«Ревизора» я 15 лет добивался на студии «Мосфильм», я 5 лет стоял в плане, я играл в «Шинели», что для меня было решающим в моей актерской жизни, я играл в «Ревизоре» в театре, я ставил гоголевские вещи, будучи студентом… я играл «Тяжбу» гоголевскую, я мечтаю о «Записках сумасшедшего», о всех «Петербургских повестях»… Я считаю, что Гоголь только-только становится понятным. Я считаю, что никогда не был поставлен «Ревизор» в театре. Никогда. Это было однажды сыграно Михаилом Чеховым, потому что было совпадение огромное… было огромное историческое совпадение двух линий бурного развития русского театра и Гоголя.
…
Он всегда жаждал успеха и всегда он имел его. Он мне и здесь поможет, ласточка мой. Я верю в Николай Васильевича – выйдет. Единственно – не столкнуться бы с ними, не делать никаких этих… Это не нужно. Ведь тут самое смешное, что вся политическая часть шутки и… Абсолютная периферия вещи. Есть несколько злых шуток Гоголя на социально-политическую тему, которые совершенно не принципиальны для содержания, но они необходимы, потому что тогда то, что Гоголь не выводил на первый план, то есть как очень большой серьез, иначе, как ему казалось, – и действительно так – будет пóшло по содержанию. Вылетит схема. Вот. Жалко. Жалко, да я что-то, в общем, безобидный сегодня.
(Гримеру: «Видишь, уже кожа не клеится. Не может, уже не выдерживает».)
…
Я сумел переснять. Есть кое-где «хвосты»? Ну ладно, есть великое дело монтаж. Время-я-я! Мне нужно два месяца на монтаж, а честно говоря – три месяца. А дают 10 дней, из которых уже много ушло. И потом, так, как работа шла, так она и будет идти. Вот сегодня полторы смены было заказано, а получилась смена. Это еще хороший день. Шлакового времени здесь не 20–30%, как на «Мосфильме», а 50–60, а то и 70%. Закономерно шлаковое время в кино, не бывает же иначе, ну что за глупости. Но здесь шлакового времени какой-то огромный процент. Как говорится, время на творчество можно только украсть у самого себя. Вот замечательный актер – Стржельчик, не при нем будь сказано. Я даже не имел возможности снять его в свое удовольствие. Ведь это удовольствие: в такой сцене работать с таким актером. Но понимая, что что бы ни случилось, сумею ли я найти время на свою сцену или не сумею, – а мне нужно было снять себя в этой сцене в двух гримах: в одном гриме чистой приставки носа, который мы сейчас делаем, и в другом гриме – чтобы я мог сыграть сцену, которую я чувствую… Я пошел на это. Вот у меня еще одна досъемка. А дивана этого у меня не будет, а стены этой у меня не будет, а досъемку мне давать не будут. Потому что не будет времени на монтаж. Не жалко им денег. «А на монтаж у него времени не будет, а если у него не будет времени на монтаж, он же нам картину в срок не сдаст, а если он нам картину в срок не сдаст, мы же премии не получим». Ведь они же говорят: коллектив людей, коллектив людей не получит! Коллектив людей – это от премии не зависит. Мне казалось, это моя группа, я бы отдал своей группе все постановочные. Зная все уже заранее, я заранее рыдаю в этой картине. Сыграл Бурков грандиозно – с моей точки зрения. Понимаете, здесь перевоплощение, превращаясь в правду жизни, становится очаровательным. Как сегодня превратился – неожиданно, очаровательно. Но ведь жалко, что мы не могли дожать сцену в целом и снять по кускам. Ну разве можно 70-метровую сцену – даже по их законам! – снять за полсмены. Ну, за 6 часов. Да еще с трюковым лицом, без носа.
Ведь самое смешное – эти последние три дня. Или четыре. Пять. Какие-то жутко сумасшедшие дни все это время. Работа вот такая. Вся экспедиция у меня так прошла, по тому, что если не съемки, так я сидел ночами, пытаясь распределить, организовать. Гипс доставать нужно было для группы – гипс доставал, билеты нужно было достать – за билетами ездил… Не только это. А стелил дорогу… да… Мостовые стелил режиссер-постановщик. Это ерунда. Рабочих дирекция не дает. Рабочие – это безлюдный фонд, а выпить нужно каждому. Это железный закон. Ты зарабатываешь – пей на свои. А если у меня зарплата маленькая? Конечно, шутишь. Это все какая-то чудовищная история. Счастливая в то же время. Если счастливо кончится. Тогда все – счастье. А если я в монтаже зарежу или не сложу картину – ой, я с ума сойду. Или картину просто сожгу. Негативы. Славные есть вещи в картине. Но ведь если я четко знаю…
(Гример: «Ты знаешь, ты сейчас страшный».)
…а мне страшно, если я четко знаю…
(Гример: «Впервые сейчас посмотрел как бы со стороны».)
…всё, что я знаю про картину до того, как я должен ее сложить, это еще все предположение, пусть верное, пусть дорога правильная, но это только предположение, только за столом можно сделать. Это еще в монтаже Гоголь наговорит мне разных слов. Как я мучился. А ведь знаешь, там есть явная ошибка у Гоголя. Он писал неверно. Он ведь все писал неправильно. «Нос» написан тоже неправильно. Как это может быть: вторая экспозиция посередине куска?.. Смотри, как там развивается. Проснулся человек, нашел в хлебе нос. Этот человек – Иван Яковлевич. Он попытался сунуть его куда-то, но ничего не вышло. Дальше – туман. Дальше что происходит?
(Гример: «Пей кофе, и ты готов».)
…пить кофе некогда. Дальше – вторая экспозиция – Ковалев. Кто такой Ковалев? Я вставил вторую экспозицию в начало, как пролог. Ничего не получается. Встал человек, пропал нос, история про Иван Яковлевича… Какой Ковалев? Ничего не знаю. Откуда Ковалев? Ах, он в прологе был? Так это же надо вспомнить. Значит, вторая экспозиция здесь, и только здесь. Ничего не понятно. Все неправильно. А только так.
Примечание:
За время монолога Ролан Быков совершенно лишился носа.
«Ленфильм», август 1977
К сожалению, у меня нет фамилии журналиста, который записал этот монолог. «Нос» Н. В. Гоголя, любимого автора Быкова. Что это было. Что за работа?!. «Ленок, пойми, нам трудно, – говорила мне ассистент режиссера. – У Пчелини (режиссер Пчёлкин) работа художника состоит в том, чтобы актеры, снимаясь в своем, галстуки не перепутали. А здесь кареты, кринолины, шляпы. Вон Упоров, его шпагу художница под матрасом держит, чтоб на базе не украли, нам трудно, Ленок». Замдиректору трудно, у него жена по-женски больна; у администратора трудности с бумагами – жена цыганка. Сплошные трудности, художник картины ушел от жены. Поэтому, когда он пришел на объект и стал говорить, что что-то не так сделано, рабочие крикнули: «Где ты раньше был?!» – и бросили на него вниз с балкона бревнышко. Сплошная гоголиада, начиная со смены директора. С ним Быков проехал по всем инстанциям и обо всех строительных работах договорился, но ни один договор им не был оформлен, пришлось с ним расстаться. Время потеряно, весна на носу. Идет подготовка к Первомаю, все мощности задействованы. И приехавшему в Ленинград Быкову пришлось снова, что называется, «прошивать» весь город, чтобы разместить заказы для достройки на натуре.
Первое, что услышал Быков, поселяясь в номер «Советской» от нового директора, были слова, сказанные при мне: «Мамуль, мартышку хочешь? У меня две. Мне две не нужно, возьми мартышку, мамуль». Восемь суток Быков не спал, но сумел вырвать картину из небытия. Вот-вот были готовы распуститься почки, и надо было успеть снять сцену Благовещения, праздник, когда выпускают птиц. Люкс в «Советской» – разделенное дверью-гармошкой пространство. Днем толпится народ и Быков диспетчеризирует всю работу группы, а ночью стучит его преданный «Рейнметалл». Первый, самый трудный, объект подготовлен. Сцена Благовещения. На фоне золотых куполов Исаакиевского собора по Неве проплывает парусник, вдалеке проскакал всадник; проводив его, камера видит у реки поющих прачек, а дальше камера приближается, и появляется одинокая, стоящая на мосту фигура майора Ковалева, с тоской глядящего на бегущую воду. Крупно его лицо, перевязанное черной материей. У него пропал нос. А без него нет жизни. «Человек не человек, птица не птица, а просто возьми и выброси в окошко». Он готов чуть ли не броситься в воду от отчаяния. А совсем рядом – радость. Гуляющие выпускают к празднику из клеток птиц. Эта панорама замечательно снята оператором Анатолием Мукасеем. К счастью, без брака. Его хватало благодаря второму оператору. Он, покуривая трубку, говорил, что ему важно понимать, о чем снимают. Мукасей ему неоднократно внушал, что его задача не это понимать, а грамотно переводить фокус. Плывущий по Неве парусник – это отдельный подвиг Коли Конюшева, второго режиссера. Он именем Быкова заставил расконсервировать с зимы ходовую часть парусника. Он счастливый с командой проплыл на нем по Неве, а потом две недели бегал от команды, потому что директор со звучной фамилией Говендо отказывался выплачивать деньги морякам.
На следующий день после этого монолога Гриша Говендо пришел в номер со словами: «Всё,… твою мать! Ку-ку! Съемки кончились!» Окно в номере было открыто. «Я тебе так кукукну, что ты у меня сейчас с 11 этажа полетишь!» В этот же день Быков вернулся из Москвы с разрешением задержаться на досъемки. Нет, умолкаю, как говорится, «сюжет, достойный кисти Айвазовского».
Письмо В. И. Стржельчику
Дорогой Владислав Игнатьевич!
Долго не решался сесть за это письмо: право же, положение мое непросто, ибо, не желая того, а по стечению обстоятельств, я наношу Вам совершенно незаслуженную обиду.
Обстановка на картине сложилась очень трудная, перерасход в 70 тыс. на телевизионной картине поставил меня в тупик. Я не смог снова ставить вопрос о пересъемке брака (а часть материала снова попала в брак).
Кроме того, я уже не смог обойтись без 3-х сцен доктора, в которых я Вас не успел снять, так как несколько кусков из «кладбища» и «слухов» также оказались в браке, и мне пришлось возвращаться к тем кускам, где снимался Басов и без которых я, снимая Вас, хотел обойтись.
Самое обидное и то, что роль сыграна вами блестяще.
Мне пришлось монтировать сцену из того, что есть, доснять один крупный план Басова и один крупный план свой. Сцена не получилась, и получилась ли окончательно, даже не знаю. (Думаю, что в результате не будет особо заметно заплат.)
Я очень прошу Вас не сердиться на меня и не ставить под сомнение мою искренность, мою любовь к Вам как к актеру, как к художнику.
Есть еще одно обстоятельство, которое позволяет и мне и Вам отнестись к этому спокойно: плохо с Володей Басовым. Это должно быть сугубо между нами, но он снова в больнице, и его супруга, Бог ей судья, нынче крута с ним. Тем, что он сейчас остался в картине, лишает ее серьезного довода в спорах, которые могут стать официальными: «Он дожил до того, что его уже переснимают в фильмах».
Еще раз приношу вам свои извинения, обязательно ответьте мне. Жизнь идет, и мне хотелось бы, чтобы меж нами оставались прежние добрые отношения.
С уважением и любовью
Ваш Ролан Быков.
Москва, 01.12.77
Доктора в картине играл Владимир Басов. С Быковым его связывали очень добрые отношения. Он снялся в одном объекте. И в следующий приезд оказался не в форме и остриженный. Пришлось его отправить домой. Так возник на картине Владислав Стржельчик, блестящий артист из прославленной товстоноговской труппы. Как случилось, не знаю, но актер острого рисунка, с большим чувством юмора не попал в интонацию фильма. Пришлось ждать выздоровления Басова и, несмотря, на сроки и деньги, переснимать сцены с ним. Так родилось это письмо, потому что Быков чувствовал вину перед Стржельчиком.
Чучело
Мосфильм, 1983
Автор сценария Владимир Железников
Режиссер Ролан Быков
Письмо пришло из Кишинева, когда со дня премьеры фильма прошел ровно год…
Пишу Вам потому, что не нахожу себе места. А все из-за фильма «Чучело». Ведь все так и было! И было у нас, в нашем классе! Может, не было картин и жила Лорка у родителей, но мы лупили ее беспощадно. За что? За веснушки, за широкую улыбку, за то, что не носит модных тряпок, не боится сказать правду про нас. А вообще-то и за то, что самый лучший мальчишка в классе предложил ей дружбу. И он точно так же струсил, а мы… мы радовались, когда видели в ее глазах слезы. Она никогда не жаловалась на нас. И в школе ничего не знали.
А потом она уехала в деревню к бабушке. А мы радовались. И вот этот фильм.
Мы только сейчас поняли, что мы такое натворили. Я себе говорю: «Забудь все, ведь ничего не было, ведь ничего не вернешь!» Но я не могу забыть ни Лору, ни Лену Бессольцеву. Ленка навсегда укор мне. Я знаю, что во всем виноваты мы, я. И Вы ничем не сможете помочь ни мне, ни Лоре. Но у меня к Вам огромная просьба: дайте, пожалуйста, адрес Кристины Орбакайте и ее фотографию. Чтобы со стены на меня смотрели глаза Ленки, чтобы я никогда не смогла сделать кому-нибудь больно…
18 апреля 1985
Первая встреча со зрителем. Аплодируют долго. Смотрят из зала особыми, «зрительскими» глазами, ни на какие другие не похожими… Кто-то вытирает слезы…
В горле ком – едва сдерживаюсь. Санаева молодец – не сдерживается, ревет вовсю, даже не замечает этого. И шепчет: «Смотри, плачут, плачут!» Никулин улыбается – у него отношения со зрителем особые, Кристина тоже пытается улыбнуться. Взрослое платье выглядит на ней чужим – совсем девочка. Дрожат руки, плечи, ее знобит… Железников бледен…
Крики: «Браво!», «Спасибо!»… Дрогнула душа. Неужели?
Я часто очень сожалею, что зритель не видит самого замечательного своего лица в такой момент, своих глаз – не знаю ничего прекраснее, какая духовная высота! Стоять на сцене «над» этими глазами и смотреть «сверху» неестественно и неловко – вот отчего актеры кланяются зрителю! В этом, наверное, не столько традиция уважения, сколько желание уравновеситься, преодолеть барьер рампы, черту отчуждения. Но она существует, сколько ни кланяйся. Неожиданно чувствуешь свое одиночество, самое странное и самое отчетливое. Все ждешь чего-то, и вдруг понимаешь, что ждать больше нечего: все… картина кончилась.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.