Встречаются в тексте Постановления Пленума ВС РФ № 25 также и отдельные разъяснения, продиктованные стремлением сохранить ранее сформированную судебную практику, несмотря на изменившееся законодательное регулирование соответствующих правоотношений, которое, казалось бы, предполагало и необходимость изменения сложившейся судебной практики.
Примером такого подхода может служить, в частности, разъяснение, содержащееся в п. 7 Постановления, которым допускается, как и прежде, возможность признания сделки, нарушающей запрет на злоупотребление правом (ст. 10 ГК РФ), недействительной по основаниям, предусмотренным п. 1 и 2 ст. 168 ГК РФ. Нельзя не заметить, что на этот случай (злоупотребление правом) в новой редакции ст. 10 ГК РФ предусмотрено иное правовое последствие – отказ в защите соответствующего права и, согласно п. 1 ст. 168 ГК РФ, сделка, нарушающая требования закона или иного правового акта, является оспоримой, если из закона не следует, что должны применяться другие последствия нарушения, не связанные с недействительностью сделки.
Таким образом, приведенное разъяснение сохраняет (на наш взгляд, неоправданно) ранее сформированную судебную практику, основанную на расширительном толковании законоположений о правовых последствиях злоупотребления правом.
Вместе с тем в целом принятие Постановления Пленума ВС РФ № 25, безусловно, является важным этапом в развитии правового регулирования гражданских правоотношений. Оставалось надеяться, что и иные принципиальные новеллы ГК РФ получат свое адекватное толкование со стороны высшей судебной инстанции.
Вскоре появились и некоторые другие постановления Пленума ВС РФ, посвященные толкованию новелл, содержащихся в ГК РФ. Первым в этом ряду оказалось постановление от 29 сентября 2015 г. № 43 «О некоторых вопросах, связанных с применением норм Гражданского кодекса Российской Федерации об исковой давности» (далее – Постановление Пленума ВС РФ № 43). Правда, при принятии данного Постановления, видимо, не только преследовалась цель дать судебное толкование новым законоположениям об исковой давности (их в тексте ГК РФ немного), но и угадывалось желание высшей судебной инстанции избавиться от совместного Постановления Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 12, 15 ноября 2001 г. № 15/18 (далее – Постановление Пленумов ВС РФ и ВАС РФ № 15/18) по соответствующим вопросам. Иначе чем объяснить принятие «полномасштабного» Постановления Пленума ВС РФ, содержащего разъяснения по всему комплексу вопросов, связанных с применением правил об исковой давности, в том числе и тех из них, которые были адекватно истолкованы в совместном Постановлении 2001 г. и не подверглись изменениям в ходе реформы гражданского законодательства?
Кроме того, спустя весьма короткий промежуток времени Пленум ВС РФ изменил свою позицию относительно порядка применения одной из принципиальных новелл о сроке исковой давности. Имеются в виду законоположения о предельном 10-летнем сроке исковой давности, который начинает течь со дня нарушения права, дополняющие традиционные нормы об общем трехлетнем сроке исковой давности, исчисляемом со дня, когда лицо узнало или должно было узнать о нарушении своего права (п. 1 ст. 181, п. 2 ст. 196 и п. 2 ст. 200 ГК РФ).
Указанные 10-летние сроки, как это было разъяснено в Постановлении Пленума ВС РФ от 7 февраля 2017 г. № 6 «О внесении изменений в постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 29 сентября 2015 г. № 43 «О некоторых вопросах, связанных с применением норм Гражданского кодекса Российской Федерации об исковой давности» и от 24 марта 2016 г. № 7 «О применении судами некоторых положений Гражданского кодекса Российской Федерации об ответственности за нарушение обязательств»» (п. 1) (далее – Постановление Пленума ВС РФ № 6), начинают течь не ранее 1 сентября 2013 г. и могут применяться не ранее 2023 г.
Следующим в этом ряду оказалось постановление Пленума ВС РФ от 24 марта 2016 г. № 7 «О применении судами некоторых положений Гражданского кодекса Российской Федерации об ответственности за нарушение обязательств» (далее – Постановление Пленума ВС РФ № 7). Помимо судебного толкования новых законоположений об ответственности за неисполнение или ненадлежащее исполнение обязательств, в данном Постановлении также содержатся разъяснения порядка применения новых правил о некоторых иных средствах защиты прав кредитора, не относящихся к мерам гражданско-правовой ответственности, хотя данное обстоятельство не отмечено в тексте самого Постановления. В частности, речь идет о таких средствах защиты кредитора, как присуждение к исполнению нарушенного обязательства в натуре и судебная неустойка, присуждаемая на случай неисполнения соответствующего судебного решения (ст. 3083 ГК РФ), возмещение потерь (ст. 4061 ГК РФ) и некоторые другие.
И в данное Постановление Пленума ВС РФ вскоре пришлось вносить коррективы в связи с тем, что Законом № 315-ФЗ был изменен порядок определения размера законных процентов (ст. 3171, 395 ГК РФ). Согласно п. 39 Постановления ВС РФ № 7 (в редакции Постановления Пленума ВС РФ от 7 февраля 2017 г.) размер процентов за пользование чужими денежными средствами, начисляемых за периоды просрочки исполнения денежного обязательства, имевшие место с 1 июня 2015 г. по 31 июля 2016 г. включительно, если иной размер процентов не был установлен законом или договором, определяется в соответствии с существовавшими в месте жительства кредитора – физического лица или в месте нахождения кредитора – юридического лица опубликованными Банком России и имевшими место в соответствующие периоды средними ставками банковского процента по вкладам физических лиц. А вот размер процентов за пользование чужими денежными средствами, начисляемых за периоды просрочки после 31 июля 2016 г., должен определяться на основании ключевой ставки Банка России, действовавшей в соответствующие периоды.
В том же 2016 г. было принято еще одно постановление, посвященное судебному толкованию новелл ГК РФ об обязательствах. Имеется в виду постановление Пленума ВС РФ от 22 ноября 2016 г. № 54 «О некоторых вопросах применения общих положений Гражданского кодекса Российской Федерации об обязательствах и их исполнении» (далее – Постановление № 54). К сожалению, данное Постановление по уровню содержащихся в нем разъяснений значительно уступает ранее принятым постановлениям Пленума ВС РФ по вопросам, связанным с реформой гражданского законодательства.
Иллюстрацией к сказанному могут служить первые два пункта этого Постановления, которые «задают тон» (предопределяют профессиональный уровень) всему его содержанию.
Так, в п. 1 Постановления цитируется легальное определение понятия обязательства (п. 1 ст. 307 ГК РФ) и утверждается, что «исчерпывающий перечень действий, совершение которых либо воздержание от совершения которых может быть предметом обязательства, статьей 307 ГК РФ не установлен». Однако такой вывод со всей очевидностью вытекает из текста самой нормы (п. 1 ст. 307 ГК РФ), где перечень соответствующих действий: «передать имущество, выполнить работу, оказать услугу, внести вклад в совместную деятельность, уплатить деньги и т. п.» – при всем желании не может рассматриваться как исчерпывающий.
В том же п. 1 Постановления разъясняется, что в случаях, предусмотренных законом или вытекающих из существа обязательства, на сторону может быть возложена обязанность отвечать за наступление или ненаступление определенных обстоятельств, в том числе не зависящих от ее поведения, например в случае недостоверности заверения об обстоятельствах (п. 4 ст.4312 ГК РФ) или при изъятии товара у покупателя третьими лицами (п. 1 ст. 461 ГК РФ).
Однако представляется очевидным, что в приведенных примерах речь идет об ответственности стороны обязательства не за наступление (ненаступление) непонятных обстоятельств, а за собственные неправомерные действия (бездействие), которые выражаются в первом случае в предоставлении контрагенту недостоверных заверений, а во втором – в нарушении продавцом обязанности по договору купли-продажи передать покупателю товар свободным от прав третьих лиц.
В тех же случаях, когда одна из сторон обязательства принимает на себя обязанность по уплате контрагенту определенной денежной суммы при наступлении (ненаступлении) предусмотренных договором обстоятельств (ст. 310, 4061 ГК РФ), мы не вправе говорить об ответственности за наступление (ненаступление) указанных обстоятельств, ибо основанием всякой гражданско-правовой ответственности может служить только противоправное нарушение субъективных гражданских прав.
В п. 2 Постановления из традиционного правила о том, что обязательство не создает обязанностей для лиц, не участвующих в нем в качестве стороны (т. е. третьих лиц), делается неожиданный вывод, согласно которому стороны обязательства не могут выдвигать в отношении третьих лиц возражения, основанные на обязательстве между собой, равно как и третьи лица не могут выдвигать возражения, вытекающие из обязательства, в котором они не участвуют.
Непонятно, на каком основании предусмотренная ГК РФ (ст. 308) невозможность создания обязательством обязанностей не участвующих в нем третьих лиц приравнивается к невозможности представлять возражения, основанные на этом обязательстве, в отношениях, складывающихся между сторонами этого обязательства и третьими лицами. Ведь, к примеру, залогодержатель, арендатор или доверительный управляющий, защищая свое законное владение соответствующим имуществом от нарушений со стороны третьих лиц (ст. 305 ГК РФ), прежде всего должны доказать свой титул законного владельца, а это можно сделать, лишь ссылаясь на обязательства, вытекающие из договора залога, аренды или доверительного управления.
Раздел II
Некоторые важные новеллы Гражданского кодекса РФ
Глава 3. Принципы гражданского законодательства и предмет гражданско-правового регулирования
Статья 1 действующего ГК РФ об основных началах гражданского законодательства дополнена правилом о том, что при установлении, осуществлении и защите гражданских прав и при исполнении гражданских обязанностей участники гражданских правоотношений должны действовать добросовестно (п. 3). Таким образом, принцип добросовестности введен в ранг принципов гражданского законодательства и должен служить ориентиром поведения всех участников имущественного оборота.
Развитию данного принципа и обеспечению его действия в реальном гражданско-правовом обороте призвано служить и другое новое законоположение о том, что «никто не вправе извлекать преимущество из своего незаконного или недобросовестного поведения» (п. 4 ст. 1).
В первых же комментариях отмеченных новелл ГК РФ подчеркивается неразрывная связь принципа добросовестности и законоположения о недопустимости извлечения преимуществ из незаконного или недобросовестного поведения с действием другого принципа гражданского законодательства – принципа диспозитивности гражданско-правового регулирования, который выражен в той же ст. 1 (п. 2) известной формулой: граждане и юридические лица приобретают и осуществляют свои гражданские права своей волей и в своем интересе; они свободны в установлении своих прав и обязанностей на основе договора и в определении любых не противоречащих законодательству условий договора.
Нельзя, однако, не заметить, что понятие «добросовестность» является оценочной гражданско-правовой категорией. Вывод о добросовестности или недобросовестности участников имущественного оборота должен делать судья, рассматривающий спор между ними. Следовательно, введение в число принципов гражданского законодательства принципа добросовестности участников имущественного оборота неминуемо влечет за собой расширение сферы судейского усмотрения. Не секрет, что данное обстоятельство (расширение сферы судейского усмотрения) ранее весьма критически оценивалось в юридической литературе.
Так, еще в начале XX в. известный российский правовед И.А. Покровский отмечал, что «право на определенность правовых норм есть одно из самых неотъемлемых прав человеческой личности, какое только себе можно представить; без него, в сущности, вообще ни о каком «праве» не может быть речи». В связи с этим он полагал, что расширение сферы судейского усмотрения («судейского правотворения») «заключает в себе органическую и неустранимую опасность судейского произвола… и очевидно, идет вразрез с интересами развивающейся человеческой личности».
Разделяя опасения И.А. Покровского относительно возможности перерастания свободного судейского усмотрения в судейский произвол, все же должен отметить, что проблема может быть решена путем формирования единообразной судебной практики, связанной с применением принципа добросовестности к различным гражданским правоотношениям.
Кстати сказать, уже сегодня можно обнаружить некоторые успешные попытки судебного толкования отдельных правовых норм, в соответствии с которыми определенные юридические последствия наступают в зависимости от добросовестности (или недобросовестности) поведения участников гражданского оборота.
К примеру, в совместном постановлении Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 29 апреля 2010 г. № 10/22 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при разрешении споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» (далее – Постановление Пленумов ВС РФ и ВАС РФ № 10/22) судам при разрешении споров, связанных с возникновением права собственности в силу приобретательной давности, предложено учитывать, что давностное владение является добросовестным, если лицо, получая владение, не знало и не должно было знать об отсутствии основания возникновения у него права собственности (п. 15).
Более детальными являются содержащиеся в Постановлении Пленумов ВС РФ и ВАС РФ № 10/22 разъяснения, касающиеся фигуры добросовестного приобретателя, применительно к правоотношениям, связанным с истребованием имущества из чужого незаконного владения (ст. 302 ГК РФ). Согласно п. 38 Постановления приобретатель признается добросовестным, если докажет, что при совершении сделки он не знал и не должен был знать о неправомерности отчуждения имущества продавцом, в частности принял все разумные меры для выяснения правомочий продавца на отчуждение имущества. Приобретатель не может быть признан добросовестным, если на момент совершения сделки по приобретению имущества право собственности в ЕГРП было зарегистрировано не за отчуждателем или в ЕГРП имелась отметка о судебном споре в отношении этого имущества.
В то же время запись в ЕГРП о праве собственности отчуждателя не является бесспорным доказательством добросовестности приобретателя. Ответчик может быть признан добросовестным приобретателем имущества при условии, если сделка, по которой он приобрел владение спорным имуществом, отвечает признакам действительной сделки во всем, за исключением того, что она совершена неуправомоченным отчуждателем. Однако собственник вправе опровергнуть возражения приобретателя о его добросовестности, доказав, что при совершении сделки приобретатель должен был усомниться в праве продавца на отчуждение имущества.
Вместе с тем нельзя не отметить, что подобные разъяснения порядка применения правовых норм, в которых имеются ссылки на добросовестность (недобросовестность) участников гражданского оборота, пока носят фрагментарный характер. Возведение принципа добросовестности в ранг принципов гражданского законодательства требует от высшей судебной инстанции активной работы по обобщению судебной практики, связанной с применением данного принципа при разрешении различных споров, и выработки единообразных подходов всех судов путем подготовки соответствующих актов судебного толкования.
Поэтому заслуживает поддержки вывод, сделанный А.В. Коноваловым: «Можно рассчитывать, что такое решение будет способствовать скорейшей детальной разработке института добросовестности в судебной практике, что в силу ряда причин немаловажно. Ведь недостаточно ясное и конкретное (в необходимых случаях вплоть до казуистичности) формулирование понятия добросовестности поведения участников гражданского оборота наносит существенный вред регулированию гражданских правоотношений».