Рис. 23
А вот, в целях эксперимента, этого прохожего заменяют на другого, но наш рассказчик не замечает этого и продолжает говорить о дороге в библиотеку уже с другим человеком, находясь в полной уверенности, что ничего не изменилось (рис. 24).
Рис. 29 А. Эйнштейн, 1951
У Альберта Эйнштейна какой-то очень длинный язык? Или нам так важен сам по себе язык Альберта Эйнштейна? Нет, все дело в том, что человек, которого мы считаем, эталоном интеллекта, а потому, видимо, и серьезности, показывает язык на камеру, то есть совершает действие, которое куда больше бы подошло ребенку или олигофрену. И покажи нам фотографию ребенка с высунутым языком или тем более олигофрена, мы вряд ли тут же устремимся делать из нее бесчисленные постеры и обои для компьютерного стола. Потому что ребенок и олигофрен с высунутыми языками – это «нормально», а гений и эталонный интеллект – нет, это противоречие.
У нашего восприятия есть масса шаблонов (стандартов, стереотипов и т. д. и т. п.) и, соответственно, масса способов их нарушить. Муха, плавающая в стакане апельсинового сока, это нормально. Где ей еще плавать, если вдуматься? Конечно, если в комнате нет ничего больше сладкого, то она нацелится на апельсиновый сок. Но наш мозг воспринимает эту «ужасающую» картину как противоречие, пробуждая эволюционно развитый в нас страх перед переносчиками инфекций. И это противоречие обострит наше восприятие, озадачив нашу интеллектуальную функцию, заставит ее работать.