– Алиса Серебрякова, – наклоняя голову, протягивала она руку каждому интересному человеку… Алисе нравилось чувствовать себя частью московской богемы.
– Юля? – красавица все так же удивленно наклонила голову, открывая дверь, однако смотрела не на Юлю, а на Сашу. Она стояла на пороге в белом кружевном платье с длинной расклешенной юбкой, и было неясно, собирается ли она куда-то или же ждет гостей.
– Привет. Знакомься, это Александр. Это – Алиса, дочь Николая Ивановича.
– Алиса – это пудинг, пудинг – это Алиса, – девушка смешно наморщила свой курносый носик и заливисто рассмеялась, – Рада познакомиться, а вы проходите на кухню, я вам чаю налью, папа подойдет сейчас. Или может, вина? Хотите вина?
– Нет, – хором ответили Юля и Саша, но Алиса как будто не услышала ответа, вытащила из шкафа бутылку и бокалы и сунула Саше в руку штопор.
– Открывай, супермен! – приказала она, усаживаясь за стол.
– Как твои дела? – спросила Юля, чтобы спросить хотя бы что-нибудь, пока Саша разливал белое полусладкое. – Не устроилась на работу?
Алиса пожала плечами, сделала глоток и подняла глаза к потолку.
– Так хочется делать что-то настоящее, а не просто проживать жизнь, – произнесла она глубокомысленно. – Творить. Создавать. Я подумала, вероятно, я бы хотела снимать кино… и я пошла на режиссерские курсы. Пытаюсь писать сценарий…
Никому из присутствующих не нужно было объяснять, что «писать сценарий» является отличным синонимом к словосочетанию «ничего не делать».
– А вы чем занимаетесь? Художник, судя по шарфу? – Алиса, хитро прищурившись, взглянула на Сашу.
– Нет, я работаю в общественной организации. Но люблю живопись. Конечно, не так как Николай Иванович, которого я безмерно уважаю и с которым мечтаю познакомиться… Он для меня – светоч науки… Не побоюсь показаться сентиментальным…
Юля хотела спросить, где же сейчас находится сам светоч, но не успела, потому что у нее зазвонил телефон. Она слишком резко дернула молнию сумочки, что не укрылось от внимательных изумрудных глаз Алисы.
– Ждешь звонка? – хитро спросила она, и Юля покраснела: она, действительно, очень надеялась, что это Матвей. Он так и не позвонил ей с того утра, а прошло уже целых два дня. Завтра праздники заканчиваются, придется выходить на работу. Вероятно, он не найдет больше времени, чтобы встретиться с ней. Неужели все это было лишь случайным совпадением: ее знакомство с его семьей, с его комнатой, с ним самим! Она-то надеялась, что он впустил ее в свой мир, приподнял таинственную завесу, что словно невидимая непреступная стена отделяет одного человека от другого.
Но это был Димка.
– Привет, – сказал он. – Ты что делаешь вечером? Пошли в кино!
– Не хочу в кино.
– Тогда пошли в кафе. Сегодня играет группа моего друга, пойдем послушать?
– Хорошо. В семь? Договорились. Нет, прямо там и встретимся.
Юля повесила трубку. Почему она согласилась? Наверное, потому, что ей не хотелось сидеть вечером дома, слушать рассказы вернувшейся из Египта Сашки и думать о Матвее, который ей не позвонил.
– А куда ты в семь? – в голосе Алисы послышалось любопытство.
– Приятель позвал на концерт своего друга. В каком-то кафе.
– Отлично! У меня как раз тоже есть компания, – она прижалась к Сашиному плечу, – Мы пойдем с вами!
Саша изумленно раскрыл глаза, словно хотел сказать: «Мы?! Уже мы?» Но ничего не сказал, а лишь рассмеялся. И Юля прекрасно поняла его смех. Эта девица была распущенной бездельницей, но она – дочь профессора Серябрякова, того самого, которого Саша отчаянно мечтал затащить в Париж, чтобы выслужиться перед начальством. И если для этого придется пройти с Алисой хоть все концерты Москвы – он это сделает. Юля вздохнула. Как хорошо и как жаль, что она сама не умеет так добиваться целей.
Заскрипел паркет: как и во всех профессорских квартирах здесь сохранился еще старый блестящий паркет, сделанный, когда квартира только поступила в собственность Серебряковых, вероятно лет двадцать назад. Николай Иванович, как и все пожилые люди, отличался консерватизмом и не хотел его перекладывать, кроме того, как и всем ученым, ему было попросту все равно: он пребывал в своем внутреннем мире и не имел ни малейшего желания выбираться из чащи раздумий, напротив, следуя дорогами знаний, все больше и больше отдалялся от мира внешнего. Вряд ли у Саши получится убедить его, подумала Юля.
Серебряков появился на пороге в черных тренировочных штанах и тельняшке, похожий скорее на старого электрика, чем на профессора.
– Здравствуйте, Николай Иванович, – Юля поднялась ему навстречу.
– Здравствуйте-здравствуйте, – он кашлянул, пожал ей руку, он всегда пожимал ей руку, и повернулся к Саше.
– Это Александр, мой друг, он интересуется живописью.
– Я читал ваши статьи, для меня большая честь познакомиться, – улыбнулся Саша своей самой обаятельной улыбкой.
– Ой, да что там мои статьи, – Николай Иванович, как и все успешные пожилые люди, притворялся, что ему нет никакого дела до того, читает ли кто-то его статьи или нет, но на самом деле был польщен и доволен. – И что же вы читали?
– Ваши работы о творчестве Кустодиева, – быстро ответил Саша. – Хотя мне, конечно, хотелось бы узнать о современном искусстве. Я совершенно в нем не разбираюсь.
– И что же именно, вы, молодой человек, хотите знать о современном искусстве? – профессор Серебряков прищурился и посмотрел на Сашу, опершись на стол одной рукой, а другую уперев себе в бок. Эта поза напоминала подготовку к атаке, и Юля занервничала.
– Мне было бы интересно понять, как его оценивать… по каким критериям? Что хорошо, а что плохо? В классической живописи критерии мне понятны… но здесь!
– В классической живописи критерии формировались веками, – перебил Серябряков. – В современном искусстве приходится доверять интуиции и своему вкусу.
– Или мнению профессионалов, – быстро добавил Саша.
– Например, – согласился Серебряков и улыбнулся. – Присаживайтесь. Алечка, налей нам еще чайку.
– Еще чайку? Папа мы вино пили, – Алиса улыбнулась и отправилась к плите, ставить чайник. Она взяла старый эмалированный, давно не чищеный чайник с вишенками на боку, зажгла газ, обернулась и принялась в упор без всякого смущения разглядывать Сашу, чего профессор Серябряков, разумеется, не замечал.
– Так вот Юленька бы вам лучше объяснила, она молодая, – начал Николай Иванович. – Это же не тема для беседы за столом…
– Это тема для выступления, даже для нескольких специализированных лекций! – тут же добавил Саша.
– Для лекции нужны благодарные слушатели, а где их взять…
– Все мои коллеги мечтали бы послушать вас, да и студентов много, которые интересуются подобными проблемами, – заметил Саша. – Но начать, вы, несомненно, можете с меня. Я готов слушать бесконечно!
Он снова обезоруживающе улыбнулся.
– Вы знакомы с работами мастеров «Бубнового валета»? – спросил Николай Иванович, закидывая ногу на ногу.
– Без сомнения, – воскликнул Саша, – Но их уже вряд ли можно считать современными…
– И снова в точку, – рассмеялся Николай Иванович. – Что скажешь, Юленька? Как оценивать картины современных художников? Как понять, где шедевр, а где нет?
– Перестать анализировать, – Юля пожала плечами.
– Вот! – Серебряков вытянул указательный палец. – Вот! Моя любимая студентка, все правильно говорит! Перестаньте анализировать, смотрите кожей, как Юля… учитесь у нее! Например, как вам Фрэнсис Бэкон с его человеческими телами? Сильные изображения, пугающе сильные! Подчас чудовищные, и все-таки… Впрочем… Пойдемте ко мне в кабинет, потолкуем…
Серебряков поднялся и последовал вглубь квартиры, прихватив чай, Саша с торжествующим видом последовал за ним. Юля осталась наедине с Алисой.
– Как было бы чудесно видеть кожей, – протянула Алиса. – Если бы я могла, я бы тоже занялась аукционами…
– Большинство людей, которые занимаются аукционами – не обладают этой способностью, – сухо ответила Юля. Ей было досадно, что у такого умницы и трудяги, как профессор Серебряков, ЕЕ профессор Серебряков, выросла абсолютно беспутная лентяйка-дочь. Неожиданно Юля вспомнила Аню Вишнякову. Наверное, случай Алисы еще не самый худший, она хотя бы не бросается в речку с моста! С другой стороны, не так давно Алиса в целях эксперимента засунула в стиральную машину попугая, и если бы не Юля, неизвестно, что бы случилось с несчастной птицей. К счастью, питомца скоро отдали родственникам.
– Хочется делать то, в чем являешься исключительным. Исполнять задачу, для которой родился именно ты, – глубокомысленно произнесла Алиса, и Юля тут же поняла, что та никогда не будет работать.
Чем-то она напоминала ей сестру, только Надька, напротив, бралась за все, начинала, бросала, начинала что-то другое и снова бросала… То она хотела кататься на коньках, то играть в театре, то шить, то изучать языки, то рисовать, но все заканчивалось одним – Надя сидела дома, подрабатывала продавцом и виртуозно предсказывала будущее. Иногда она ездила на встречи представителей различных сект, хотя сама говорила, что эзотерические собрания, которые она посещает, не имеют ничего общего с сектантством. Из кабинета до Юли доносились обрывки слов Серябрякова, порой отчетливые, порой сливающиеся в однотонный гул: он рассуждал о супрематизме и кубизме, потом отчего-то переключился на графику. Алиса периодически восторгалась Сальвадором Дали, очевидно, она только что приехала из Барселоны. Об этом говорил браслетик на ее руке, где на серебряном сердечке было написано: «I love Barcelona».
Юля не относилась к поклонницам Дали, поэтому молча кивала и допивала вино.
Ровно в шесть тридцать из кабинета показался Саша.
– Ну что, дамы, готовы идти на концерт? – выражение его лица было безучастным и даже печальным.
– Мне осталось накрасить ресницы и взять сумочку, ах да, еще причесаться, – завертелась Алиса, а Юля поднялась и отправилась в кабинет попрощаться с Николаем Ивановичем.
В полутьме она обняла худые плечи профессора, поднявшегося ей навстречу, а он вдруг, крепко прижав ее к себе, спросил:
– Это тот мужчина, которого ты выбрала, Юленька?
– Нет, Николай Иванович, не тот, – с улыбкой прошептала она.
– Ну и славно, – также шепотом ответил он. – Я считаю, что вас, девушек, не надо спрашивать. Надо выдавать замуж по воле родителей. Передавать с рук на руки в восемнадцать лет. Восемнадцать стукнуло? Все, передача! Тогда будет хорошо. Но разве вы послушаетесь! Ладно, иди! Вот родишь дочь, поймешь. Все поймешь, да поздно будет.
Юля улыбнулась. У нее не было отца, и про себя она считала Николая Ивановича вторым отцом. Они никогда об этом не говорили, но Юля знала, что он тепло относится к ученице, выгодно отличавшейся от его собственной дочери. Почему иногда чужие люди бывают куда ближе, чем родственники по крови? Матвей Вишняков не был кровным родственником, но казался ближе всех людей, когда-либо ей встречавшихся.
Втроем молодые люди вышли на улицу, Алиса взяла Сашу под одну руку, Юля по другую.
– Я просто везунчик! – улыбнулся Саша. – Иду между двумя красавицами! Все мужчины завидуют мне!
– Если бы тебе также повезло с лекциями… Я же говорила, что профессор Серебряков никуда не ездит… – начала Юля, но Саша хитро улыбнулся и перебил.
– А вот тут, эксперт Туманова, вы ошиблись! Профессор Серебряков будет читать лекции в Париже в мае! Получите, распишитесь!
От неожиданности Юля остановилась, выпустила его руку и долго смотрела на него, раскрыв рот. Первой опомнилась Алиса: она завизжала и картинно бросилась Саше на шею.
– В Париж! В Париж! Хочу в Париж! – кричала она, подобно чеховским трем сестрам, которые стремились в Москву.
– Но как?! – воскликнула Юля, опомнившись.
– Просто я умею убеждать, – улыбнулся Саша. – У тебя хорошие руки, у меня – речевой аппарат. Ну, идем же, мы опоздаем на концерт! Приятно, что Алиса в таком восторге. Рад был доставить вам удовольствие, дамы!
Юля покачала головой. Они спустились в метро, проехали три станции и вышли на Третьяковской, здесь неподалеку от офиса НАДа и было кафе, куда зазывал Димин приятель-музыкант. Сам Дима ждал у входа, с букетом белых и розовых роз. Он казался бледным, замерзшим, видимо ждал давно, возможно, что и концерт уже начался. На нем была серая куртка, черные джинсы и черная круглая шапочка, сейчас все в таких ходят. И все это было изрядно запорошено снегом.
Дима молча протянул Юле цветы.
– Спасибо, – сказала она и привычно провела пальцем по лепесткам, – Настоящие… тепличные, но настоящие!
Дима встретил Сашу настороженно, смотрел исподлобья, переступая с ноги на ногу, но Алиса так висла на этом незнакомце, что стало ясно: Саша – не соперник. Дима успокоился, расслабился и даже рискнул обнять Юлю за плечи во время концерта. Играли легкий фолк, с элементами кельтской музыки, она любила подобные песни. Сами же небритые юноши на сцене, в клетчатых рубашках, высокие и худые, казались ничем непримечательными, обычными парнями из соседского двора, а не начинающими рок-звездами. Хотя петь у них получалось довольно неплохо.
– Как твои дела? – тихо спросила Юля, наклонившись к Диминому уху.
– Нормально, – ответил он.
– А как прошли праздники?
– Нормально.
– Чем ты занимался, когда я уехала к маме?
– Да ничем.
– Ясно. А как тебе концерт? Вроде бы неплохие песни…
– Нормальные.
Таким их общение было всегда. За долгие годы Диминых ухаживаний Юле так и не удалось узнать, что же он делает по вечерам, как проводит свободное время и чем увлекается. Он редко что-то рассказывал, в основном отвечал на вопросы односложно. А именно, говорил: «Нормально». Иногда, она придумывала, что ее друг – секретный агент, отправляет по ночам шифровки, подслушивает телефонные переговоры противника или в костюме супергероя спасает город от преступников. Она бы хотела стать спутницей Робина Гуда нашего времени. Вот только Дима таким не был. Он жил в небольшой квартирке со своей мамой, такой же простой и неразговорчивой женщиной, неулыбчивой и мрачной, работавшей на овощной базе, братьев и сестер у него не было. Отец Димы был жив-здоров, но довольно давно поселился на даче и наведывался в город редко. Очевидно, он не скучал по жене и сыну, солил грибы, гнал самогон и вообще был большим любителем пригубить крепкого.
Дима мало говорил сам, но терпеливо слушал все, что рассказывала Юля, с живым интересом и сопереживанием. Он всегда приходил на помощь и ей, и ее семье. Дарил цветы, водил в театры и на концерты. И неоднократно предлагал выйти за него замуж. Юле каждый раз удавалось отговориться: она не хотела выходить за него. Да она вообще никогда не хотела выходить замуж. Ей нравилась работа, она мечтала о путешествиях, аукционах, сложных сделках и замысловатых экспертизах. Когда-нибудь она откроет свой аукционный дом, а заодно и свою галерею, в Москве, в Санкт-Петербурге, в Лондоне и в Риме! Сколько чудесного можно будет совершить тогда! И Дима явно не вписывался в эти мечты, зато в них отлично вписывался Матвей!
Слушая переливы музыки, наблюдая сквозь рассеянный полумрак за Алисой, которая выкуривала одну сигарету за другой, за музыкантами, перебирающими гитарные струны, за Димой, внимательно смотревшим на сцену, она ловила себя на том, что снова и снова думает о Матвее. Он почему-то не звонит. Вероятно, ему просто не с кем было пойти кататься на лыжах, поэтому он ее позвал. Только поэтому. Все остальное было случайностью. Но разве такое возможно? Как чутье может обмануть ее? Ее, ту, которая видела сквозь предметы? Она дотрагивалась до его руки – и в руке этой не было обмана… настоящая, правдивая рука. Она смотрела в его глаза, и они тоже не лгали. Он так искренне изумлялся каждый раз, когда они находили что-то общее: одинаковые вкусы, пристрастия, мнения. Даже многие события в их жизни были одинаковыми.
Но особенно поражали его слова. Поражали в прямом смысле слова, как стрела поражает мишень, попадая в крошечную точку в самом центре. Он озвучивал ее мысли, ее бессознательные надежды и чаяния так точно, как никогда не смогла бы она сама. Матвей был не второй половиной, но словно зеркалом ее души.
– Он – это я, его душа – это моя душа, – поняла вдруг Юля. – Так о чем же говорили Надькины карты? Про другого короля?
Девушка украдкой взглянула на Диму. Разве же это король? Нет, он даже не рыцарь, просто Дима! Саша, может, и король, но никак уж не благородный, и он – не ее король. Если разобраться, ему нет никакого дела до Юлии Тумановой. Сашу интересуют исключительно ее профессиональные навыки. А других королей на горизонте нет. Да и откуда взяться в наш серый век благородным королям? Это все карты, а карты часто врут, так говорила бабушка Зина, уж она-то точно не ошибалась! Хотя, бабушка советовала ей выйти за Диму, но ведь и Матвея она не знала.