- Лучше заткнись, Эштон! – внезапно шипит он. – Лучше заткнись, или я подумаю, что тебе нужны уроки того, как следует обходиться с женщинами в постели! – в его голосе появляется сарказм. – Или, может, тебе правда это нужно? Может быть, ты хочешь, чтобы я популярно, как отец сыну объяснил тебе, что следует делать с девушкой, согласившейся переспать с тобой?
- Нет, не нужно. Но я не насиловал её…
- Чёрт возьми, Эштон! – он, наконец, теряет самообладание. – У меня их были сотни… сотни! И ни одна из них не ушла из моей постели хотя бы с одним синяком!
- Да, я знаю. Наслышан!
О нём до сих пор ходят легенды, но ещё больше загадочности его образ получил с тех пор, как он стал спать только со своей женой. Теперь женщины произносят его имя почти с мистическим придыханием, будто мой отец не обычный человек из плоти и крови, а древнегреческий недостижимый для простых смертных Бог. Собственно, он и для меня именно им и являлся все последние годы... Да почему последние?! Всю мою жизнь!
- У неё всё тело было в синяках! Голова разбита!
- Она упала… - пытаюсь встрять, но так тихо, что сам себя едва слышу.
- На неё ещё неделю после твоих «ласк» без слёз и взглянуть было невозможно!
Отец резко опрокидывает содержимое бокала себе в горло, закрывает глаза, скривившись, затем подводит итог:
- Мой сын изнасиловал мою дочь!
- Я не насиловал её… - тут же отзываюсь.
Не знаю почему, но почему-то, по какой-то неясной причине ощущаю острую потребность оправдываться. Нет, не так – хоть немного очиститься в ЕГО глазах. Чувствую себя первоклассником, но снова и снова повторяю:
- Я НЕ НАСИЛОВАЛ ЕЁ!
- А что ты делал? – совершенно спокойно спрашивает он, заглядывая в мои глаза.
- Воспитывал!
- Что?! – на этот раз, кажется, мне удалось пошатнуть его знаменитую выдержку.
- Это было лекарство от затяжной хвори, - мне удалось, наконец, выразить свою мысль.
Отец резко дёрнулся и, прежде чем я успел сообразить, что именно он собирается сделать, нанёс мне только два метких удара: в лицо и живот.
На мгновение свет померк для меня, Земной шар остановился, но не для того, чтобы дать возможность перевести дух, пережить острую физическую боль, а для того, чтобы я чётче услышал отцовское послание:
- Не приведи тебя Бог, щенок, пережить эту боль, когда кто-нибудь решит так же «полечить» твоего ребёнка! - процедил сквозь зубы.
Пока я с трудом пытался прийти в себя, он вышел, но напоследок бросил:
- Сегодня же летишь в Австралию. Будешь реанимировать отмирающие ветки. И мозги свои на место вправлять!
И в этот момент я, наконец, понял источник свой неприязни к Софье: дело не в ней, а в нём! Это он относится к ней так, будто она не человек, а диковинное растение в оранжерее, это он оберегает, нежит её и лелеет, закрывая от мира и от настоящей реальности. Это он отдаёт ей всю свою любовь, забывая о других своих детях. Он - идеальный отец для всех, но любит только одного ребёнка - Софью.
Глава 4. Канитель
Vibrasphere - Breathing Place
Вся эта канитель началась с журнала.
Мне пятнадцать, и я стою на автобусной остановке, обнимаясь со своей подругой. Мы вот уже две недели как начали целоваться, и в тот солнечный мартовский день наш прогресс достиг той точки доверия, которая необходима девушке, чтобы позволить парню трогать её грудь.
Её зовут Филис, и она мне дико нравится. Главным образом тем, что я у неё первый.
У каждого человека есть свои собственные тараканы в голове, у меня их больше, чем у других, но в 15 лет сложно понять, что с тобой что-то не так, и я просто иду на поводу у собственных идей. И именно в этом возрасте, когда влечение к противоположному полу выходит на первый план, главная из них касается моих предпочтений в выборе девочек: я не вижу слишком смелых, ярких, доступных. Одноклассниц, уже имевших сексуальный опыт, вообще не отождествляю с женским полом как таковым - меня интересуют только те, кого не касались мужские руки, и нравственная сторона этой моей придури в этом возрасте заботит меня меньше всего.
Филис – никем до меня не целованная, чистая, скромная девочка из полной семьи со строгим отцом доктором. Она не только позволяет мне целовать и трогать себя, но и обещает секс, как только ей исполнится шестнадцать, а это уже через два месяца…
И вот я стою чуть поодаль автобусной остановки, спрятавшись за раскинувшим свои лотки газетным киоском, сжимаю её в своих объятиях, жадно вбирая все доступные при данных обстоятельствах прелести, мечтаю о том, как медленно стану снимать с неё одежду в нашу первую ночь, и уже почти вижу в своём гормонально обусловленном воображении фантастически заманчивую обнажённую грудь, как вдруг Филис резко отталкивает меня с возгласом:
- Мой автобус, Эштон!
Открываю глаза, стараясь урвать напоследок ещё один поцелуй, и невольно упираюсь взглядом в стенд с журналами.
Я вижу лицо…
Бывают ли у вас такие моменты, когда в одну секунду в сознании словно открывается дополнительный портал, и из него внезапно вываливаются необычно мудрые для тебя мысли, выводы, знания?
Это был один из таких моментов: всё, абсолютно всё, что занимало мою голову до этого момента, в одно мгновение было отброшено в сторону. Я увидел на обложке журнала знакомые черты – такие же точно глаза каждое утро смотрят на меня в отражении зеркала нашей ванной.
Мне не нужны были размышления, время, чтобы сопоставить факты, даты, потенциальные возможности и разумные допущения: уже в тот момент, когда Филис всё ещё в моих руках, отталкивает, но и не спешит покидать мои объятия, я уже знаю, кто этот человек на обложке, и понимаю, что этот день станет поворотной точкой в моей жизни.
Моя мать никогда не внушала мне ненависти к моему отцу и уж тем более не препятствовала нашим встречам. Она просто не знала, где его искать. Он жил какое-то время в Париже, они однажды пересеклись, между ними вспыхнули чувства, а потом он уехал домой – в США. С тех пор ни моя мать, ни я никогда не видели его. И она не могла сообщить ему, что ждёт от него ребёнка, что врач на УЗИ узнал в нём мальчика, что в не самом лучшем Парижском роддоме появился на свет я, весом 4200 граммов и ростом в 55 сантиметров, что у меня родовая травма, и нам очень нужна помощь, не только финансовая, но и просто рука, на которую можно опереться.
Моя мать никогда не скрывала от меня правды. Я не слишком хорошо помню, что именно она отвечала на мои вопросы, когда я был ребёнком, но последний наш разговор о НЁМ случился семь лет назад:
- Это была любовь, правда, только с моей стороны. Он уехал, а я не спросила его адреса. Когда узнала, что скоро появишься ты - была счастлива! Была бесконечно счастлива, потому что он оставил мне больше, чем я могла бы мечтать! Я не знаю, где он теперь, не знаю его полного имени, не имею представления, кто он и как живёт, но если бы вдруг ему случилось узнать о тебе, поверь: уже в самое короткое время он был бы здесь! Он очень хороший человек, Эштон! Очень! Лучший из всех, кого я знала…
Семь лет назад она сказала мне всё это. Семь лет я жду его. В девять, вследствие детской наивности пробовал даже искать, вглядываясь в чужие мужские лица, которых на улицах Парижа бесконечные, бесчисленные потоки…
В моей груди, где-то очень глубоко, всегда было спрятано чувство, что мой отец не может быть просто человеком, обычным мужчиной – он особенный, он не такой как все, и я люблю его, не зная, кто он, и никогда не видя его лица. Всё, что у меня есть – найденная у матери фотография, где он, откровенно говоря, снят в более чем интимном виде – полуобнажённым, спящим в её постели. Его черты сложно разобрать, но даже по этому фото можно с уверенностью сказать, что мы необычно сильно похожи. Поэтому журнал в моих руках, на обложке которого я вижу до боли знакомый взгляд карих глаз – самое ценное в моей жизни приобретение.
В его объятиях я вижу хрупкую в сравнении с ним женщину. В ней нет ничего общего с моей матерью, кроме того, пожалуй, что у неё красивое лицо… Её глаза – вечернее море, отражающее в своей спокойной глади небесную синеву… Это фото застывшей на фоне толпы пары сделано папарацци: двое, нечаянно пойманные камерой, замерли в ожидании неизбежного снимка.
Это фото приносит мне боль: непредвиденную, не поддающуюся осмыслению. Он не просто обнимает, а загребает её хрупкое тело своими большими руками, словно хочет закрыть от всего мира, но даже в этих поспешных объятиях читается бесконечная нежность. Мне пятнадцать лет, в моей голове десятки видео-уроков по занятию паркуром, виртуально обнажённая грудь Филис, финальные тесты перед весенними каникулами, субботний концерт школьной рок-группы, любовные сообщения одноклассниц, но в этот момент какой-то взрослой частью себя я понимаю, вижу, как сильно человек на фото, так фантастически похожий на меня, любит обнимаемую им женщину.
Он живёт своей жизнью, работает, рожает детей. Это нормально, так и должно быть – объясняет мне моя рациональная половина. Но та часть меня, где правят эмоции и чувства, ненавидит это фото, этот журнал и блондинку с умными глазами – я хочу, чтобы в его руках её не было. Я хочу, чтобы его руки были пустыми и неприкаянными, хочу, чтобы он искал мою мать, чтобы хранил память о ней и место рядом с собой для неё! Для нас…
«Александр и Валерия Соболевы в очередной раз отказали People в совместном интервью… стр. 3», гласит надпись под фото на обложке.
Открываю третью страницу журнала:
«Известный меценат присутствовал в эту среду на открытии передового онкологического центра во Флориде в сопровождении своей супруги Валерии. Фонд Соболевых инвестировал более 500 млн. $ в строительство и оснащение центра, предназначенного для лечения больных детей со всего мира.
- Доступность адекватной и своевременной медицинской помощи всем детям, но в большей степени тем, чьи семьи не в состоянии самостоятельно покрывать расходы, должна быть сегодня в приоритете, - заявил Соболев на конференции, посвящённой открытию центра.
Вклад известной четы в развитие отрасли, безусловно, неоценим, однако Соболевы до сих пор никак не прокомментировали произошедшее три года назад нападение на Валерию. Случившееся до сих пор остаётся одной из мистических тайн, бережно хранимых Соболевыми. На просьбу нашего корреспондента поднять завесу Александр ответил очередным отказом и предложил взамен рассказать о своих планах инвестирования в создание и развитие исследовательских лабораторий при новом онкологическом центре…».
Моя мать знает только его имя – Алекс. Алекс и Александр… это ведь одно и то же? Проверяю, google говорит, что да. Интересно, что скажет мать.
Вечером, подняв этот ценнейший в моей жизни журнал со стола, она долго смотрит на фото, я вижу, как эмоции радугой рассеиваются по её лицу, она, так же как и я рада, смущена и расстроена одновременно.
- Это он… - произносит сдавленным голосом.
Значит, я всё-таки нашёл его.
Самое смешное в нашей с матерью истории то, что мы оба никогда не читаем подобных журналов: у матери для этого нет времени, а для меня подобное чтиво лежит слишком далеко за пределами моих интересов. Но если бы хотя бы один из нас интересовался подобного рода периодической литературой, мы бы давно нашли его: оказалось, что лицо моего отца не сходило с таблоидов всего каких-то десять лет назад, и только в последнее время журналисты интересуются им всё меньше и меньше.
Я открываю для себя, что мой отец – действительно особенный, но совсем не в том плане в каком мне бы хотелось. Статьи о нём, коих в сети бесконечное множество, создают противоречивый, а местами даже скандальный образ. В молодости он – никому не известный студент-изобретатель новых технологий в строительстве, которые сегодня стали уже традиционными, в зрелости – известная личность, преуспевающий бизнесмен и… человек, на время утративший моральный облик. Таблоиды обвиняют его в жадности по отношению к бывшим жёнам, беспорядочных половых связях и злоупотреблении алкоголем. Но в последние десять лет он – примерный семьянин, отец, муж и один из самых достойных членов общества.
В одном из интервью он говорит, что больше всего в жизни гордится своими детьми: на фото обнимает миловидную, совершенно не похожую на него девчонку, и в его объятиях легко читается слепое обожание. На другом фото они тоже обнимаются, но уже смотрят друг на друга, и в его взгляде так много любви, что я буквально захлёбываюсь завистью…
Отец…
Этой мой отец…
Это МОЙ отец!
И он даже не знает обо мне. Он никогда НЕ ХОТЕЛ знать обо мне. За все годы, за все последние шестнадцать лет он ни разу не связался с моей матерью.
Беспорядочные половые связи – такой была его жизнь в то время… Как раз в то самое время, когда зачали меня.
Я – результат одной из его беспорядочных связей… Незапланированный, побочный эффект.
Он наверняка ведь даже не вспомнит имя моей матери, да что там: скорее всего, он и её саму вряд ли вспомнит.
Я любил его семь лет, пока не знал, пока думал, что он – хороший человек, который просто не знает, что я существую.
Но теперь, когда мне посчастливилось его найти, я его ненавижу…
Все последующие два года я отказываюсь от любого контакта с ним и легко читаю в материнских глазах разочарование. Я не знаю, чего она хочет больше: помочь мне обрести то, о чём я больше всего в жизни мечтал, или просто, наконец, встретиться с ним? В жестокие шестнадцать лет парням не свойственно знать, как изнуряюще болезненно порой бывает любить. Я ревную мать к отцу, отца к его жене и детям, ревную весь мир, обижен на всё и вся, и моя собственная ненависть пожирает меня живьём.
В семнадцать расстаюсь с Филис – наши отношения стали не просто занудными, а тошнотворными, и начинаю в своей жизни главу под названием «Беспорядочные половые связи», и мне вдруг становится легче…
Женские тела могут быть лекарством, оказывается. Но я разборчив: моим лекарством может быть только самый чистый, никем не тронутый до меня продукт. И как ни странно, мне его хватает с лихвой…
Внезапно я открываю для себя, что привлекателен. Это и раньше было в общих чертах почти догмой, но только в семнадцать становится наиболее очевидным и выходит на первый план. Я популярен у противоположного пола: девочки хотят меня не только физически, но и каким-то странным образом находят в моих психических и нравственных изломах нечто притягательное для себя.
Я иногда бываю даже груб с ними и заметил странную вещь – многим это нравится. Не только опытным, но и скромницам тоже. Чем жёстче я веду себя, чем больше потребительского эгоизма в моём отношении, тем больше бабочек слетается к моему огню. И этот факт сам по себе вызывает во мне некую тень отвращения к женскому полу как таковому. Только тень, потому что, по существу я не брезгую физическими контактами и в ближайшей перспективе не намерен менять своих предпочтений.
Я более никого не выделяю, ни с кем не отождествляю себя настолько, чтобы рассматривать возможность каких-либо отношений, не говорю о «любви», потому что от самого этого слова меня мутит, беру от женщин то, что они могут дать, но при этом всегда долго и тщательно выбираю, как и прежде заботясь, в первую очередь, о качестве.
К восемнадцати годам я – потребитель. Жестокий, безнравственный, чёрствый и холодный эгоист, спрятавшийся в панцире цинизма.
И вот наступает этот день – второе марта, когда мать сообщает мне, что скопила денег для того, чтобы отправить меня в хороший институт.
- Ты ведь хотел учиться в престижном месте? Доктора мы не потянем, но бизнес-администрирование вполне.
- Что за институт? – спрашиваю.
- Вашингтонский Университет, это в США.
Она могла бы и не говорить мне, где это. Потому что я знаю. Там работает ОНА – ЕГО жена, преподаёт математику.
- Так что скажешь?
Пожимаю плечами:
- Почему бы и нет?
Я делаю вид, что ничего не понял в этой примитивной женской стратегии, а мать радостно вздыхает.
Интересно, как она рассчитывает финансировать моё обучение? Уверен, что максимум, на что ей хватит денег – это один семестр и билет до Сиэтла. А дальше что?
Но мне нравится эта авантюра. И нравится материнский план: забавно будет увидеть это синеглазое холёное лицо купающейся в любви и деньгах женщины, когда она увидит МЕНЯ!