Книга 3
Погоня за «Кайпаном»
Злополучный груз
ПОГОНЯ ЗА «КАЙПАНОМ»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Приготовления
Сейчас — август 1921 года. Прошло уже три года с тех пор, как я вернулся из Египта. Этот серый период, когда я пробовал наслаждаться спокойной жизнью, не заслуживает особого внимания. Я всегда наивно полагал, что приключения и сражения, в которых я участвовал, были предначертаны мне судьбой, в то время как на самом деле всему виной был только мой характер.
Я предпринимал самые невероятные авантюры, всякий раз предполагая, что руководствуюсь желанием отыскать самую короткую дорогу к благосостоянию. Говоря о богатстве, я, возможно, искажаю тривиальный смысл этого слова: я стремился не к накопительству, не к роскошной жизни, а к обладанию скрытой силой, без которой человек неспособен совершать самостоятельные действия в рамках общества. Деньги приобретают в моих глазах смысл лишь потому, что позволяют обрести свободу. Главная трудность состоит в том, чтобы подчинить себе эту силу, а не превратиться в ее раба или жертву.
Вернувшись в Обок, я первым делом решил построить настоящий корабль, вложив в это дело капитал, собранный во время последнего путешествия. Я решил отремонтировать «Ибн-эль-Бахр», чтобы мирно совершать на нем каботажные рейсы и ловить рыбу.
Довольно опасностей и безумных затей, хватит бросать вызов судьбе: игрок должен остановиться, пока ему везет. Это так, но… Он не останавливается и никогда не остановится, ибо ведет игру ради игры, а не ради наживы; он играет, рискуя проиграть, и чем выше ставки, чем сильнее риск, тем больше он входит в азарт.
Я никогда не брал в руки карт, не подходил к рулетке и не бывал на бегах (подобные игры меня не привлекают), но у меня душа игрока, и я не могу не играть.
«Альтаир» был построен на верфи Обока за полгода. Его части были сделаны из тяжелых ветвей зизифуса, доставленных с гор на спинах данакильцев.
Обломки «Ибн-эль-Бахра» под теслами плотников приобрели божеский вид, и вскоре на берегу появился новый корпус. В полдень, когда стихал стук молотков, кули отдыхали в тени корабля, а во время прилива добродушное смеющееся море ласкалось к его килю своими барашками, подобно кошке, небрежно протягивающей свою бархатную лапку к будущей добыче.
Первые шаги по новой палубе, глубокий пустой трюм, готовый принять товар, — все это опьяняет меня; корабль, ставший частью меня самого, кажется мне огромным и непобедимым, и я люблю его, как мать любит своего ребенка: даже если он безобразен, он для нее красивее всех.
Но мой корабль не был безобразным, и я был очень горд, когда его спустили на воду. Спуск на воду — это подлинное рождение корабля, когда инертная масса обретает дыхание при соприкосновении со стихией, подобно тому как первый глоток воздуха приобщает младенца к земной жизни и первый крик, в котором звучит безотчетная тревога, навеки отторгает его от матери. Это новое существо, устремленное в будущее, к неизведанным горизонтам, к своей судьбе. Пиллерсы убраны, распоротые мешки с песком мало-помалу опустошаются, и корпус судна медленно ложится на бок. Двести человек, ухватившись за тросы, тащат его то на форштевне, то на ахтерштевне. Корабль приближается к морю. Толпа кули с криками тянет и толкает корабль, тяжело перекатывающийся на прибрежных камнях. Кажется, что он сейчас расколется от собственной тяжести и останется на берегу, который ему не хочется покидать.
Наконец высокая волна подхватывает его, люди дружно налегают, и киль со страшным скрежетом и грохотом сдвигается с места. Волна отступает, корабль грузно переваливается на другой борт и продолжает двигаться вперед, повинуясь воле моря. Внезапно шум смолкает. Судно легко скользит по воде, наконец-то освободившись от цепких объятий земли, под восторженные крики собравшихся людей.
Я назвал корабль «Альтаиром». Для нас это название звезды, для арабов — птицы: «аль-Теир».
Я оснастил его как латинскую шхуну и поставил своими руками полудизельный двигатель. Хотя я никогда не делал подобной работы, мне посчастливилось внедрить механическую установку в деревянный корпус с помощью примитивных орудий труда.
Длина судна составляла двадцать пять метров, ширина — шесть метров и с двигателем его скорость достигала при хорошей погоде пять узлов. Я поставил паруса очень низко, чтобы кораблю были не страшны сильные бризы, возлагая надежду на двигатель при штиле и слабом ветре.
Судно проявило прекрасные мореходные качества во время штормов и держало парус даже с очень легким балластом, а его двухметровая осадка позволяла нам заходить на любые якорные стоянки и легко преодолевать рифы.
В течение двух лет я совершал каботажные рейсы, а затем сдал судно в аренду некоему рыболовному обществу, финансируемому норвежской фирмой, которое появилось в Джибути. Когда это общество прогорело, я забрал свое судно и с горечью вынужден был признать, что корабль, на который я возлагал такие надежды, не приносит мне никакого дохода. За три года я задолжал моему другу Мэриллу двадцать пять тысяч франков. Нужно было выбраться из этого тупика. И кроме того, зов моря с каждым днем становился все более неодолимым.
И тогда я вспомнил о шаррасе. Почему бы не испробовать в Индии то, что удалось мне в Греции?
Я написал Ставро письмо с просьбой одолжить мне денег; он обещал мне всяческое содействие, но мое предложение показалось ему слишком сомнительным, чтобы рисковать своим капиталом. Он счел мои шансы на успех весьма слабыми, ведь я собрался действовать только исходя из того, что гашиш называется в Индии шаррасом.
Я рассказал о своих планах Мэриллу, и он пообещал мне пятьдесят тысяч франков. Тотчас же я начал готовиться в путь, и сборы поглотили все мои оставшиеся деньги.
Накануне отъезда, когда я зашел к Мэриллу за обещанной суммой, он принялся извиняться, сославшись на непредвиденный срок платежа и сорвавшийся куш, на который он рассчитывал… словом, обычные отговорки человека, давшего неосторожное обещание.
Чуть позже я встретил очень богатого предпринимателя господина Носето. Он вызвал у меня живую симпатию, это был человек умный, энергичный, лишенный большинства низменных предрассудков, свойственных колониальной среде.
Никто не знал, сколько ему лет. Он никогда этого не говорил и на расспросы любопытных отвечал уклончивыми фразами в духе графа Сен-Жермена. Путем расчетов и сопоставления дат удалось выяснить, что ему приблизительно шестьдесят лет, и его возраст даже завышали, чтобы контраст получился более разительный, ибо у старика был образ жизни очень молодого человека.
Я видел, как он чуть свет садится на велосипед и весело катит на свою верфь. Он дружески махал мне издали рукой и пел мне дифирамбы за аперитивом в самых чопорных кругах.
Я без обиняков попросил его одолжить мне пятьдесят тысяч франков, чтобы предпринять необычное дело, подробности которого я вынужден был от него утаить.
— Если мне не повезет, — прибавил я, — я достаточно молод, чтобы взяться за любую работу и возместить вам убытки. Я обратился к вам, потому что понял, что вы могли бы оказать мне доверие.
Он ни секунды не колебался, ни о чем меня не спросил и не высказал ни малейшего сомнения. Признаться, я был растроган доверием старого, жадного до наживы, изворотливого лиса, мастерски владевшего своим нелегким делом.
Но этот человек был совершенно непредсказуем. Я вручил ему поручительство по векселю Мэрилла, краснея оттого, что могу дать ему в залог лишь свою добрую волю. Я верил, что у моего друга действительно финансовые затруднения, и собирался отчислять ему определенный процент будущей прибыли в благодарность за оказанные ранее услуги.
Мэрилл беспрекословно дал мне свое поручительство по векселю, быть может, устыдившись своего поведения при виде благородного жеста Носето.
В тот же вечер я отбыл в Обок, где находились моя жена с дочерью.
* * *
Мы ждали ребенка, но не знали точной даты, когда он должен родиться. Можно было бы отсрочить мой отъезд, прежде чем бросаться очертя голову в очередную авантюру, но то, что для других было бы огромным событием, воспринималось нами при странной жизни, которую мы вели, всего лишь как второстепенный эпизод. Все же я решил задержаться еще на три дня — большой срок, учитывая то, что муссон уже ослабевал, а без него долгий переход через Индийский океан был бы весьма затруднителен.
Нам сопутствовала удача. Моя вторая дочь тихо и быстро, всего лишь за пять минут, появилась на свет после обеда, накануне моего отъезда. Это не были традиционные роды с доктором в белом халате и акушеркой. Мне пришлось заменить обоих с помощью моей семилетней дочери Жизель.
На следующее утро я отплыл в Индию, и из-за того, что рождение дочери совпало с началом моего путешествия, которое должно было поставить наше будущее на карту, местные жители прозвали ребенка Инди-Баба (цветок Индии). Мы дали девочке имя Амелия, но прозвище, подходившее ей больше, так за ней и осталось.
Наш корабль летит вперед, подгоняемый попутным западным бризом. Маленький белый домик на берегу постепенно уменьшается в размерах. Я еще различаю вдали белый шарф, привязанный к большому веслу в углу террасы в знак прощания. Затем все исчезает в мареве летнего дня, и от дома остается лишь белая точка, которую скорее угадываешь, чем видишь в дымке рыжеватой пыли, клубящейся над равниной под порывами налетевшего хамсина. Вот и она растаяла вдали… Теперь все кончено, но ее белый отсвет каким-то чудом проглядывает сквозь туман, провожая нас еще некоторое время… Я вглядываюсь вдаль, но теперь уже ничего не видно, берег скрывается за горизонтом, и ветер гонит нас в необъятные просторы Индийского океана.
Спускается ночь. Судовая жизнь налаживается, земля уже позабыта, образ мыслей меняется — мы уже принадлежим морю.
Рулевой затягивает свою заунывную песню, нас убаюкивает безмятежное спокойствие океана, все заботы и треволнения уносятся без оглядки в бесконечное пространство.
После того как на судне установили двигатель, я был вынужден совмещать капитанские обязанности с тяжким трудом механика, но мне удалось найти себе замену. Это восемнадцатилетний данакилец Мухаммед Мола, которого я взял к себе еще ребенком. Он не моряк, его соплеменники живут в горах, но он родился в Обоке и, как все мальчишки прибрежных городов, с детства дружит с морем.
Среднего роста, он сложен как Геркулес, и только античный скульптор мог бы передать совершенство пропорций этого тела. Все его движения настолько гармоничны, каждая поза свидетельствует о таком душевном равновесии, что на него приятно смотреть. Молчаливый, наблюдательный, наделенный удивительной памятью бедуин стал в некотором роде душой машины; он знает все ее причуды и относится к ней как к живому существу. Он разговаривает с ней, холит и улавливает в ее монотонном голосе малейшие неполадки.
Со мной по-прежнему верный Юсуф Казем, охотник за черепахами, историю о том, как он был оставлен на острове Совоба, я поведал в «Контрабандном рейсе». Он — настоящий моряк, прекрасный моряк. Сейчас ему около тридцати лет. Этот мягкий человек способен стать свирепым и даже неумолимым, чтобы сдержать данное обещание. Он исполняет обязанности завхоза, боцмана и официанта и, несмотря на бортовую и килевую качку, прилежно готовит мне еду, ухитряясь даже выпекать белый хлеб. Он пользуется среди команды большим авторитетом. К несчастью, его дни сочтены из-за туберкулеза и, быть может, именно печатью судьбы объясняется его благородство, презрение к опасностям и слепая преданность человеку, к которому он привязался.
Что касается Абди, с которым читатель познакомился еще в «Тайнах Красного моря», он ничуть не изменился.
Скажу мимоходом несколько слов о моем юном рулевом сироте Кадижета; его имя часто встречается на страницах этой книги. В свое время мне удалось спасти его от дурного влияния унтер-офицеров Обока, где была тогда расквартирована сенегальская рота. Предоставленный самому себе, он зарабатывал на хлеб, помогая мяснику или ловцам акул разрубать туши на берегу. Кроме того, он выполнял мелкие поручения рыночных торговок.
Когда ему не удавалось прокормиться честным трудом, он прибегал к различным уловкам. Как-то раз некая женщина решила посоветоваться с колдуном по поводу своей «заколдованной» печи. Всякий раз она извлекала оттуда на одну лепешку меньше, чем клала, хотя при этом не оставалось никаких следов. Вскоре колдун застал Кадижету, притаившегося за хижиной старухи, у стены, возле которой стояла печь. Мальчишка проделал снаружи отверстие в глине и при случае ловко выхватывал из печи лепешки, проявляя при этом незаурядную сноровку — иначе он мог бы сильно обжечься. Совершив кражу, он затыкал отверстие в стене, и ничего нельзя было заметить.
Смазливого паренька с нахальными глазами, гибким кошачьим телом и шелковистой кожей вскоре приметили унтер-офицеры из гарнизона. Он слонялся вокруг казарм, словно голодный молодой шакал, надеясь разжиться несколькими грошами или горбушкой хлеба. Его завлекли в казарму сладостями и мелкими безделушками, и он сначала не понял, чего от него ждут. Когда же его поставили перед фактом, он выпрыгнул из окна второго этажа и убежал.
Но, поразмыслив, Кадижета решил согласиться на то, за что так щедро платили френги.
Тогда-то его и привел ко мне Юсуф, опасавшийся, что дурной мальчишка запятнает честь его племени. Я взял проказника на борт и для начала прописал ему порку сезенем. Вскоре Кадижета, которого хорошо кормили, позабыл своих гарнизонных наставников и презрительно плевался, встречая их на улице.
И все же поначалу было нелегко совладать с этим маленьким, хитрым и терпеливым зверем. К счастью, он был умен и понял, что выгоднее соблюдать правила приличия.
Одного наказания оказалось достаточно, чтобы научить его уважать хозяина и чужое добро. Дело было так: я послал его зачем-то в свой рабочий кабинет и, поскольку он долго не возвращался, отправился вслед за ним и бесшумно вошел в комнату. Завидев меня, он сделал едва заметное движение, но этого было достаточно, чтобы пробудить у меня подозрение. На столе лежал мой бумажник с деньгами. Интуиция подсказывала мне, что его только что открывали, и я произнес, пристально глядя на воришку:
— Положи на место то, что сейчас взял.
— Я ничего не брал…
Шомпол оказался у меня под рукой, и, не дожидаясь окончания фразы, я задал мальчишке хорошую порку. Только тот, кого ласкали стальным шомполом, способен оценить его по достоинству.
Кадижета молча извивался на полу, и во время этого дикого танца у него выпала изо рта пятифранковая купюра. Мальчишка убежал и спрятался в чулане, где просидел целый день без еды и питья.
Мы никогда больше не вспоминали об этом происшествии, которое исцелило Кадижету от страсти к воровству. Но с тех пор он смотрит волком на все шомпола.
Чтобы завершить описание своей команды, я расскажу кое-что о Раскалле Ахмаре, метисе, в чьих жилах смешалась кровь суданских и эфиопских ловцов жемчуга, беглом рабе с аравийского побережья. Этот добродушный гигант с суровым взглядом пугает по всякому поводу нашего юнгу страшными угрозами и гоняется за ним с хворостиной вместо плетки.
В Обоке он добровольно нянчил мою старшую дочь Жизель, безропотно снося все ее капризы. Мы с женой частенько смеялись, наблюдая издали, как великан терпеливо держит нашу дочь, справляющую нужду, на вытянутых руках, подбадривая ее песенкой. Если авария случилась, когда она сидела у него на коленях, он боялся пошевелиться, чтобы не потревожить ребенка.
Следует упомянуть также о Бара Караши, уродливом, как Квазимодо, и сильном, как бык, шихрийце. Мне пришлось немало помучиться с этим животным. Он долго плавал на больших фелюгах и привык удовлетворять свои потребности с легкостью, присущей местным диким нравам. Юнга — данакильский мальчуган лет двенадцати — даже ночью не расставался со своей джамбией и, не задумываясь, пустил бы ее в ход, если бы этот сатир возобновил свои притязания, из-за которых однажды ночью на судне поднялся переполох.