«Сомнительными делишками», о которых шла речь, оказались грабежи обозов с серебром.
— Мне сообщали, — продолжила свой рассказ Каталина, — когда, откуда и по какой дороге направится обоз, а я с товарищами устраивала засаду.
— Кто ещё имел с тобой дело?
— Тот самый малый, с которым ваш брат видел меня в таверне. Его зовут Луис. Правда, это всё, что я о нём знаю.
— Боюсь, второго кошелька с золотом вы не заслужили. Мне нужно знать больше.
— Надеюсь, вы не хотите, чтобы я что-то придумывала.
— Я хочу, чтобы вы порылись в памяти и сообщили мне абсолютно всё, что всплывёт там о человеке по имени Луис. Например, видели ли вы его в обществе того малого, который заплатил начальнику стражи за ваше освобождение.
Она задумалась.
— Нет, вместе я их точно не видела. Впрочем... — Каталина посмотрела мне в глаза. — Память у меня дырявая, но кое-что из неё выудить можно. Скажем, за второй кошель с золотом я могла бы вспомнить имя человека, выкупившего меня на свободу.
Я вручил ей кошель.
— Мигель де Сото.
О, да ведь это тот самый человек, который обделывал тёмные делишки, связанные с туннелем. Он ещё приходится родственником Рамону де Альве.
Закончив рассказ, Каталина поспешила по своим делам, не иначе как драть с лобка волосы для приворота вдовы, но я в ней больше не нуждался. Связь между Луисом, Рамоном, грабежами и аферой с туннелем была установлена. Правда, обвинить их перед лицом властей я не мог. Во-первых, не было доказательств, а во-вторых, не позволяли собственные грехи, действительные или мнимые. Свидетельствовать в мою пользу мог только Бог.
И тут перед моим мысленным взором предстали образы нагой тщедушной Хуаны, отданной в руки демонов в монашеских рясах, и мужественного дона Хулио, смело идущего навстречу огненной смерти.
Приспело время возвращаться в Новую Испанию.
Матео в городе не было, да и не хотел я его дёргать, зная, как мой друг радуется жизни в Испании, у себя дома. Для него я оставил у Аны записку. Жизнь разводила меня со славным compadre, но я надеялся, что рано или поздно мы с ним ещё обязательно встретимся.
Я узнал, что скоро один из кораблей, курсирующих между Севильей и Карибами, отплывает на Кубу. А оттуда до Веракруса, можно сказать, рукой подать.
Спал я урывками, беспокойно. В мои сновидения то и дело вторгались чудовищные образы из прошлого.
В тот ранний час, когда солнце, пленённое богами ацтеков под Восточным морем, ещё только вырывалось на волю, окрашивая линию горизонта дрожащим серым полусветом, я услышал топот множества ног по булыжной мостовой площади. Сначала мне казалось, что это сон, очередной кошмар, напоминающий о том, как всполошённые бегущим стадом свиней власти Мехико вообразили, будто это взбунтовались рабы, и обрушились на ни в чём не повинных чернокожих с оружием.
Но нет, оружие громыхало наяву. Мушкетные выстрелы отдавались эхом от стен площади, вспышки озаряли предрассветные сумерки, лязгали стальные клинки. Я спрыгнул с постели и подскочил к окну, сжимая кинжал.
Множество тёмных фигур яростно атаковало дворец алькальда. Я уж было подумал, не началась ли война, но потом сообразил, что скорее это нападение пиратов, которые разорили и разграбили дюжину городов на Карибах и вдоль океанского побережья. Походило на то, что корабли, которые удалось разглядеть в море со стен крепости, относились вовсе не к казначейскому флоту, а принадлежали морским разбойникам.
В то время как часть пиратов штурмовала укреплённый дворец, остальные рассыпались по окрестным домам. Я запер дверь на засов и заклинил дверную ручку стулом: разумеется, рвущуюся толпу грабителей это не остановит, но, по крайней мере, задержит. Повесив кошель с деньгами на шею, я торопливо оделся, засунул один кинжал в ножны на поясе, спрятал второй за голенищем, прихватил шпагу и выбрался в окно, на уступ в пару футов шириной. Моя комната находилась на верхнем этаже, так что с карниза можно было перебраться на крышу.
С крыши открывался широкий обзор. Уже светало, и теперь я видел, что Веракрус подвергся нападению двух или трёх сотен человек. Некоторые грабители, выделявшиеся пестротой пиратских нарядов, разбившись на небольшие группы, грабили частные дома, в то время как основная их масса атаковала дворец алькальда. Серьёзного сопротивления пираты не встретили — после одного или двух мушкетных залпов большая часть стражи обратилась в бегство.
Форт находился примерно на расстоянии мушкетного выстрела от берега, и я хорошо видел людей, высыпавших на стены, но на выручку городу никто не спешил. Корсары, подойдя к цитадели на своих шлюпках, захватили все лодки, обеспечивавшие связь острова с берегом.
Утренний воздух полнился криками, выстрелами и взрывами. Укрываясь на крыше, я видел, как многие горожане, надеясь спастись, бегут к церкви. Видимо, они не понимали, что напавшие на них злодеи не чтят никаких святынь. Некоторые пытались умчаться прочь верхом или в каретах, но их, как правило, перехватывали флибустьеры. Одних сшибали с лошадей выстрелами, других, вопящих от страха, вытаскивали из экипажей.
Я увидел карету, вылетевшую со стороны одного из богатых кварталов на площадь и мчавшуюся, что было сущим безумием, прямо к дворцу алькальда. На повороте экипаж занесло, и он едва не перевернулся. Индеец-возница слетел с козел, а перепуганные стрельбой лошади бешеным галопом понеслись, грохоча по булыжной мостовой, по самому центру площади.
В окне кареты показалось бледное от ужаса лицо.
— Елена! — Этот крик вырвался из моих лёгких — и из моего сердца.
Какой-то пират бросился наперерез карете и выстрелил в воздух. Испуганные лошади вскинулись на дыбы, и в тот же миг подскочившие разбойники схватились за волочившиеся по мостовой вожжи и вцепились в упряжь.
В то же самое время я перескочил с крыши на аркаду окаймлявшей площадь галереи, а оттуда спрыгнул на землю.
Флибустьеры уже вытаскивали Елену из экипажа, разрывая на ней одежду. Она судорожно цеплялась за всё, за что только могла, яростно визжала, царапалась, кусалась и пиналась.