Траектория полета - Уайт Карен 7 стр.

– Не совсем. Он выжил во Вьетнаме, но не пережил потерю Берди, когда она с ним развелась. Он застрелился на следующий день после того, как она вышла замуж за отца Мейси.

Короткая пауза.

– Простите.

– Нет, вы меня простите. Не следовало вам это говорить. Просто… – Я пожала плечами. – Мне показалось, вам можно. Вы как незнакомец в самолете. Не знаете здесь никого, следовательно, не перейдете на чью-то сторону.

– Я знаю вас.

– Нет, не знаете. И, надеюсь, не узнаете, пока мы не уедем отсюда и вы благополучно не вернетесь в Нью-Йорк.

Джеймс вытянул ремень безопасности и пристегнулся.

– Послушайте, я вам навязал себя в эту поездку, так что если захотите выговориться, помните: я хороший слушатель. Можете рассказать мне все. Как незнакомцу в самолете.

– Осторожнее с желаниями, – заметила я, трогаясь с места. – Как бы не пожалеть.

Я поехала на Уотер-стрит, к гостинице «Консулейт Сьютс», где Джеймс забронировал номер. Достав свою сумку из багажника, он остановился у моей двери.

– У вас нет мобильника. Как мне с вами связаться?

– Я буду у моей тети Марлен. Здесь все знают ее номер. Она держит бизнес в «Двух Милях» – районе в двух милях от центра Апалачиколы. Не слишком креативное название, но место удобное. Мы проезжали ее дом на пути в город. Всем известно, где живет Марлен, потому что ее двор заставлен образцами ее продукции.

Джеймс вопросительно приподнял бровь.

– Что за бизнес?

– Садовая скульптура. Гномы, божки, морские чудовища. Заведение называется «Волшебный мрамор Марлен».

– Наверное, я многое потеряю, остановившись здесь, а не у вашей тети.

– Остановиться у тети Марлен – не то отвлечение, которого вы ищете.

Лицо Джеймса посерьезнело.

– Можно я задам вопрос?

– Задавайте, только не обещаю, что отвечу.

– Договорились. – Он помолчал, подбирая слова. – Ваш отец действительно покончил с собой из-за того, что ваша мать от него ушла?

Я не желала отвечать и даже думала, что так и оставлю его без ответа. Но что-то в глазах Джеймса, в интонации его голоса наводило на мысль, что он пытается связать это с какими-то событиями собственной жизни.

Я сделала долгий вдох, набрав в легкие воздух, полный ароматов соли и весенних цветов, и вспомнила тот вечер, когда дедушка вошел в мою комнату, взял меня за руку и сказал, что мой папа отправился на небеса… Хотя, судя по подслушанным позже сплетням, мы вряд ли его там встретим.

– Он не оставил записки. Но тетя Марлен говорила, он сделал это потому, что любил маму, как огонь любит сухое дерево. У них не получалось жить вместе, но и друг без друга они не могли. К тому времени они уже были в разводе, но, наверное, отец считал, что пока Берди не замужем, она все еще принадлежит ему.

Я откинулась на спинку сиденья и посмотрела в ясное ночное небо. Звезды ярко сияли – казалось, их можно рукой коснуться, если дотянешься.

– Что самое печальное, мама никогда не переставала его любить, как ни старалась забыть о нем. Наверное, правду говорят…

– Что говорят?

– Что сердцу не прикажешь.

Некоторое время Джеймс пристально смотрел на меня.

– Мою жену застрелили при уличном ограблении. Случайно. Ночью на углу случайной улицы.

Услышав боль в его голосе, я поморщилась и тут же пожалела, что это сделала.

– Зачем вы мне это говорите?

Джеймс пожал плечами:

– Не знаю. Мне показалось, я должен был вам рассказать. Может, из-за того, что смерть вашего отца оказалась такой же неожиданной, как и смерть моей жены… Как самоубийство без записки. Такое трудно осмыслить.

Я смотрела в его лицо и чувствовала – он хочет сказать что-то еще, однако не торопила. Наверное, не хотела знать о его жизни ничего, кроме происхождения фарфора его бабушки. Я хорошо усвоила, что жизнь вообще хаотична и запутанна, и намеревалась упростить свою настолько, насколько возможно.

На миг я отвернулась.

– Я заеду за вами завтра утром без десяти десять. Поедем к дому дедушки, и я спрошу Берди, не помнит ли она ту суповую чашку. Вряд ли я получу ответ, так что будьте готовы рыться в шкафах и даже на чердаке. И если не найдем, проведем остаток дня, просматривая каталоги лиможского фарфора. Возьмите с собой ноутбук. Иногда, просматривая старую рекламу лиможского фарфора, можно натк-нуться на путеводную нить.

– План ясен. – Джеймс держал руку на над опущенным стеклом дверцы, не давая мне отъехать. – Мне понравилось то, что вы сказали: сердцу не прикажешь. Многое объясняет.

Он отошел, ничего больше не говоря, и с печальной улыбкой помахал мне рукой. Секунду я смотрела на него в зеркало заднего вида, гадая, что он имел в виду, и сердясь на себя за то, что меня это взволновало.

* * *

Мою машину как будто и не требовалось направлять к дому тети Марлен. Хотя я выросла у деда – кроме того краткого периода, когда Берди была замужем за отцом Мейси и мы жили у него, – я провела бо́льшую часть времени в доме сестры моего отца. Она не вышла замуж и называла своей семьей коллекцию скульптур да свору дворовых собак, что вечно ходили за ней по пятам. Ни те ни другие не просили ее ни о чем и никогда не огрызались – два преимущества в сравнении с замужней жизнью, и она не собиралась их ни на что менять. Разве что только если бы ей встретился мужчина, похожий на Пэта Сейджака. Тетя обожала «Колесо фортуны» и обычно называла ответ гораздо раньше, чем игроки.

Дочь и сестра собирателей устриц, Марлен была худа, как хлыст, но достаточно сильна, чтобы помогать взрослым выбирать сети или стоять часами, вскрывая створки устриц – чем она и занималась все старшие классы и лет до двадцати, пока не скопила достаточно денег и не открыла собственный бизнес. После долгих лет, проведенных под солнцем Флориды, кожа ее так сморщилась и задубела, что, как говорила Берди, ею можно было обивать мебель. Или починить проколотую шину. Несмотря на то что они были связаны друг с другом благодаря отцу, подругами мать и Марлен так и не стали. Впрочем, Берди, кажется, ничуть не волновало, что я больше тянулась к тете.

Гирлянды мелких лампочек, обернутых вокруг деревьев и стратегически расставленных столбов, освещали посыпанные ракушечником тропинки и вдоль них – бетонных херувимов, греческих богов и богинь, гномов и прочих мифических существ. Самым примечательным из них было Лох-Несское чудовище. Несмотря на то что Марлен покрасила скульптуру в фиолетовый цвет и годами устанавливала ее в центр первого плана, Несси так и не обрела хозяина. Испытывая к ней жалость, Марлен перенесла ее ближе к дому и поставила среди остальных отвергнутых статуэток в садике у крыльца. Помню, девочкой я взбиралась ей на спину. У меня до сих пор остались от этого шрамы на коленках.

Дом представлял собой совершенно хаотичную структуру. Его фундамент и основное здание возвели, вероятно, около двадцатых годов прошлого века, но потом десятилетиями добавляли различные пристройки, нисколько не беспокоясь ни о форме, ни о дизайне, и красили всегда в один и тот же розовый цвет, похожий на микстуру от тошноты.

Над передним крыльцом мигала голая лампочка. Когда я припарковала машину на дорожке, Марлен вышла из дома в компании четырех тявкающих псов разных размеров и неопределенных пород. У меня на глаза навернулись слезы, когда я увидела ее в своей обычной униформе – футболка, джинсы и шлепки.

– Это ты, малышка? – Хотя тетя бросила курить лет двадцать назад, голос у нее по-прежнему был хриплый, что, вкупе с отчетливым южным акцентом, всегда ее выдавало.

– Я, тетя Марлен.

Схватив из багажника сумку, я побежала в ее раскрытые объятия. Марлен была мне матерью гораздо больше, чем женщина, которая меня родила. Собаки, увидев, что я не собираюсь на них нападать, перестали тявкать и принялись с интересом обнюхивать мои ноги. Одна из них так осмелела, что прогулялась до моей машины и пописала на колесо.

Марлен потащила меня в дом – собаки преданно следовали за ней по пятам – и привела в маленькую кухню с тем же линолеумом на полу и зеленой пластиковой столешницей, которые я так хорошо помнила. Собаки улеглись на полу под столом, высунув языки.

– Дай-ка посмотрю на тебя.

Тетя отошла от меня на расстояние вытянутой руки, и пару секунд мы разглядывали друг друга. Она по-прежнему красила длинные вьющиеся волосы в черный цвет, наносила на веки голубые тени и приклеивала искусственные ресницы, которые, как я оценила в юности, хорошо смотрелись только на ней.

– Ты выглядишь еще более усталой, чем в последний раз, когда я тебя видела. – Марлен приезжала в Новый Орлеан с компанией подружек на каждый Марди Гра и пересказывала мне все домашние новости, включая те, которые дедушка утаивал в наших телефонных разговорах. – А эти фиолетовые круги под глазами похожи на кольца Сатурна. Опять проблемы со сном?

– Не больше обычного. – Я улыбнулась. – Дедушка уже позвонил тебе?

Тетя выдвинула зеленый пластиковый стул, поролоновая набивка которого удерживалась полосками скотча, и жестом предложила мне сесть.

– Да, звонил, только я и без него знала. Полгорода позвонило мне сообщить, что ты вернулась.

Я закатила глаза.

– Отлично. От их радаров не укроешься.

– Дорогая, это же Апалач! Здесь не спрячешься, сама знаешь. И потом, разве ты не хочешь повидаться с друзьями?

Я быстро помотала головой.

– Нет, большинство моих друзей разъехались. Остались в основном те, с кем я не рвусь общаться. Кроме того, это деловая поездка.

Марлен потянулась к желтому холодильнику, отломанную ручку которого заменили веревка и клейкая лента, и достала стеклянный кувшин холодного чая. Не спрашивая, она наполнила для меня высокий стакан и затем еще один для себя и поставила оба на стол.

– Деловая, значит. Тогда кто тот симпатичный джентльмен в дорогих ботинках?

Я отпила чай и посмотрела на нее, понимая, что бессмысленно спрашивать, откуда информация. Тетя знала все про всех, она даже обо мне все новости узнавала прежде меня. Например, о моем исключении из школы за то, что я вмазала кулаком в нос Дэйлу Кремеру, когда тот довел до слез мою сестренку, выкрикивая грубости о ее «чокнутой мамаше». И мне только потом пришло в голову, что у нас одна и та же чокнутая мамаша. В тот же момент меня занимал только несчастный вид сестры в углу детской площадки и Дэйл, выкрикивающий ей слова, которых она даже не понимала.

– Клиент фирмы. Мы ищем фарфор с одним узором.

– Обалдеть, как интересно. – Марлен заговорщически подмигнула мне, поскольку понимала, что значит иметь страсть, которую другие не разделяют. – Не хочет ли он, случайно, прикупить на память о поездке садовую скульптурку?

– Уверена, он был бы в восторге от твоих скульптур, только он живет в Нью-Йорке и вряд ли имеет сад.

– Жаль. – Тетя улыбнулась и снова подмигнула, и я невольно улыбнулась в ответ.

– Я постелила тебе свежие простыни и положила в ванной чистые полотенца. Ты ведь знаешь, я всегда тебе рада, и ты можешь оставаться у меня сколько захочешь.

– Мне понадобится не более пары дней, чтобы либо найти фарфор, либо распрощаться с этой идеей.

– Я другое имею в виду. – Марлен потянулась через стол и положила шершавую ладонь на мою руку. – Может, пора остановить старые сплетни? Люди вокруг болтают, что ты сбежала, оставив больную мать и старика-деда на Мейси.

– Это неправда, тетя Марлен. Ты же знаешь.

– Я-то знаю. И Мейси знает. Но вам, девочкам, пора повзрослеть. Смотреть на вещи шире. Понять, что прошлое нельзя изменить, но можно принять. – Марлен откинулась на спинку стула. – Вы обе достаточно взрослые, чтобы двигаться дальше.

Я вспомнила дедушкину фразу на мои слова о том, что я здесь не для того, чтобы копаться в прошлом, – «Именно для того», сказал он. Я опустила глаза.

– Я уехала потому, что я не была хорошим человеком, тетя Марлен. И все это знали. Уехать оказалось легче, чем остаться, и я всегда умела выбирать самые простые пути.

Тетя снова похлопала меня по руке.

– Я знаю, от чего ты отказалась, детка. И что оставила в прошлом. Это непросто. Но Мейси – твоя сестра, и вы когда-то были неразлучны. Как я и Джордж. Такую связь невозможно разрушить – даже если порой ей требуется немножко клея.

Я встала, будто отклеилась от винилового сиденья, и поставила оба наших пустых стакана в раковину, обещая себе, что помою их утром. У тети Марлен отсутствовала посудомоечная машина, как и намерение ее купить, она считала кухонную технику символом растущей лени американцев.

– Я устала. Пойду лягу.

Марлен тоже встала и неожиданно обхватила мою голову ладонями.

– Ты так похожа на свою мать… и неважно, что ты об этом думаешь. Она, конечно, красотка. Но на этом ваше сходство заканчивается. Ты потратила столько лет, стараясь стать другой, а надо было просто оставаться самой собой.

Я отстранилась, сердитая и смущенная.

– Я говорила тебе – я нехороший человек и не заслуживаю прощения от Мейси.

– Ох, детка, как же ты ошибаешься. Ты – самый лучший человек. Ты достаточно умна и понимаешь, когда надо проявить гибкость, чтобы не сломаться. Твоей маме не хватало ума, чтобы это сообразить.

– Я иду спать, – повторила я, отворачиваясь.

– Спокойной ночи, дорогая. Ложись спать и не давай клопам себя кусать.

Я невольно рассмеялась, вспомнив эту детскую присказку.

– Постараюсь, – проговорила я, – спокойной ночи.

Я села на узкую кровать в маленькой комнате, глядя в окно на то, как лунные лучи ползут между статуями, делая землю похожей на серебряное море, из которого торчит неуклюжая тень Несси, бдительно охраняющей нас. Я сидела так очень долго, обдумывая слова тети Марлен и гадая, как сильно человек способен прогнуться, не сломав себя пополам.

Глава 7

Мейси

Мейси с нетерпением наблюдала, как Берди водит наманикюренными пальчиками над аккуратно составленным рядком тюбиков с губной помадой в ящике ее туалетного столика, задерживаясь иногда над одним из них, затем двигаясь дальше. Обычно она не была так разборчива, и это наверняка связано с приездом Джорджии и ее клиента Джеймса.

Если она так будет возиться, Мейси опоздает на работу, а Бекки – на первый урок. Всегда одно и то же. Мейси не переставала удивляться тому, как Берди подчиняет себе окружающих, не произнеся ни слова.

Она плотно скрестила руки на груди, удерживаясь от желания схватить первую попавшуюся помаду и силой намазать матери губы. Мейси пользовалась одним и тем же оттенком многие годы, задумываясь время от времени, зачем вообще это делает. Привычка, скорее всего. Перенятая у Берди и Джорджии. Она рано стала пользоваться косметикой, в глупой попытке походить на мать и сестру. И все равно Мейси чувствовала себя другой – слишком высокая, слишком темноволосая, со слишком большим размером обуви. Как устрица среди голубей.

А потом возник Лайл, и она впервые ощутила себя красивой. Но даже это было временно.

Мейси отвернулась от Берди и стала смотреть в широкое круглое окно башни – на залив позади дома, дедушкину пасеку сбоку и дорожку к широкому переднему двору, выходящему на Бэй-авеню.

Комната Берди расположена в башне, она самая большая в доме, и в детстве Мейси и Джорджии она казалась волшебной. Они играли здесь в Рапунцель и другие сказки, причем Мейси всегда изображала принца, потому что была намного выше Джорджии, хоть и на четыре года младше.

В детстве здесь заключался весь ее мир, и, в отличие от матери и сестры, Мейси вполне была готова провести в этой башне всю жизнь. В ней она и осталась, в точности как хотела. Правда, сейчас ей хотелось только одного – завизжать.