Явившись в нашу тайную сокровищницу за деньгами, необходимыми, чтобы осуществить мщение, я наугад взял мешок с золотыми монетами, но, наверное, монеты с изображением графа Роберто подвернулись мне не случайно. Нет, судьба и злой рок посмеялись надо мной, направляя мою руку.
— Теперь ты наверняка смекнул, почему я не спешу удовлетворить желание моего молодого compadre поскорее спровадить тебя на тот свет. Его беспокоит, как бы уличный попрошайка не предъявил права на его наследство и его женщину. Сам-то ты, будучи человеком дурной крови, представить себе не можешь, насколько отвратительна для чистокровного испанца сама мысль хоть о какой-то возможной связи с такими выродками.
Сделав это отступление, Рамон продолжил:
— Это большая удача, что нам удалось сцапать тебя прежде, чем ты попал в руки вице-королевских soldatos. Торговцы, с которыми ты расплачивался крадеными монетами, описали тебя. Теперь точно известно, от кого они их получили. Ты смышлёный малый, Кристо, и, конечно, думаешь, что, даже наобещай мы тебе всего с три короба, на самом деле, как только нам удастся наложить руки на сокровища, твоя жизнь закончится. Не стану тебя разуверять, ибо выбор, стоящий перед тобой, прост. Ты можешь сказать нам, где они спрятаны, отвести нас в тайник, а значит, прожить ещё некоторое время без мучений, питая слабую надежду на то, что или нам заблагорассудится тебя пощадить, или тебе каким-то чудом удастся бежать. Ну а можешь, — он поставил ногу на табурет, — можешь предпочесть паралич, беспомощность и медленное умирание.
Рамон был прав. У меня не было иного выбора, кроме как умереть прямо сейчас, лишив негодяев шанса добраться до сокровищ и надеясь, что Матео заставит их заплатить за всё.
С этой мыслью я вытолкнул из-под себя табурет.
— Он сдохнет! — заорал Рамон. Этот негодяй попытался подсунуть табурет обратно, но я поджал ноги. — Он пытается покончить с собой!
Рамон схватил меня за ноги и приподнял, чтобы ослабить давление петли на шею.
— Руби верёвку! — кричал он. — Руби верёвку!
Луис полоснул по верёвке шпагой, и меня опустили на пол. Руки мои оставались связанными за спиной.
— А он даже крепче, чем я думал, — пробормотал Рамон, глядя на Луиса. — Или, может быть, так нас ненавидит, что ему и смерть не страшна, лишь бы не отдать нам сокровища.
Луис пнул меня ногой.
— Ничего, я развяжу ему язык. Вот займусь им по-настоящему, и он будет умолять о смерти.
И тут вдруг громыхнул взрыв, да такой, что вся комната содрогнулась.
— Это ещё что? — воскликнул Рамон.
Оба они устремились к незапертой двери спальни и выбежали наружу.
— Кто-то бросил бомбу из чёрного пороха! — донёсся крик одного из слуг. — Чернь с улицы ломится в ворота!
И тут какой-то человек запрыгнул внутрь через окно, пронёсся по комнате и, пока я пытался извернуться, чтобы увидеть, кто же это, подскочил к двери, за которую выбежали мои мучители, захлопнул её и запер на засов. В неё тут же начали ломиться, но двери у Рамона, вовсе не желавшего, чтобы его застали врасплох в обществе чужих жён, были прочные и надёжные.
— Эй, Бастард, опять ты развлекаешься без меня! — воскликнул нежданный гость, и я узнал Матео.
— Перережь-ка мои путы.
Он перерезал верёвки, помог мне подняться на ноги и выбраться в окно. Мы вывалились наружу, в переулок, где lépero Хайме ждал нас с осёдланными лошадьми.
Пока я взбирался в седло, Матео бросил ему увесистый кошель и пояснил:
— Хайме проследил за каретой и сообщил, что тебя «пригласили в гости». И он же взбудоражил народ на улицах, чтобы отвлечь твоих «приятелей».
Я наскоро пробормотал благодарность, но дал себе слово, что при первой же возможности парнишка получит достойное вознаграждение.
— Скорее к дамбе! — вскричал Матео, — Soldatos уже были в доме и искали тебя.
Скакать во весь опор по мощёным улицам кони не могли: нам то и дело приходилось сдерживать их, чтобы копыта не поскользнулись на камнях. Но и оставить лошадей тоже было нельзя — пешком мы бы далеко от города не ушли.
По приближении к дамбе я приметил троих мужчин в мундирах вице-королевской стражи, которые о чём-то беседовали с караульными. Среди них я узнал одного из личных помощников вице-короля.
Мы с Матео пришпорили коней и понеслись вперёд. Караульные на дамбе вскинули мушкеты. Матео сбил одного из них конём, но второй выстрелил в меня и, судя по тому, как дёрнулась подо мной лошадь, попал. Я выпростал сапоги из стремян, перекинул ноги и упал на бок, чтобы не оказаться придавленным крупом упавшего животного.
¡Dios mio! При падении меня так приложило боком о дорогу, что буквально выбило из меня весь воздух. Я откатился в сторону, попытался встать и, подняв взгляд, увидел, как мушкетный приклад качнулся возле моего лица. Попытка уклониться от удара не увенчалась успехом: сильный толчок снова сбил меня наземь.
Подскочившие soldatos мигом заломили мне руки.
Подошедший секретарь вице-короля окинул меня взглядом и приказал:
— Отведите этого разбойника в тюрьму. Ему придётся ответить на множество вопросов.
124
Я не говорил вам, что в жизни всё движется по кругу, циклами? Когда я начал тайком писать эти заметки, получив перо и бумагу от капитана тюремной стражи, то мысленно покинул место своего заточения, возвращаясь памятью к различным местам и событиям и открывая самые сокровенные свои тайны, а теперь снова обнаружил себя в своём узилище. Я ведь не Матео, совершенно свободный в сочинении своих пьес, и не могу написать для себя роль, которая позволила бы мне просочиться сквозь решётку.
Я морочил голову капитану, даже делился с ним кое-какими своими историями, лишь бы только он вновь не отдал меня в руки «милосердного» инквизитора, похоже вполне искренне считающего, что, причиняя ближним страдания, он угождает Богу. Во время написания этой правдивой истории жизни лжеца я частенько видел брата Осорио: подобно стервятнику, дожидающемуся, когда издохнет, чтобы стать его кормом, раненое животное, он прохаживался туда-сюда перед моей камерой, ожидая возможности вновь опробовать на мне свои клещи.
Увы, всякая история имеет не только начало, но и неизбежно конец. Так разве честно было бы с моей стороны завлечь вас так далеко описаниями бед и несчастий, казалось постоянно следовавших за мной по пятам, и вдруг покинуть, когда Фортуна внезапно повернула ко мне свой лик? О, amigos, так иной раз бывает, когда все ставки сделаны и раскрываются все карты. Si, как я понимаю, многие из вас ставили вовсе не на меня. Да и то сказать, разве не естественно для добропорядочного человека ожидать, что вор и лжец, как ему и подобает, будет дрыгать ногами, болтаясь на виселице?
Но как бы вы ни относились к автору этих заметок, с симпатией или с антипатией, вам наверняка интересно проследить всю историю до самого конца.
Держа это в уме, я прихватил с собой столько чистой плотной вице-королевской бумаги, сколько мог упрятать за пазухой. Моё намерение состоит в том, чтобы, если позволит время, продолжать свою исповедь в тех тайных местах, куда заведёт меня жизнь.
125
Помните мою подругу Кармелиту? Блудницу из соседней камеры, которая снабжала меня грудным молоком для ведения секретных записок. Сегодня она передала мне последнюю чашку. Близятся роды, и Кармелиту вот-вот переведут в монастырь, где ей предстоит остаться, пока она будет кормить младенца. Предполагается, что потом её вернут в тюрьму для исполнения приговора, но бьюсь об заклад, что к тому времени эта умница вновь окажется беременной. Оно конечно, Кармелиту переводят в женский монастырь... но в жизни и не такие чудеса бывают.
Это была уже вторая тюрьма, в которую меня угораздило попасть, и скажу вам честно: несмотря на всё малоприятное обхождение, которому меня подвергли «в гостях» у вице-короля, его застенку далеко до той жуткой дыры, куда попадают узники святой инквизиции. В его тюрьме камеры, по крайней мере, находятся на уровне земли, в них сухо и двери не сплошные, а забраны решётками. Не то что у святых отцов, где темнее, чем в царстве Аида.
Если бы меня то и дело не выволакивали из камеры и не подвергали пыткам, измыслить которые был способен только сам el Diablo, я мог бы счесть, что в ожидании смертной казни проводил там время вполне сносно.
Когда я не писал тайком историю своей жизни или не размышлял (с волнением) о Елене, воображение рисовало мне картины того, что бы я сделал с братом Осорио из Веракруса, большим мастером пыточного дела и знатоком пыточных инструментов. Особый интерес у меня вызывало одно устройство, насчёт которого любил распинаться начальник тюремной стражи. По его словам, эта любопытная штуковина имелась в Мадриде, в пользовавшейся самой зловещей славой тюрьме Саладеро, и он ходатайствовал перед вице-королём о приобретении столь необходимого в хозяйстве предмета и для вверенного ему застенка. Начальник стражи называл это приспособление «бык Фалариса» и уверял, что его применение даёт фантастические результаты. Как я понял, это был действительно бык, огромная бронзовая статуя, в которую запихивали узника, после чего под её чревом разводили огонь: когда несчастный орал, звуки исходили из пасти быка, словно это ревел он. По словам капитана, изобретатель этой «игрушки», Перилаус, стал первой её жертвой, а затем в раскалённое бычье чрево препроводили и самого заказчика, Фалариса.
По ночам, когда в моих бесчисленных ранах копошились мерзкие насекомые, мне становилось чуточку полегче, если я представлял себе, как запихиваю добрейшего брата Осорио в бронзовую статую и развожу огонь под бычьим брюхом. Не очень сильный, чтобы монах не испустил дух слишком быстро, но такой, чтобы, поджаривая его, я мог долго наслаждаться музыкой его воплей.
Ну не дивные ли мысли для тюремной крысы, потерявшей в своём заточении счёт времени? По моим прикидкам, прошёл примерно месяц, прежде чем ко мне явился первый, не считая, разумеется, палачей, посетитель. Вне всякого сомнения, чтобы быть допущенным к столь важному преступнику, ему пришлось изрядно потратиться на взятки. Явился он в плаще с капюшоном, надвинутым на лицо, желая остаться неузнанным.
Завидев приближающуюся тёмную фигуру, я подумал было, что это Матео, вскочил с каменной скамьи, на которой писал свои заметки, и замер с пером в руке. Но, увы, надежды оказались напрасными, то был вовсе не друг, пришедший меня спасти.
— Ну, хорошо ли ты проводишь время в компании своих братьев, крыс и тараканов? — поинтересовался посетитель вместо приветствия.
— Прекрасно. В отличие от моего двуногого братца они не столь алчны и злобны.
— Не называй меня своим братом. Моя кровь чиста.
— Возможно, в один прекрасный день мне удастся увидеть, какого она цвета. Подозреваю, что жёлтого.
— Не думаю, что ты проживёшь так долго, чтобы пролить мою кровь.
— Ладно, ты ведь не просто так сюда притащился. Выкладывай, зачем пришёл, братец.
Лицо Луиса исказила злобная гримаса, глаза сделались как у загнанной крысы, губы скривились.
— Хочу, чтобы ты знал, что о свадьбе уже объявлено. Пока ты гниёшь в тюрьме и пытаешься спасти свою жалкую жизнь, я женюсь на Елене.
— Ты, конечно, можешь принудить её к замужеству, но не к тому, чтобы она тебя полюбила. Тебя вообще невозможно полюбить, на это не способен никто, кроме той злобной старухи, чьи руки по локоть в крови людей, оказавшихся между ней и тем, чего она вожделела.
— Елена ещё полюбит меня. Надеюсь, ты не думаешь, будто она, дама чистой, благородной крови, способна полюбить метиса, это грязное отродье, которое и человеком-то назвать трудно?
— Да, братец, сразу видно, как глубоко тебя это задевает. Ты ведь прекрасно знаешь, что любит Елена меня, а ты можешь овладеть ею лишь насильно, с помощью её дядюшки. Неужели это именно то, что тебе нужно, братец? Заполучить женщину с помощью принуждения и обмана? Неужели в твоём понимании насилие и есть любовь?
Злоба клокотала в Луисе с такой силой, что он весь буквально дрожал. А я гнул своё:
— Каково это: знать, что тебе пришлось покупать невесту у дядюшки, потому что она на дух тебя не переносит? Кстати, а какова доля вице-короля в твоих махинациях с маисом? И скольким детям придётся умереть от голода ради удовлетворения твоей алчности?
— Я пришёл сюда сказать, как я тебя ненавижу. Само твоё существование с раннего детства отбрасывало чёрную тень на мою жизнь. Бабушка поведала мне о грехе моего отца, о том, что он запятнал честь одной из самых гордых фамилий Испании, сочетавшись браком с индейской девицей.
И тут меня словно громом поразило.
¡Santa Maria! Значит, дон Эдуардо был женат на моей матери. Получается, что я никакой не бастард. Брак узаконил моё рождение: неудивительно, что Луис и его бабка всегда боялись меня. Эдуардо, по самой своей природе поэт и мечтатель, не просто прижил с моей матерью ребёнка, но обвенчался с ней, сделав тем самым метиса законным наследником семейства, состоящего в родстве с королевским домом.
— Ты боишься меня, потому что как старший сын именно я должен наследовать титул после смерти Эдуардо! — воскликнул я и, запрокинув голову, расхохотался. — Всё, о чём ты только мечтал, по праву принадлежит мне: титулы, особняки, гасиенды — словом, всё, в чём ты видишь смысл жизни. И даже женщина, которую ты вожделеешь!
— Тебе не принадлежит ничего, кроме грязи, в которой ты здесь валяешься, да паразитов, пожирающих твою плоть.
Луис помолчал, затем вынул из кармана лист бумаги.
— По просьбе моей будущей жены я согласился сходить сюда и доставить тебе от неё послание. Елена по-прежнему благодарна тебе за услуги, оказанные в Веракрусе.
Я подошёл к решётке и протянул руку сквозь прутья, чтобы взять бумагу, но тут Луис уронил письмо на пол, схватил меня за запястье и дёрнул на себя, одновременно другой рукой ударив кинжалом в живот.
На долю мгновения мы застыли один подле другого, а потом я выбросил сквозь прутья свободную руку с остро заточенным пером. Луис выпустил мою руку и отпрянул, но острие пера успело оставить на его щеке кровоточащий порез.
И снова, уже отступив от решётки, мы оба замерли в молчании. По щеке Луиса струилась кровь. Я потрогал пальцами собственный шрам на том же месте и усмехнулся.
— Я ношу на щеке отметину каторжника. Теперь и ты получил такую же, причём по заслугам.
Луис продолжал таращиться на меня в крайнем изумлении. Я снова усмехнулся, расстегнул рубаху и показал ему засунутую за пояс штанов толстую пачку писчей бумаги, в которую и пришёлся удар его кинжала.
126
После ухода Луиса я погрузился в размышления о том, что мне стало известно благодаря его обмолвке. Это позволяло взглянуть на все хитросплетения, загадки и тайны, относящиеся к моему прошлому, совсем по-другому. Оказывается, хотя волею судьбы мне пришлось провести большую часть жизни во лжи, я и представить себе не мог, что сам являюсь жертвой грандиозного и невероятно жестокого обмана: так вот в чём заключалась тайна моего рождения.
Дон Эдуардо, беседуя со мной, ни разу не упомянул о том, что был женат на моей матери. Сейчас, размышляя об этом, я думал о нём именно как о доне Эдуардо, а не как о своём отце.
Возможно, он полагал, что я и так всё знаю, думал, что отец Антонио рассказал мне правду. Однако добрый священник искренне верил в то, что только неведение способно защитить меня. Слишком многое зависело от того, останется ли тайна погребённой или выйдет наружу.
Я попытался представить себе, как разыгрывалась трагическая пьеса о фамильной чести и семейном наследии. Старая матрона поселила юного дона Эдуардо на гасиенде, управляемой Рамоном, чтобы тот обучился всему, что подобает кабальеро.
Но, amigos, что делает юнца настоящим мужчиной? Правильно, женщина, шпага и конь, причём под женщиной вовсе не обязательно подразумевается законная супруга. Думаю, что Рамон только порадовался, когда узнал, что его ученик вступил в связь с индейской красоткой. Возможно, он даже удовлетворённо сообщил старой сеньоре, что её сын ведёт себя именно так, как и подобает родовитому испанцу.