторону, справлюсь. Я ж Афган борттехником отлетал, навидался. Тут я уже посмеяться собрался, да не успел: выходят наши, за ними все тот же араб, кланяется, коробку со сластями полковнику в руки сует. Полкан ему тоже поклонился. Тот араб, что с нами был, с чемоданчиком который, он на переднее сиденье сел почему-то, а остальные – сзади. И поехали. Только не домой, а на восток куда-то. Полковник говорит: не волнуйся, скоро на трассу выскочим, на заправке полные баки нальем. Ну, я и не волнуюсь, по тропке какой-то еду, что мне… и вот тут самое интересное и случилось.
– Предложили к пиндосам бежать? – спросил Сомов, хватая бутылку виски.
– С ними мы, Вадя, дружим, давно и нежно. И вообще не надо такими терминами разбрасываться, мой тебе совет. В блатной среде – сколько хочешь, а вот с военными не надо…
– Да извини, – буркнул Сомов. – Ты прервись пока… давай за то, что живой ты там остался… в Сирии в этой. Слушаю я тебя, слушаю… – Он выпил, поставил стакан на стол, снова схватил сигарету. – А прапор-то твой жив остался? Или не подвела его чуйка? Летчик он был, да? Уважаю.
– Борттехник, – машинально ответил Ян. – Очень знающий, очень уравновешенный и хладнокровный. Пилотировать умел, понятное дело. После Афгана все почти бортачи летать умеют… насмотришься, да и научат. Почему он так уверенно готов был «американца» поднять – не знаю… ничего не скажу. Говорят, были они у нас из Пакистана, трофейные… да неважно это. Я… понимаешь, отъехали мы от той старой базы километров на десять, как я правым задним на мину наскочил. Французскую, тридцатых годов.
– И-и? – У подполковника непроизвольно отвисла челюсть, он шумно сглотнул, затянулся.
– Меня выбросило. Когда пришел в себя – уже в Ми‐8 нашем, ничего не помнил, ничего не соображал. Меня в Латакию. Контузия, ребра, нога – пофиг: сорок часов меня допрашивали, уколы все время… спать не давали, да и не хотелось после уколов. Там видишь, какая штука… прапор с полковником – мешки с костями, а араб со штатским исчезли. Нас, говорят, через шесть часов нашли… да какая теперь разница. Араб, «дипломат» его и штатский этот пропали с концами, и следов их крови обнаружено не было. Как они живы остались? Не знаю… А от меня узнать хотели, нарочно ли я на мину наехал и что я в том «дипломате» увидел. Потом… потом меня месяц долбили уколами и допрашивали в Москве… жена не знала ничего. Думала, я в Сирии, просто «на режиме», поэтому связаться нельзя. Так ей говорили. Потом… думаю, ну, они, наверное, решили, что из-за последствий контузии от меня добиться пока нельзя ничего. Отпустили. Ну, из армии – гуд бай без пенсии, все такое прочее… Устроился я в одну газетку. Жизнь вроде пошла. Тесть с квартирой помог… А потом кто-то взял да и вспомнил про меня.
– Пока хватит, – вздохнул Сомов. – Хватит. Я понял. Если что, сразу тебе скажу: я тебя этим красавцам не отдам. Знаю, когда ты байки травишь, а когда по делу говоришь. Я, брат, в каторжном краю вырос и погоны серые ношу… повидал, да? У нас тут, Яныч, Урал – не Москва с Питером. У них там свой закон, а у меня свой, потому как каторга, брат, каторга. На каторге живу, с каторги и пью. Скажи мне слово – разорву… Ну, ты сам знаешь, не маленький. Так вот: здесь – не отдам. И пока на этом закончим. Остальное потом расскажешь, хотя надо ли оно мне – сам не знаю. Так спрошу: что в том чемоданчике было, догадываешься?
– Кавказ, – меланхолично отозвался Климов.
– Во, – Вадим поднял указательный палец, – готовый, считай, оперативник. Прапора мне жалко… остальных – ни секунды, веришь? Торговали, суки, а ты, раз живой, крайним у них вышел.