Последнее сафари явно приблизило его физический конец. Прежде осанистый и крепкий для человека его возраста, с черными как смоль волосами и постоянно улыбавшийся, он основательно сгорбился и сильно потерял в весе. Волосы его поседели, а улыбка стала нервной, с отчетливым подергиванием в уголке рта.
Еще до того, как с ним произошли чудовищные изменения, сделавшие его объектом насмешек для бывших «друзей», сэр Эмери расшифровал или перевел – в чем я не особо разбираюсь – несколько рассыпающихся древних осколков, известных в археологических кругах как «Фрагменты Г’харна». Хотя он никогда в полной мере не обсуждал со мной свои находки, я знаю, что именно полученные благодаря им сведения заставили его отправиться в злополучное путешествие в Африку. Вместе с горсткой близких друзей, таких же ученых, он отправился в дебри на поиски легендарного города, который, как считал сэр Эмери, существовал за многие века до того, как были заложены фундаменты пирамид. И действительно, по его расчетам, первобытных предков человека еще не было в природе, когда впервые поднялись к небу каменные бастионы Г’харна. Заявления моего дяди об их возрасте, если они вообще существовали, подтверждались и новыми научными исследованиями «Фрагментов Г’харна», относивших их ко времени до начала триасского периода, и ничто не могло объяснить тот факт, что они не превратились в многовековую пыль.
Именно сэр Эмери, один и в ужасном состоянии, шатаясь, добрался до лагеря дикарей через пять недель после того, как экспедиция вышла из туземной деревни, где в последний раз контактировала с цивилизацией. Несомненно, нашедшие его жестокие дикари расправились бы с ним на месте чисто из суеверия. Однако их остановили его дикий вид и странный язык, на котором он кричал. К тому же он явился с территории, считавшейся табу в легендах племени. В конце концов они кое-как вылечили его и вывели в более цивилизованные места, откуда он сумел добраться до внешнего мира. О других членах экспедиции никто с тех пор ничего не слышал, и только мне известна эта история, которую я прочитал в присланном мне дядей письме. Но об этом позже.
После возвращения в Англию сэр Эмери начал приобретать уже упоминавшиеся выше эксцентричные черты характера, и любого намека или разговора на тему исчезновения его коллег было достаточно, чтобы он начинал бессвязно бормотать о всяких необъяснимых вещах, вроде «потаенной земли, где сидит погруженный в мрачные мысли Шудде-Мьелл, замышляя уничтожить человечество и освободить из подводной темницы Великого Ктулху…». Когда его официально попросили объяснить, что стало с его пропавшими спутниками, он сказал, что они погибли во время землетрясения, и хотя, по слухам, его просили пояснить свой ответ, он больше ничего не говорил…
Так что, не зная, как он станет реагировать на вопросы о своей экспедиции, я не осмеливался его расспрашивать. Однако в те редкие моменты, когда он считал нужным поговорить об этом сам, я жадно его слушал, не меньше других желая, чтобы тайна наконец раскрылась.
Прошло всего несколько месяцев после его возвращения, когда он неожиданно уехал из Лондона и пригласил меня составить ему компанию в его коттедже, стоявшем на отшибе среди йоркширских торфяников. Приглашение выглядело несколько странным, учитывая, что он провел много месяцев в полном одиночестве в разнообразных уединенных местах и предпочитал считать себя кем-то вроде отшельника. Я согласился, увидев в том прекрасную возможность оказаться подальше от людей, что особенно способствует творческому настроению.
II
Однажды, вскоре после того как я обустроился на новом месте, сэр Эмери показал мне пару красивых жемчужных шаров, диаметром примерно в четыре дюйма каждый. Хотя он не мог точно назвать материал, из которого они были сделаны, он смог объяснить мне, что тот представляет собой некое неизвестное сочетание кальция, хризолита и алмазной пыли. Каким образом они были изготовлены, по его словам, можно было лишь догадываться. Он рассказал, что шары были найдены на месте мертвого Г’харна – первый намек на то, что он действительно его нашел в погребенном под землей каменном ящике без крышки, грани которого, расположенные под странным углом, украшали каменные изображения крайне чужеродного вида. Сэр Эмери не стал подробно их описывать, заявив лишь, что суть их настолько омерзительна, что он предпочитает ее не воспроизводить. Наконец в ответ на мои наводящие вопросы он сказал, что они изображали чудовищные жертвоприношения некоему неизвестному божеству. Больше он говорить ничего не стал, но отослал меня к трудам Коммода и Каракаллы. Он упомянул также, что на ящике наряду с изображениями имелось множество высеченных символов, очень похожих на клинопись «Фрагментов Г’харна» и в некоторых отношениях удивительно схожих с почти непостижимыми «Пнакотическими рукописями». Вполне возможно, продолжал он, что ящик был на самом деле своего рода коробкой для игрушек, а шары – погремушками для кого-то из детей древнего города; в той части странных надписей на ящике, что ему удалось расшифровать, определенно упоминались дети, или детеныши.
Именно в этот момент его рассказа я вдруг заметил, что глаза сэра Эмери начали стекленеть, а речь стала бессвязной – словно некая странная сила начала воздействовать на его сознание. Внезапно впав в гипнотический транс, он начал бормотать что-то о Шудде-Мьелле и Ктулху, Йог-Сототе и Йибб-Тстлле – «чужих богах, не поддающихся описанию» – и о мифических местах со столь же фантастическими названиями: Сарнат и Гиперборея, Р’льех, Эфирот и многие другие…
Как бы мне ни хотелось побольше узнать о трагической судьбе экспедиции, боюсь, именно я остановил сэра Эмери, не дав ему продолжать. Как бы я ни старался, но, слыша его бормотание, я не мог скрыть беспокойство и озабоченность, что вынудили его поспешно извиниться и скрыться в своей комнате. Позднее, когда я заглянул в его дверь, он был полностью поглощен своим сейсмографом, сопоставляя отметки на графике с взятым из библиотеки атласом мира, и при этом тихо разговаривал сам с собой.
Естественно, учитывая интерес моего дяди к проблемам антропологии и религии, неудивительно, что в его библиотеке можно было найти работы, посвященные примитивным древним верованиям, такие как «Золотая ветвь» и «Культ ведьм» мисс Мюррей. Но что я мог сказать о других книгах, которые я обнаружил в библиотеке дяди через несколько дней после своего приезда? На его полках стояло, по крайней мере, девять томов столь возмутительного содержания, что в течение многих лет они считались заслуживающими осуждения, богохульными, омерзительными, чудовищными плодами литературного помешательства. К ним относились «Хтаат Аквадинген» неизвестного автора, «Заметки о Некрономиконе» Фири, «Либер Миракулорем», «История магии» Элифаса Леви и выцветший, переплетенный в кожу экземпляр жуткого «Культа упырей». Возможно, самое худшее, что я видел, – небольшой, защищенный от дальнейшего распада клейкой пленкой томик Коммода, который этот кровавый маньяк написал в 183 году нашей эры.
Более того, будто этих книг было мало, – что означало неразборчивое, то ли пение, то ли бормотание, которое часто доносилось из комнаты сэра Эмери посреди ночи? Впервые я услышал его на шестую проведенную в его доме ночь, когда меня вырвали из беспокойного сна отвратительные звуки языка, который, казалось, не могли воспроизвести человеческие голосовые связки. Однако мой дядя странным образом им владел, и я записал повторявшуюся последовательность звуков, попытавшись представить ее в виде слов. Слова эти – или звуки – выглядели так:
Хотя тогда эти слова казались мне непроизносимыми, я обнаружил, что с каждым днем мне странным образом все легче их выговаривать – словно по мере приближения некоего омерзительного кошмара я обретал способность выражаться его собственными понятиями. Возможно, я просто начал произносить эти слова во сне, а поскольку во сне все дается намного проще, способность эта сохранилась и наяву. Но это не объясняет сотрясений – тех самых необъяснимых сотрясений, что так пугали моего дядю. Являются ли толчки, вызывавшие постоянную дрожь пера сейсмографа, всего лишь следами некоего обширного подземного катаклизма на глубине в тысячу миль и на расстоянии в пять тысяч, или причина их в чем-то ином, столь чуждом и пугающем, что разум мой отказывается подчиняться, когда я пытаюсь детально разобраться в этой проблеме…
III
После того как я провел вместе с сэром Эмери несколько недель, наступил момент, когда стало ясно, что он быстро выздоравливает. Да, он до сих пор ходил сгорбившись, хотя, как мне казалось, уже не столь заметно, и его так называемые странности тоже никуда не делись, но в остальном он стал больше напоминать себя прежнего. Нервный тик на лице полностью исчез, щеки приобрели некоторый цвет. Я предполагал, что его выздоровление во многом связано с нескончаемым изучением данных сейсмографа – к тому времени я уже установил наличие однозначной связи между показаниями прибора и болезнью дяди. И, тем не менее, я не мог понять, каким образом внутренние движения Земли столь влияют на состояние его душевного здоровья. После того как я снова побывал в его комнате, чтобы взглянуть на прибор, он продолжил свой рассказ о мертвом городе Г’харн. Мне следовало бы отвлечь его от этой темы, но…
– В надписях на фрагментах, – сказал он, – содержались сведения о местоположении города, название которого, Г’харн, известно лишь в легендах и который в прошлом упоминался на равных с Атлантидой, Му и Р’льех. Миф, и ничего больше. Но если легенда оказывается связана с конкретным местом, значение ее усиливается. А если в этом месте обнаруживаются реликты прошлого, погибшей давным-давно цивилизации, то легенда становится историей. Ты бы удивился, узнав, сколь немалая часть мировой истории возникла именно таким образом.
Интуиция подсказывала мне, что Г’харн существовал в реальности, а после того, как я расшифровал найденные фрагменты, я обнаружил, что могу тем или иным образом это доказать. Я бывал во многих странных местах, Пол, и слышал еще более странные истории. Однажды я жил в африканском племени, заявлявшем, что им известны тайны затерянного города. И там мне поведали о стране, где никогда не светит солнце, где спрятавшийся глубоко под землей Шудде-Мьелл замышляет посеять зло и безумие по всему миру, намереваясь воскресить другие, еще худшие мерзости!
Он скрывается под землей, дожидаясь, когда звезды займут нужное положение, когда его ужасающие орды станут достаточно многочисленными и когда он сможет наводнить мир злом, вернув в него другое, еще большее зло! Мне рассказывали истории о сказочных существах со звезд, которые населяли Землю за миллионы лет до появления человека и которые продолжали жить здесь в некоторых потаенных местах. Говорю тебе, Пол, – голос его стал громче, – они живут здесь даже сейчас – в местах, которые никто не может себе даже представить! Мне рассказывали о жертвоприношениях Йог-Сототу и Йибб-Тстллу, от которых холодеет кровь, и о странных ритуалах, практиковавшихся под доисторическими небесами еще до возникновения Древнего Египта. По сравнению с тем, что я слышал, труды Альберта Великого и Гроберта выглядят банальными, и сам де Сад побледнел бы, узнав об этом.
Речь моего дяди ускорялась с каждой фразой, но в конце концов он перевел дыхание и продолжил, уже не столь быстро и более уравновешенным тоном:
– Первое, о чем я подумал, расшифровав фрагменты, – это экспедиция. Могу сказать тебе, что кое о чем я сумел докопаться здесь, в Англии. Ты бы удивился, узнав, что таится под поверхностью некоторых вполне мирных холмов Костуолда. Но это сразу же привлекло бы толпу так называемых «специалистов», так что я решился отправиться на поиски Г’харна. Когда я впервые упомянул об экспедиции Кайлу, Гордону и другим, мне пришлось придумать достаточно убедительный аргумент, ибо все они настаивали на том, чтобы поехать со мной. Впрочем, уверен, что некоторые из них считали мое предприятие сумасбродной затеей, поскольку, как я уже объяснял, Г’харн относится или, по крайней мере, относился к тому же миру, что и Му или Эфирот, и потому его поиски напоминали поиски подлинной лампы Аладдина. Но несмотря ни на что, они отправились вместе со мной. По-другому они вряд ли могли поступить, ибо, если Г’харн в самом деле оказался бы реальностью… Только представь, какой славы они бы лишились! Они никогда бы себе этого не простили. И потому я не могу простить себе того, что случилось – если бы не моя история с загадочными фрагментами, все они были бы сейчас здесь, да поможет им Бог…
Голос сэра Эмери снова начал звучать возбужденно, и он лихорадочно продолжал:
– Господи, меня здесь просто тошнит! Не могу больше выдержать. Все из-за этой травы и земли, что приводят меня в содрогание! Цементные стены – вот что мне нужно, и чем толще, тем лучше… Но даже города имеют свои недостатки… Подземные туннели, и все такое… Видел «Катастрофу в метро» Пикмана, Пол? Господи, что за фильм… И та ночь…
Та ночь! Если бы ты видел их, поднимающихся с места раскопок… Если бы ты чувствовал дрожь… Да что там! Сама земля раскачивалась и плясала, когда они из-под нее поднимались… Мы побеспокоили их, понимаешь? Возможно, они даже подумали, будто мы на них напали, и вышли… Господи! Что могло стать причиной подобной жестокости? Всего за несколько часов до этого я поздравлял себя с находкой шаров, а потом… потом…
Он тяжело дышал, его глаза, как и прежде, частично остекленели. Тембр голоса странным образом переменился, став неразборчивым и чужим.
– Се’хайе, Се’хайе… Возможно, город и был погребен, но тот, кто назвал Г’харн мертвым, не знал и половины всего. Они были живы, живы в течение миллионов лет; возможно, они неспособны умереть… Почему бы и нет? Они ведь в своем роде боги, верно?.. Они появились перед нами в ночи…
– Дядя, прошу тебя! – сказал я.
– Незачем так на меня смотреть, Пол, или думать о том, о чем ты сейчас думаешь… Случалось и куда более странное, поверь мне. Могу поклясться, Уилмарт из Мискатоникского университета мог бы рассказать кое-что на этот счет! Ты не читал того, что писал Йохансен! Господи, прочитай отчет Йохансена! Хай эп фл’хур… Уилмарт… Старый болтун… Что он знает из того, о чем никогда не расскажет? Почему ничего не слышно о находке в Безумных горах, а? Что удалось откопать из-под земли Пэйбоди? Расскажи, если сумеешь? Ха-ха-ха! Се’хайе, Се’хайе – Г’харн иканика…
Перейдя на крик, сэр Эмери поднялся, отчаянно жестикулируя руками. Его взгляд остекленел. Вряд ли он вообще видел меня или хоть что-либо, за исключением жуткой картины, возникшей в его воображении. Я взял его за руку, чтобы успокоить, но он стряхнул мою ладонь, похоже, не понимая, что делает.
– Они поднимаются из-под земли, словно резиновые… Прощай, Гордон… Не кричи так – от крика мутится мой разум… Слава богу, это всего лишь сон! Кошмар, подобный остальным, что бывают у меня в последнее время… Это ведь сон, да? Прощай, Скотт, Кайл. Лесли…
Неожиданно он резко развернулся, вытаращив глаза.
– Земля расступается! Их множество… Я падаю… это не сон! Господи! Это не сон! Нет! Уходи, слышишь? А-а-а! Слизь… Беги!.. Беги! Прочь от этих – голосов? – прочь от этих звуков, от пения…
Неожиданно он сам начал петь, и чудовищный звук его голоса, не искаженный расстоянием или толстой прочной дверью, наверняка поверг бы более робкого слушателя в обморок. Звуки были похожи на те, что я слышал раньше ночью, а слова уже не казались столь зловещими, как на бумаге, даже, скорее, нелепыми, но хватало того, что они срывались с губ родного мне человека, столь плавно и непринужденно…
Распевая эти невероятные слова, сэр Эмери начал перебирать ногами на месте, изображая гротескную пародию на бег. Внезапно он снова закричал, метнулся мимо меня и со всего размаху врезался в стену. Удар свалил его с ног, и он безвольно осел на пол.
Я боялся, что мои слабые попытки помочь могут оказаться недостаточными, но, к моему нескрываемому облегчению, несколько минут спустя он очнулся, дрожащим голосом заверил меня, что «все в порядке, просто слегка переволновался!», и, опираясь на мою руку, удалился к себе в комнату.