— Может, для собаки? — предположил Кабанов.
— А кто его знает? — развел руками Митрич. — Может, конечно, и для собаки. А может, и нет, мол, пожалуйста, персональное приглашение на казнь! Ладно, иду себе дальше, прохожу мимо какой-то особо мрачной подворотни, вижу — сапог валяется. Вроде сапог как сапог, черный, среднего размера, но от него жутью веет, будто он с ногой, понимаете? Я развернулся и домой пошел. Подумал, ну его к лешему прогулки эти, Фонтанка длинная, кто его знает, что там дальше встретится! А впечатлительные-то люди вовсю с ума сходят, не выдерживают здешних испарений. Тут давеча шел я себе, а на меня из подворотни парень выскочил. Руками машет, чуть пена изо рта не брызжет.
— Наркоман, должно быть, торчок! — подсказал Кабанов.
— Да кто их разберет. Кричит мне ни с того ни с сего: дескать, такие, как вы, Россию продали! Я ему вежливо отвечаю: чудак-человек, зачем же так сразу обвинять? Вы меня и не знаете, может, я в судьбе России и не виноват вовсе? А он вместо ответа раз — и стукнул меня в лицо. Я спокойно говорю, мол, зачем же так, гражданин хороший, поступаете? И не совестно вам? А он мне — под ребра и улыбается. Я его увещеваю — а он снова под дых бьет. Тут я про Христа ввернул. Разве для того, говорю, такое страдание было принято, чтобы мы, братья во Христе, друг другу мордобой устраивали? А у парня-то глаза белые, мутные, ничего до него не доходит. Всю морду мне разбил до крови. В общем, толкнул я его легонько, он раз — и упал. Натурально завалился и лежит. Спит! Нарисовал я ему на лбу крестик своей кровью и пошел. Подумал, может, проспится да в себя придет… Много больных людей развелось, что и говорить! От такой жизни у нас люди с ума сходят. Места эти для человека гибельные, точно говорю! С ума можно своротить или еще чего похуже.
— Чего ж хуже-то? — спросил Дымов.
— Э! До мыслей преступных додуматься впору! Старушек потом недосчитаешься! И то сказать, времена нынче несправедливые — одним все, а другим ничего!
Митрич с чувством хлопнул кулаком по столу.
— Ну, положим, это всегда так было! — усмехнулся Дымов.
— Не скажи! Сейчас особенно! Отрепье на поверхность выплыло! — Митрич кивнул на Кабанова. — Не уважаю! Ишь, морда наглая, хозяин жизни!
Митрич задумчиво поглядел на Дымова и добавил:
— И таких, как ты, не уважаю! Потому что такие, как ты, таких, как он, и расплодили.
— Почему? — удивился Дымов.
— Потому. Бесхребетностью своей! — отрезал Митрич. — А вот ты бы взял, интеллигент, да увел у него бабу из-под носа!
— Митрич, не забывайся! — строго прикрикнула Тамира.
Сосед пожал плечами и направился к роялю.
— Сыграю! — пояснил он, открывая белую крышку.
— Ах, нет, увольте! — слабо вскрикнул Дымов. — Не трогайте инструмент, вы его расстроите!
Не обращая внимания на протесты Дымова, Митрич шустро застучал по клавишам и довольно бодро сыграл «Полонез Огинского». С душой и чувством. Во время исполнения Дымов морщился, как от зубной боли, но номер Супермена пришлось выслушать до конца.
Закончив, Митрич театрально поклонился слушателям. Кабанов промычал что-то одобрительное.
— В свое время мой талант был востребован! — гордо изрек Митрич. — Такие залы собирал!
Услышав про Большой зал Филармонии, Дымов поперхнулся.
После выступления Митрич допил водку и сообщил, что ему пора. Задерживать не стали. Человек-Супермен поднялся, плотнее запахнул красную накидку и потопал к балкону. Однако в последний момент вспомнил о своей миссии и сделал следующее предостережение:
— Смотрите тут поосторожнее, мать вашу!
— Что вы имеете в виду? — поинтересовался Дымов.
— Известно что — одна баба и два мужика плюс эти чертовы Бермуды! Всякое может случиться!
Обращаясь к Тамире, Митрич добавил:
— Ежели чего, кричи! Я рядом! Буду вылетать для спасения!
Он вышел на балкон и исчез, растворившись в ночной темноте.
— Безумный город! — пробормотал Дымов. — Безумный вечер!
И в это время раздался звонок в дверь.
Дымов вздрогнул: а вот и Ирина!
Глава 7
Ева прислушалась: в соседней комнате ругалась Лера. Объяснялась со своим Мариком, причем в характерной манере — на повышенных тонах и не стесняясь крепких выражений.
Наверное, совсем разругаются, вздохнула Ева. Зачем, все-таки 31 декабря, потом сама, дура, будет жалеть… Пойти, что ли, заглянуть к ней в комнату, сделать большие глаза или хоть по голове постучать, дескать, опомнись, дочь, зачем на людей кидаешься… Может статься, послушает.
Ева отправилась в комнату дочери. Правда уже на пороге оказалась буквально срезана услышанным.
— Отцепись от меня, нудный мужчина! — проорала Лера в трубку, закончив свою тираду совсем уж нецензурными словами, чем очень шокировала Еву. После этого Лера бросила трубку на пол и повалилась на диван.
— Вы что, поругались с Мариком? — осторожно спросила Ева.
Дочь только кивнула в ответ.
— Зачем?
— Затем, что просила тебя, как человека: скажи, что меня нет дома!
Ева пожала плечами.
— Да, отказалась врать, я вообще не люблю врать, и, пожалуйста, никогда не проси меня об этом!
— Как вы достали с вашей патологической честностью! — ухмыльнулась Лера.
Да, ей не хотелось никого слышать, настроение не то, имеет право! Марик десять раз позвонил на мобильный! И ни на один вызов она не ответила. Потом вообще отключила телефон: «вне зоны доступа», достали все, пошли на…
Тогда этот придурок начал звонить на городской номер. А мать бросается к телефону, как подорванная. Небось звонка от отца ждет. Как узнала, что он сегодня приезжает, прямо с цепи сорвалась. Может, думает, он к ним придет встречать Новый год? Наивная!
Ева схватила трубку, там, конечно, ни какой не папочка, а Марик. И она честно сдала Леру: «Да, Марик, и тебя с наступающим, Лерочка дома, передаю ей трубку».
И чего после этого удивляться, что Лера высказала Марику все, что думает: «Оставь меня в покое! А ты не понимаешь почему? Я не люблю тебя, Марик. Не люблю. Нет, я не буду встречать Новый год с тобой. Да, передумала. Нет, не может быть. Не надо звонить. И выяснять ничего не надо. Никаких отношений. Ну все, сил больше нет… Отцепись от меня, нудный мужчина!»
А-ха-ха-ха!!! Может, хоть теперь поймет и оставит ее в покое?
Что такое, мама, ты шокирована? Ага, шокирована, глаза какие-то испуганные, и вид виноватый, сейчас затянет волынку…
— Тоже мне, Эллочка-людоедка! Господи, Лера, ну откуда в тебе это? Вроде приличный словарный запас, знаешь много стихов — и вдруг подобное убожество…
— Мать, любого человека можно достать, понимаешь? И вот он меня уже довел! Просто пипец, как довел!
Ева сморщилась. Лично ее довели словечки дочери. Пипец, капец — излюбленные выражения. Неужели они все в этом возрасте такие? Мало того, что дымит, как паровоз, да еще невозможный мат, изредка разбавляемый какой-нибудь убогой нормативной лексикой.
— Лера, довольно странно слышать эти бесчисленные «ецы» из уст профессорской внучки и дочери музыканта с мировым именем!
— Дети за родителей не отвечают! — язвительно отрезала Лера.
— Напрасно ты так с Мариком. Он искрен с тобой!
Лера почувствовала, что снова закипает. Господи, неужели так сложно понять, что ей не нужна его искренность! Ей просто нужно, чтобы ее оставили в покое. Она что, хочет слишком многого?
— Лера, у тебя что-нибудь случилось?
Ева попыталась зайти задать вопрос, вывести на откровенность, вот только прием давно не срабатывал. В последнее время Лера словно замкнулась в себе и пресекала любые попытки матери «поговорить по душам». Восемнадцать лет, вроде переходный возраст далеко позади, а у нее с дочерью сейчас больше проблем, чем когда та была подростком. И совершенно непонятно, как пробить эту броню.
— А Новый год где решила встречать?
Лера пожала плечами, мол, еще не знаю.
Снова зазвонил телефон.
— Не бери трубку! — процедила Лера.
Но Ева потянулась к аппарату.
И тогда Лера вдруг схватила телефон и яростно оборвала шнур.
Ева охнула, как от физической боли.
— Что ты, зачем?
— А ты думаешь, что я не знаю, не вижу, не понимаю?! Ты ждешь его звонка! Думаешь, он позвонит? Зря надеешься! Да он про нас думать забыл!
И покатился ком горячих и несправедливых фраз. Этот ком сбил Еву с ног — она рухнула, как подкошенная, и разревелась. Но перед этим успела дать дочери пощечину. Искренне. Наотмашь.
— Заткнись!
И Лера заткнулась.
Ева вышла из комнаты. Поставила чайник. Потом долго смотрела в окно на то, как падает снег.
Наверное, дочь права. Не позвонит. Хотя мог бы. Все-таки дочь, все-таки семь лет не виделись, все-таки Новый год…
Выкурила три сигареты и решила помириться с Лерой.
…Дочь лежала на диване и курила. Перед ней стояла пепельница, заполненная окурками.
— Между прочим, Минздрав предупреждает! Представь себе, курить вредно! Докуришься до желтых зубов и скверной кожи! И, в конце концов, от тебя воняет табаком, дорогуша!
— Мать, — снисходительно усмехнулась Лера, — тебе никогда не приходило в голову, что научить чему-то можно, лишь подкрепив это личным примером?
— Ты о чем?
— О том, что, сколько тебя помню — ты сама дымишь, как паровоз, и при этом пытаешься говорить мне о вреде курения. Ну и почему я должна тебя слушать?
Ева даже растерялась. А в самом деле, что тут скажешь? Она загрустила: получается, что многие разумные и правильные вещи, которые она пыталась привить дочери, не были той приняты на веру, потому что сама Ева поступала ровно наоборот. Вот ведь гады какие, эти дети: мотают на ус, подглядывают, все понимают, потом раз — и посылают тебя с твоими нравоучениями куда подальше, дескать, сами-то вы, папаша-мамаша, хороши!
— Как я понимаю, ты не будешь встречать Новый год с Мариком?
— Правильно понимаешь. Не буду!
— Не любишь его?
Ева ждала, вдруг ответит по-человечески? Нет, напрасно надеялась.
Последовало односложное:
— Не люблю.
— Но и со мной на Новый год не останешься? Может, осчастливишь?
— Мам, у нас там компания намечается. Из наших, институтских…
— Ясно.
Ну ладно, значит, опять одна. Спать, что ли, лечь? И никаких концертов и шампанского.
— Все-таки о Марике. Ведь вы дружили, все было хорошо. И вдруг — от ворот поворот! Почему? Мне кажется, он хороший, славный мальчик…
— Хороший, славный, но ему не светит, — честно сказала Лера, — потому что он никакой. Понимаешь?
— Смотри осторожнее с ним. Марик даже мне сказал: если что — покончит с собой! Ты потом себе никогда не простишь.
— Ты о чем, ма? Он же просто разводит нас такими угрозами, как ты не понимаешь?! «Если что». А если что, интересно знать? Если не дам ему? И что тогда? Повесится? Или бросится под троллейбус? Так, может, дать, чтобы чего плохого не вышло?
— Ну перестань, ну что ты говоришь… — забормотала Ева.
Лера строго заметила:
— Вот так вы и давали всю жизнь! Из опасения, как бы не вышло чего плохого.
— Кто мы?
— Ваше поколение. Причем с улыбкой на устах, читая стихи. Скажем, Евтушенко.
— Злая ты, Лера, — вздохнула мать.
— Я не злая. Просто ношу только солнцезащитные очки и не имею привычки носить розовые. За Марика не беспокойся. Это просто треп. Такие, как он, всех вокруг замучат шантажом и угрозами, но ничего не сделают!
— Ну а вдруг? Как ты можешь быть в этом уверена?
— Вдруг, значит, вдруг! Выходит, карма у него такая. Это его проблемы. А у нас с тобой своих хватает.
Ева вздохнула. Ее пугала присущая дочери способность, как в том анекдоте про английского лорда, быстро и совершенно бесстрастно определить: это его проблема, это ее проблема!
— И не фиг на себя чужие проблемы взваливать. Вечно ты за других волнуешься! Чего вчера эта твоя тетя Валя тебе целый час уши давила?
— Ну, ты же знаешь про ее обстоятельства…
— Ее обстоятельства — толстая задница, которую она боится оторвать от дивана. И вот и все. А ты ее жалеешь!
— А кто ее еще пожалеет? — вздохнула Ева. — Тем более — с толстой задницей. Ну, пусть это буду я.
Лера обняла мать:
— Жалостливая ты у меня, куда деваться! Нормальная такая российская женщина, даром, что из аристократии. И всю жизнь на тебе все ездят! Лицо вон какое усталое!
Ева отшутилась:
— Да ладно, говорят, хороший конь от работы не устает, только мышцы разминает!
— Смотри, чтобы совсем не заездили всякие тети Вали.
…Ева принесла дочери правильно заваренный чай и миндальное печенье — надо откармливать девочку. Лера совсем исхудала. Как вернулась из Москвы, совсем дерганая стала, не ест ничего. Впрочем, худоба ей идет. Тоненькая, изящная, огромные серые глаза в пол-лица с очень длинными, как на заказ, ресницами… Красивая девочка.
И не потому, что ее дочь, а просто Ева действительно видит, не слепая ведь — дочь у них с Дымовым красивая. Лицо такое живое, нервное… Отточенная пластика — не зря балетом занималась, на пользу пошло.
Серьезный поступок и ответственность — иметь дочь-красавицу.
Мальчишки телефоны обрывают, вон Марик с ума сходит от любви, и Илья стал часто захаживать…
Главное дело, непонятно, в кого она такая красивая. Сама Ева красавицей никогда не была. Так, миловидная. Невысокая, фигура мальчишеская, обычная, не экранная женщина. Да и Дымов в молодости только что на симпатичного тянул. Впрочем, ему и не надо было — талантом компенсировал и обаянием… А Лера — красавица. В театральный поступила. Правильно, с ее внешностью туда и дорога. Уже в одном сериале снялась. В массовке, правда, но надо же с чего-то начинать? Ей в актрисы — самое то. В крайнем случае, будет рекламировать шампунь или зубную пасту…
А куда ей еще? В отличие от отца звезд с неба не хватает. С детства ни прилежанием, ни усидчивостью не отличалась. К музыке никаких талантов не обнаружилось — не в отца пошла, в спорте тоже не задержалась. И в школе училась очень средне. Ленивая, никакой самоорганизации — Ева же видит. Знак, что ли, такой? Лев — вальяжный и царственный. Ну точно, ее Лера — львица.
Львица хрустела печеньем и пила чай.
* * *
В дверь позвонили.
Ева пошла открывать. На пороге стоял молодой парень.
— Лера Дымова здесь живет?
Ева растерянно кивнула.
— Для нее цветы!
Ева изумилась — цветов оказалось много. Целая роскошная корзина роз, как будто на юбилей.
— А от кого?
Парень уклончиво пожал плечами, мол, меня не касается, мое дело доставить по адресу, а там сами разбирайтесь.
— Это, наверное, очень дорого стоит? — спросила Ева и тут же устыдилась: дурацкий вопрос.
Парень усмехнулся. Дорого, недорого, распишитесь в получении, и дело с концом.
Вышла Лера. Взглянула на цветочное подношение равнодушно, словно поп-певица, которая давно привыкла к таким корзинам. Царственно подмахнула бумагу.
Отнесли цветы к Лере в комнату. Ева принялась считать розы и, насчитав три десятка, перестала. В общей сложности никак не меньше пятидесяти. Уйму денег, наверное, стоит.
— От Марика?
Лера кивнула.
— Красиво, — улыбнулась Ева. — Счастливая ты у меня!
Лера равнодушно пожала плечами.
— Неужели тебе все равно? Знаешь, а мне таких цветов никто не дарил.
— Неужели Дымов не дарил?
— Ну, это были гвоздики. Красные такие, подмороженные. Три штучки. Денег-то не было, тебе не понять…
Да где им понять, в самом деле. Избалованные растут. Раньше все как-то по-другому было. Раньше все было по-другому. Вот и созрели до классических фраз, стареешь ты, дорогуша, что ли…
Чтобы поддержать разговор с дочерью, Ева спросила про институт. Лера только лениво отмахнулась — да нормально все, что там может быть интересного.
Еве подобное отношение в принципе было непонятно: в ее представлении Лера как будущая актриса должна гореть, репетировать, не вылезать из театров, учиться и искать себя.