Тут способ воздействия на зрителя рассчитан не только на сознание зрителя, но и на его эмоциональный, чувственный мир и его подсознание. Мне хотелось, чтобы конструкция всей суммы идей картины была конструкцией построения самых разных зрительских киноудовольствий. Мне хотелось создать в картине орнаментологию, но не только как украшение, не только как затейливый рисунок заглавных букв, не только как интермедии, но и как образование некоторых сюжетных пауз как некоего «молчания» внутри сюжета.
Очень я боюсь этого скороспелого зрительского «знаю, понял». Мне все время хочется предложить ему некоторую недоговоренность. Ведь есть на свете вещи, которые словами не выразишь. Не то чтобы они не поддавались лингвистической форме, – нет. Но высказанные словами, эти сложные явления жизни становятся однозначными и плоскими. Есть же на свете молчание мудрецов, молчание влюбленных, молчание старых друзей, которые богаче, чем слова, раскрывают смысл и конкретность человеческих взаимоотношений, когда говорят: «Помолчим», что на деле значит: «Подумаем». «Ты сам поймешь». Вот на это «Ты сам поймешь» рассчитано в фильме общее конструктивное построение.
Сейчас, когда для очень многих девальвировалось человеческое чувство, сейчас, когда очень многое обращено к сознанию человека, очень важным, безгранично важным становится обращение к человеческим чувствам. Раскрытие понятия любви как понятия высокого, чистого, прекрасного, как понятия эстетического и поэтому близкого искусству, как понятия человеческого обогащения и нравственного роста и поэтому близкого детству – вот одна из основных задач картины. Мне хотелось бы, чтобы зритель не только понял и не столько понял, сколько бы ему захотелось – и красоты чувства, и любви ко всему живому, и той грусти по детству, которая для меня является чувством значительным, ибо именно грусть по детству в этой картине являет из себя чувство верности. Для меня воспитание чувства сейчас – проблема не только нравственная, но и проблема гражданственная. Я не верю в безнравственность гражданина, я не верю в аморального патриота. Для меня высокая нравственность, заложенная в детстве, есть фундамент, на который опираются самые прочные человеческие убеждения.
После выхода картины «Айболит-66», картины, в те годы несколько новой по языку, по образной системе, я много общался со зрителями, получал много писем. Письма были разные: были письма, полные благодарности, были и другие письма. Одна девушка, не назвав себя, написала, что ей в жизни не везет, что все ее обижают. «В нашем городе пять месяцев шла ваша картина „Айболит-66“. И когда меня обижали, я шла смотреть этот фильм, и мне становилось легче. Сейчас мне опять обидно, и я не знаю, что делать, поэтому решила написать Вам. Мне снова стало легче, как будто посмотрела Вашу картину».
Но приходили и совсем другие письма. Два инженера из Ленинграда написали мне самое лаконичное письмо: «А вы сами свою муру видели?» Из Новосибирска пришло письмо такого содержания: «Дорогой артист Ролан Быков! Очень люблю смотреть на Вас в кино. Сорок лет хожу в кино. Любую дрянь могу высидеть до конца. Здесь не выдержала, ушла. С приветом. Надя».
Я ожидаю после картины «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» всяких писем, и хороших и плохих. Но сейчас уже зритель более спокойно относится к поискам всяких форм в кинематографе. Появилось много мюзиклов, появилось много картин условного поэтического языка, – не в этом дело. Я предполагаю одно серьезное недоумение зрителя: почему мысль картины не слагается из простой суммы мыслей, вытекающей из каждого эпизода? Массовый зритель вполне разбирается в киноискусстве, и некоторым очевидно захочется более арифметического построения картины как суммы ясных величин. Я даже предполагаю, что за это строго с меня спросят и отдельные критики, и заранее ищу, за кого бы мне спрятаться. Спрячусь-ка я за Льва Николаевича Толстого. Он писал Н. Страхову: «Нужны люди, которые бы показали бессмыслицу отыскивания отдельных мыслей в художественном произведении, и постоянно бы руководили читателем в том бесконечном лабиринте сцеплений, в котором состоит сущность искусства, и по тем законам, которые служат основанием этих сцеплений».
Что бы мне ни написали еще два инженера и добрая Надя, которая любит ходить в кино, я люблю своих зрителей. У меня за 25 лет работы в области искусства для детей возникло ощущение, что вообще к юным зрителям нужно относиться как к своим собственным детям. И я вечно в печали: как же выполнить выпавшую на мою недолгую жизнь хотя бы частичку той огромной задачи, которая стоит перед детским кинематографом вообще.
Кинематограф для детей называют воспитательным. Я бы назвал его – родительским. И пусть это не совсем научно, но для меня зато вполне конкретно. Поиск воздействия – смысл моей режиссерской работы. Мы, родители, знаем, что на наших детей влияет многое. Мы пристально следим за влиянием улицы, школы, двора, родственников, телевидения. Ребенок мог видеть, как его родители ссорились или мирились и как отец пришел пьяный или ушел из дома… Мы должны исходить из того, что он все это видел, все это слышал, все это знает и переживает. И он может быть скрытен. Он в том возрасте, который можно совершенно точно назвать возрастом неоткровенности. Ни за что на свете об очень многом не скажет он никому, даже самым своим близким. Он скрывает в себе сокровенное как стыдное, как недозволенное – он скрывает то, что ему становится понятным, или малопонятным, или смутно ощущаемым. И он умеет вести себя так, как этого требуют от него окружающие, и взрослые, и сверстники. И он уже может быть таким, каким его хотят видеть.
Искусство для детей должно разговаривать с ними на уровне самых сокровенных мыслей и чувств, на уровне их откровенности. И тут я вступаю в противоречие с собственной неоткровенностью, которая подчас так понятна. Откровенность вообще – дело деликатное, и иногда лучше промолчать, особенно когда дело касается чувства, любви. Но промолчать можно только при одном условии: когда моему зрителю будет совершенно ясно, о чем я молчу, когда он мне поверит, когда он мне доверится, сидя в темном зрительном зале у освещенного киноэкрана.
Иначе мы будем терять своих детей не только как кинозрителей, но и просто как наших родных и близких, которые уходят от нас в другую жизнь, в другую веру, в другое мировоззрение, становятся нам чужими и даже враждебными. Мы живем в новое время, с его стиснутым временем, с его стремительным ритмом. У матерей не всегда хватает времени для того, чтобы спеть ребенку песенку, а нынешние бабушки часто совсем не знают сказок. Искусство для детей обязано взять на себя часть родительских забот… и спеть песню, и рассказать сказку, и доверительно пооткровенничать, и гневно отвергнуть и простить. И о чем бы прекрасном мы ни рассказывали, мы должны помнить, что у улицы есть свои мнения по этому поводу и что своего мнения улица перед ребенком не скрывает. Мы не должны бояться изображения моральных и нравственных болезней, потому что нам нужны произведения, которые могли бы выработать в юном организме иммунитет против различного человеческого и общественного зла.
В картине «Автомобиль, скрипка и собака Клякса» рассказывается о любви, о детской любви. Детская любовь – всегда несбывшаяся, так уж устроено природой. Но модель несбывшегося, которую в детстве переживает каждый человек, самая серьезная закалка всей его нравственности. Ведь от несбывшейся любви рождаются поэты, преступники и обыватели. Но один из путей, который впоследствии может выбрать человек, намечается уже в детстве, в его первом сильном чувстве. В моей картине нет конца истории детской любви, нельзя же ребенку говорить: любовь не сбудется. Это все равно, что при виде похоронной процессии кричать: «Таскать вам не перетаскать!» Любовь моих юных героев сталкивается с фактом житейской правды. Старшая сестра героини Алла, которая с первого класса дружит с рыжим мальчиком, вдруг неожиданно выходит замуж за своего репетитора, аспиранта, без пяти минут кандидата наук. Как правило, девочки, которые дружат с нами до десятого класса, почему-то выходят замуж за других. Это очень грустный факт, хотя бывают и исключения. Но чем бы ни кончалась детская любовь, именно она, первая, самая сильная и чистая, остается с нами на всю жизнь, как огромное открытие нашего детства, как открытие неба и земли, матери и отца, слова и пространства. Детская любовь – такая же великая наука счастья, как наука сказок, легенд и колыбельных песен, она всегда будет противостоять реалистическому прагматизму и девальвации чувств. Образ является открытием искусства. Иисус Христос тоже образ. Может быть, не больше. Но и не меньше. Великий образ! В своих проповедях Искусство должно быть достойно божеских почестей, но дело не в почестях. Дело в миссии. Да, искусству от религии остались «божественные задачи».
Вольтер сказал: «Если бы Бога не было, его следовало бы придумать». Прямая задача искусства для детей: поиск выражения законов и норм нравственности, морали, проповедь этих законов, осмысление современного и передача опыта вечности.
Когда П. Вяземского спросили о сходстве и различии А. Пушкина и М. Лермонтова, он сказал, что, конечно, они очень схожи, что и тот и другой – буря и ураган, «но при этом у А. С. Пушкина при любых стихиях в нижних слоях атмосферы над головой всегда голубое небо». Голубое небо над головой! Высота и ясность пушкинского неба над головой – вот каким мне представляется небо кинематографа для детей.
Но при всем том, что я сейчас попытался высказать, главное для меня, не те приблизительные ответы, к которым я пришел почти за 30 лет работы для детей, а те вопросы, которые сейчас встали передо мной: каким же все-таки он должен быть, сегодняшний и завтрашний кинематограф для детей? И где граница проблемы кино и детства?
Письмо в ленинградское отделение Общества охраны животных
Уважаемые товарищи!
Извините меня великодушно, если никаких товарищей Пугачевой А. Г. и Рыбаковой Ю. Н. вовсе не окажется, или окажется, что это не их адрес, или окажется, что они есть, но вовсе не являются членами общества охраны животных, или, наоборот, всё правда и всё это наяву.
Эти уважаемые женщины написали Жалобу на имя начальника Госкино СССР, начальника киностудии «Мосфильм», в редакцию «Комсомольской правды» и Нар. арт. СССР С. Образцову.
Текст Жалобы я не мог приложить к каждому письму, но суть ее состоит в следующем: что сценарии «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», а также «Нос» по повести Н. В. Гоголя «не воспитывают в детях гуманного отношения к животным, не прививают к ним любовь, а, наоборот, вселяют в их сознание жестокость и отрицательное отношение к животному миру… Таким образом, дети, посмотрев эти фильмы, не будут добрее, мягче как к людям, так и к животным».
Если авторы письма не имеют отношения к обществу охраны животных города Ленинграда – еще раз извиняюсь, но если имеют, то вынужден ответить.
He понимать, в чем смысл картины «Автомобиль, скрипка и собака Клякса», можно. Не слышать детского смеха на протяжении всего этого фильма уже сложнее. Говорить, что дети плачут от этого фильма, – неправда. Но не в этом дело. Ведь вся основная история Кузи – это история его любви к собаке Кляксе, история поиска в животном мире – друга! «Я хочу кошек, чтобы сделать из них обезьян, из них медведей, а из медведей – товарищей!» …А вот когда Кузя, встречаясь в конце со своей любимой собакой, обнимает ее и говорит, что они полетят в жаркие страны, – вот тут в зале часто действительно плачут, плачут и взрослые, и дети; плачут от любви и сопричастности к происходящему. Ведь это столь очевидно, что не понять этого нельзя! Немыслимо! Более того, – тогда Общество по охране животных борется с фильмами, пропагандирующими любовь к животным. (!) Является ли это целью Общества по охране животных?
Во многих, почти во всех моих фильмах проповедуется любовь к животным: «Пропало лето» – герой дружит с собаками всего города, он отпускает всех собак на волю, он является их всеобщим любимцем. Картина «Внимание черепаха!»: главная тема – любовь к маленькой черепашке, именно за это, за гуманизм, картина получила первые премии на фестивалях в Москве, в Испании, в Аргентине. «Автомобиль, скрипка и собака Клякса»: весь смысл картины в поиске доброты как истины, и одна из главных линий – любовь мальчика и собаки. Именно на это реагирует зритель: не на отдельный кадр, а на весь фильм. (Тут уже правда вопрос касается не столько отношения к животным, сколько умения смотреть и оценивать фильм с художественной стороны, тут уже вопрос касается не доброго и бережного отношения к животному, а развязного, недопустимо жестокого отношения к художнику, к его произведению.)
Авторы Жалобы не забыли ни одной самой высокой инстанции, куда послать ее, они не пожалели на это ни времени, ни сил, они не пожалели ни времени, ни сил тех людей, которые будут читать их, отвечать как-то на эти письма, – и всё это с точки зрения доброты и гуманизма. (!)
В фильме «Нос» подбрасывают курицу – надо ли?
В фильме «Нос» подгоняют лошадей, бьют их кнутом…
Поверьте, что не я придумал кнут, не я придумал, чтобы испокон веку на лошадях возили дрова… Неужели авторы письма-жалобы всерьез верят в то, что посмотрев этот фильм, дети бросятся бить лошадей?.. Неужели не наоборот?.. Неужели это в детях не вызовет сострадания?..
Ведь разговор идет не о любви к животным!
Иначе отчего не запретить, чтобы Отелло душил Дездемону, чтобы убивали Гамлета, чтобы в конце умирала героиня «Оптимистической трагедии». Надо написать во все инстанции и запретить это показывать!
Неужели не ясна в фильме «Нос» великая гоголевская проповедь доброты и сострадания?!
Уважаемые товарищи, если авторы жалобы действительно члены Вашего общества, то призовите их в таких серьезных делах, как борьба за животных, не бороться с теми, кто ведет эту борьбу вот уже 30 лет как художник. Пригласите на одно из заседаний Вашего общества опытного критика, который бы разъяснил смысл произведений, о которых идет речь, и проанализируйте вопрос – защищают ли мои фильмы животных или нет. Ведь речь идет о результативном восприятии зрителя картины в целом. А это вопрос довольно специальный, он требует грамотности. Не только животные достойны защиты, фильмы, режиссеры и актеры тоже нуждаются в защите от поклепов и пасквилей безответственных людей.
Интересно, когда меня, исполнителя роли Савушкина в к/к «Мертвый сезон», били в кровь и жгли – я же, как человек, тоже отношусь к ряду животных – отчего вы не писали во все инстанции?!
Я, разумеется, в последнем примере шучу, но вообще-то не до шуток! Я поражаюсь – неужели нельзя как-то оградить людей от любителей писать доносы во все инстанции. Вот Вы, товарищи из бюро охраны животных, если эти люди в ваших рядах, неужели Вы это допустите?!! Ведь есть же у Вас актив, председатель общества – я очень прошу его ответить:
Москва, Ж-17, Пятницкая улица, дом 28, кв. 34.
С уважением,
актер и режиссер, Ролан Быков,
Заместитель председателя Всесоюзной комиссии детского кино
Союза кинематографистов СССР,
Засл. арт. РСФСР
Конечно, никакого ответа Быков не получил.
Деревня Утка
Киностудия им. Горького, 1976
Автор сценария Александр Александров
Режиссер Борис Бунеев
Ролан Быков в роли Шишка
Письмо Борису Бунееву
Уважаемый Борис Алекссевич!
Я очень люблю свою роль, я очень большой болельщик Вашей картины и сценария – поэтому очень прошу прочесть мое письмо без раздражения, даже если оно не во всем будет согласоваться с тем, что Вы сейчас думаете. Хотя, если хотите, я не думаю, что мои мысли так уж будут Вас раздражать.
Мне думается, что у Вас сейчас самый ответственный период в картине, она встает на ноги, вы ищете, выстраивая целое, но мне думается, что уже перед Вами встали некоторые очень серьезные опасности, и они со стороны видны.
Я пойду по порядку, и может быть, Вам пригодится та или иная моя мысль: то ли как предложение, то ли как мнение.
Начало: сейчас, пока окончательно не отмонтировано начало, в том материале, который я видел, начало есть, но в нем нет самого главного – темы оставленной девочки и необходимости появления Шишка. Я знаю, что Вам не нравится материал скуки девочки, что этот образ не нашелся при съемках, однако это звено сюжета всё равно осталось необходимым.
Первая фраза сюжета – девочка скучала.
Насколько я помню материал, это у Вас снято, есть прекрасные кадры, там только не вышло первое чудо – пароход по лугу, но и бог с ним, можно другое чудо – звук. (Меня очень обрадовала Ваша мысль о том, чтобы строить на шумах встречу с Шишком, но это вообще прием для всего начала.)