— Вам хорошо тут сидеть, — шепчет он на ухо инженеру с самыми безумными гримасами, — а мне каково! От них пахнет трупом! Они хуже, чем чума! Почем вы знаете, может, эти самые штуки тоже заразительны, и у меня пойдут по всему телу пятна!
— Молчите! — вырывается у инженера страдальчески. — Я… я нервничаю! Вы мешаете мне работать!
А старший техник, высказав еще несколько мрачных взглядов по поводу чумы, проказы, гангрены, столбняка, вампиризма и трупного пота, подхватывает свои бумажки и бежит в мастерские, оставив инженера в полуобмороке над выплюнутым монпансье.
Вбежав в мастерские, он опасливо оглянулся, юркнул в жерло огромной неподвижной машины и крикнул:
— Менд-месс, ребята! Готово! Он скорей сунет нос себе подмышку, чем заглянет сюда… Торопитесь!
Инвалиды один за другим попрыгали в отверстие. Они проползли по узкому каналу, нащупали железные ступеньки вниз, юркнули в люк и через минуту очутились в длинном прямоугольном коридоре, обшитом металлическими листами. Здесь все сделано из белесоватого сплава, похожего на алюминий. Стены, полы, потолки, круглый стол, стулья — легкие, белесоватые, эластичные, как посуда. Матово-серый блеск струится отовсюду, — это штаб металлистов, устроенный так ловко, что ни один архитектор не мог бы его отыскать. Дядя Гнейс давно твердил, что не пройдет и столетия, как все города и жилища будут строиться из этого сплава, будут подниматься на руки, как кубики, складываться, переноситься с места на место. И все станет легче в этих легких постройках оттого, что люди окружат себя не деревом, разлагающим мускулы, не известью, отяжеляющей мозг, не камнем, крушащим кожу, не железом, останавливающим кровь, не глиной, влияющей на диафрагму, не сталью, затрудняющей внутреннюю секрецию, — а металлом, блаженно снимающим тяжесть и дышащим на них потенциальною силой особого свойства.
За белым столом сидели техник Сорроу, Жорж — металлист и Ханс — шахтер. Лица их были важны. Они кивнули инвалидам, и те безмолвно расселись по скамьям. В ту же минуту легкая, складная дверь, похожая на игрушку, собралась в металлические складки и пропустила в комнату Лори Лэна.
Лэн был бледен и хмур. Прищуренные глаза его смотрели в землю. Он подвигался под пристальным взглядом всей залы прямо к столу. Здесь он остановился, вынул из кармана шнур, бросил его на стол и протянул обе руки технику Сорроу. В зале наступило безмолвие. Брови рабочих и инвалидов сдвинулись.
— Так ли я понимаю, Лори Лэн, металлист? — сурово спросил Сорроу.
— Вяжи, старина, — угрюмо ответил Лэн.
Сорроу взял шнур и обмотал им протянутые руки рабочего. Потом он встал и заговорил:
— Ребята, это второй случай себясуда за все время нашего союза. Первым, как помните, был Карло с Ямайки. Он соблазнился на тысячу дукатов. Но в день предательства он зубами схватил веревку сигнального колокола и, можно сказать, против своей воли вызвал наш трибунал. Мы помешали ему стать предателем. И вот ныне, средь полного спокойствия, накануне наших побед по всему фронту, любимец союза, баловень, умница, парень, важнеющий для нынешнего дела, прибегает под сигнальный колокол штаба. Трибунал готов. Делегаты союза собраны. Лори Лэн, товарищи спрашивают, в чем ты себя обвиняешь против союза?
Молодой рабочий поднял голову. Серо-голубые глаза его потемнели и окружены синевой, лицо осунулось, губы сжаты.
— Я звонил, ребята, чтоб вы связали меня! — начал он с таким трудом, словно язык у него стал пятипудовым. — Чорт меня знает, что со мной делается. Я ехал сюда одним человеком, а стал вроде куклы. Делаю глупости. Ошибаюсь. Голова, как приклеенная. Дальше этак нельзя, к чорту меня, к чортовой матери!
Он с ненавистью схватил себя за волосы и стал их дергать с такой силой, как если б намеревался выполоть из себя всю негодную сорную траву.
— Лэн, — прикрикнул на него техник Сорроу, — не закатывай нам истерики! Мы тебя спрашиваем, в чем дело? Ежели ты только что-нибудь выболтал насчет открытого металла…
— Молчи! — поморщился Лори Лэн. — Я ничего не сделал, ребята! Но в том-то и дело, что я, Лори Лэн, ни-че-го не сде-лал… Где моя воля, мой разум, мои хитрости? Куда я теперь гожусь! Слушайте-ка, в Зангезуре меня пришибла лихорадка, об этом вам уже известно. Я свалился в этой лихорадке прямехонько на балкон пансиона Рюклинг… Там были люди. Эти люди схватили меня за руки и за ноги и бросили, — как вы думаете, куда? В чужую кровать, будь она проклята, братцы, в кровать с кисеей, кружевами, подушками и разными тонкими штуками! В этой кровати я заснул…
— Ты нам об этом ни слова не рассказал, — сердито пробормотал Сорроу.
— Я заснул и увидел сон, — продолжал Лори, становясь все беспокойней и беспокойней. — Ребята, я утаил эту занозу, я ее припрятал от вас, это была тайна! И сейчас мне трудно сказать об этом. Но она грызет меня, как сотня собак. Она сделала меня тряпкой… Так вот же. К чорту! Мне приснилась женщина. Она была кудрявая, худенькая, бледненькая. Она ласкала меня по лицу и голове, словно я был ее ребенком. Потом она открыла рот и поцеловала меня. Я ее обнял. Она стала моей женой. Эта была первая баба в моей жизни во сне и наяву. Когда лихорадка прошла, и я очнулся, эта самая женщина сидела против меня.
Сорроу неодобрительно крякнул. Лэн докончил резким голосом:
— И она, братцы, взбесилась, когда я разинул рот, почему это я оказался рабочим, а не переодетым принцем. Я не знаю, какого чорта она мне снилась! Но я знаю, кто она, я ее встречаю на улицах и в домах, она мутит мне голову, делает меня дураком. Я ее ненавижу, как ящерицу! Отправьте меня отсюда, иначе я выкину глупость и напутаю такого, что потом не распутать. Слышь, ребята?!
Глаза его загорелись самой дикой ненавистью. Он выпотрошил душу. Больше у него ничего нет своего собственного, ни выломанного гроша. И если он теперь не исцелится от проклятого наваждения, ему останется лопнуть, как вчерашняя обезьяна.
Трибунал шопотом посовещался друг с дружкой. Инвалиды хранили молчание.
— Вот что, Лори, — произнес, наконец, Сорроу, — твое дело табак, парень, если ты не возьмешь себя в руки. Знаешь правило нашего союза: лучше положить голову под маховое колесо, чем съякшаться с врагом. Вот этак, с завязанными руками, иди, брат, немедля к ребятам-транспортникам. Скажи, что союз приказывает переправить тебя на живой манер в Зангезур. Да прибавь, пусть они приглядывают, чтоб ты не сморозил еще какую глупость. Ну, валяй!
Лори Лэн поворотился, как солдат, и с завязанными руками зашагал к транспортникам.
Глава тридцать третья
ЯИЧНИЦА ПО-КИТАЙСКИ
Рано утром, к удивлению лакея Поля, виконт Монморанси заговорил. Оглянувшись во все стороны, он достал маленький ящик, позвал Поля и сказал безо всякой экономии речи и жестов:
— Поль! соберитесь с мыслями. Я намерен погрузить вас в тайны механической биологии, изготовленные по моему заказу старшим лаборантом великого ученого Павлова.
Поль почтительно наклонил голову.
— Знайте, что человек старится от бессознательных усилий. Человек тратит колоссальную энергию на пищеварение, сердцебиение, дыхание, движение, обмен веществ, не говоря уже о расходах по мелочам — на чихание, сморкание, плевание, зевоту и прочее. Я это предусмотрел. Отныне, Поль, я не потрачу на все это ни единого атома своей энергии.
Поль судорожно вытянулся, предвкушая новую нагрузку для своей собственной энергии.
Виконт щелкнул ящиком, вынул какие-то трубочки, щипчики, пульверизаторы, резиновые шары, проволоки и разложил их перед лакеем.
— Вот, — произнес он торжественно, — вот все инструменты механической биологии. Вы составите расписание, что надлежит делать моему организму. Вы вывесите его на стене. Затем вы произведете каждую функцию при помощи одного из этих инструментов. Например: который час?
Поль сообщил, что пробило девять.
— Отлично. Что надо сделать организму в утренний час, вставая с постели?
Поль решился предположить, что организму надо зевнуть.
— Хорошо. Вот трубка с резиновым шаром. На ней пометка «зевота». Возьмите ее за наконечник. Нажмите. Поднесите к моему носу. Наполните воздухом правую ноздрю, выкачивая насосом из левой. Так. Я начинаю сокращаться. Мой пищевод… У-у-а-а.
Но сладкая механическая зевота виконта Монморанси была безжалостно нарушена. Дверь хлопнула. В комнату быстро вошел генерал Дюрк, мановением руки отослал Поля, сдвинул со стола инструменты, сел и проговорил:
— Любезный Монморанси, собирайтесь!
Виконт поднял брови.
— Небольшое путешествие. По назначению известного вам лица вы и Вестингауз должны сегодня после обеда выехать…
— О!
— …вместе с закавказским комитетом в Зангезур.
Виконт Монморанси вскочил с места для того, чтобы снова свалиться в полнейшем изнеможении.
— Н-ни з-за ч-что! — процедил он, дрожа.
— Тем не менее вы поедете, — ласково повторил Дюрк, — ваши бумаги уже приготовлены. Доктор Гнейс выехал заблаговременно. Вы и Вестингауз должны тщательно следить, чтоб концессионер отдавал всю выработку нового элемента в наши руки. Кроме того вы поднимете Закавказье по первому же полученному от нас знаку. Привейте холеру. Впрысните сальварсан. Возьмите хины. Держите в каждом кармане по револьверу.
С этими словами Дюрк дружески пожал ему руку и вышел.
Банкир Вестингауз давал между тем генеральное сражение своей жене. Он стоял посреди номера одиннадцатого, заложив ручки за спину, и пристально смотрел на Грэс, валявшуюся с котом на кушетке.
— Вы поедете, душечка, — скрипел он тихим голосом, — я поеду с вами, и Луи поедет с вами. У-кла-ды-вайтесь!
— Отстаньте!
— У-кла-ды-вайтесь. Мы едем в приятном обществе. Марсель, Константинополь, Батум. Оттуда на Юнкерсе в Баку, Тифлис, Эривань, Зангезур. Тысяча женщин повесилась бы на шею ради такого путешествия.
— Отстаньте! — Грэс забила ногами по кушетке точь-в-точь как в счастливую пору своего девичества. Вестингауз поднял брови.
— И кроме того, душечка, вам предстоит поработать. Успех зависит теперь от нас. Наши руки… — Банкир с удовольствием посмотрел на свои крючковатые пальцы: —…наши руки держат ключ ко всему делу. Поняли?
Грэс бросила кота на ковер.
— Ну, если так, — ладно. Едем, — произнесла она угрюмым голосом, — едем, но чтоб вы дали мне самую главную роль.
Положительно, малютка становилась политической женщиной. Вестингауз поднял руку, чтоб потрепать ее по щеке, но, встретив мрачный взгляд, предпочел погладить свою собственную лысину.
Через полчаса все было уложено у виконта и у банкира. Лакей Поль спустился к баронессе Рюклинг с покорнейшей просьбой поторопить кухарку. Баронесса взглянула на часы, всплеснула руками и тотчас же отставила в сторону все котлы и сковороды.
— До поезда всего только полчаса! — вскрикнула она деловым голосом. — Мы не поспеем, никак не поспеем, если даже будем жечь газ без всякого внимания к руководствам по газоотоплению и газоосвещению. Единственное, что в силах человеческих, это яичница. Я сделаю ее по-китайски, будьте покойны!
С этими словами она побежала в кладовую, где Августа отбирала по запаху самые подходящие яйца.
Ровно через полчаса наши путешественники собрались в столовую. Виконт Монморанси и Грэс были в высшей степени бледны. Вестингауз довольно потирал руки.
— Но что это значит, — воскликнул он при виде трех скромных приборов в конце стола, — разве мы будем обедать одни?
— Мы будем кушать яичницу по-китайски, — сладко запела баронесса, внося в комнату дымящееся блюдо. — Садитесь, садитесь. Поспеть с обедом не было никакой возможности. Я приложила все силы… Августа, дай тарелку фрау Вестингауз!
— Китайцы, — продолжала она, раскладывая по тарелкам что-то в высшей степени пахучее с непостижимой, прямо-таки беспримерной щедростью, — китайцы, как известно, не любят всякие там яйца из-под кур, которые к лицу подавать разве что мужику или мелкому торговцу. Они кушают яйца выдержанные, с печатью. Вроде наших благородных сыров и благородных вин… Кушайте, кушайте, я их выдерживала специально для вас. Это яичница по-китайски, редкое блюдо!
— Бля! — сделал виконт Монморанси, роняя глоток обратно в тарелку. — Поль, вытрите мне усы!
Баронесса Рюклинг сильно удивилась, что никто не оценил ее редкого блюда, и радушно простилась с дорогими постояльцами, быстро выбежавшими из столовой.
Автомобиль подан. Шофер и лакей Поль принялись носить саквояжи.
Грэс бросила последний взгляд на голубую спальню и сунула в муфту кота. И в эту торжественную минуту Монморанси, без помощи механики, затратил еще фунта полтора внутренней энергии на самый честный обморок, опрокинувший его головой вниз, ногами кверху, между креслом и камином его номера.
Потребовалось значительное усилие со стороны лакея Поля, чтоб привести его в чувство. Лакей Поль влил ему в горло несколько капель рому, валерьянки, хинину, даже горькой воды и только, когда все это вытекло обратно и он по ошибке воткнул виконту в рот ложку с китайской яичницей (переданной баронессой в «людскую»), только тогда по телу Монморанси прошла судорога, ресницы его затрепетали, и он ожил. Но вместо того, чтоб встать, он втянул голову, насколько это возможно, в плечи и прошептал:
— Поль! Они уехали?
— Ждут вашу милость, — ответил лакей.
Виконт глубоко вздохнул.
— Вы уложили мой ящик?
— Так точно.
— Не можете ли вы… гм… Не можете ли вы, Поль, запоминать за меня все, что происходит, и записывать это — в последовательном порядке? Человека старит изобилие впечатлений. Память есть смерть, как говорит Врун-си-пьян… Вы понимаете?
Лакей Поль решительно ничего не понимал, кроме необходимости как можно живее стащить виконта в автомобиль.
— Обопритесь на меня, ваше сиятельство, — предложил он, хватая своего барина в охапку, — шагните ножками. Не извольте волноваться, если нужно что запомнить, я проставлю себе в книжку под календарным числом — день в день!
— Вот именно! — облегченно ответил виконт: — вы будете моей мнемой, Поль, запомните: мнемой. Люди стареют от балласта памяти… Складывайте все это в свою память и, если хотите, пользуйтесь моими сигарами. Уф! Не напоминайте мне никогда о том, куда я еду и что я еду вообще!
Глава тридцать четвертая
МНЕМА ИХ СИЯТЕЛЬСТВА
Согласно распоряжению, начинаю запись мнемы господина виконта. Полагаю, их сиятельство взваливают ее на меня по причине боязни судебного следствия. Но и я не дурак.
Сегодня с четырех часов дня началось мое сильное впечатление. Доехали мы до города Марселя. Пройдясь по берегу перед отплытием, заметил трех осанистых людей, которых встречал в пансионе Рюклинг раз или два. Один — ястребиного взгляда, в кафтане с серебряными позументами, другой — пониже, с обритой головой, в широких штанах, и третий совсем невысокий, но при значительном объеме тела, в хорошем английском костюме первого разряда и в цилиндре. Они ходили и говорили на неизвестном языке.
В час отплытия они поднялись на пароход и оказались нашими соседями. Их имена в пароходной книге:
Князь Нико Куркуреки.
Полковник Мусаха-Задэ.
Мосье Надувальян.
Путь следования, как и наш, на Батум.
Не успели мы отойти от Марселя и поехать по воде, как капитан парохода вышел на мостик в мундире военного вида, при звездах, с обшлагами, через всю грудь опоясанный лентой.
Команда, сколько ее ни было, тоже высыпала на палубу в мундирах военного вида при звездах с обшлагами. Из кочегарки полезли черные рожи, и те в мундирах, при звездах и с обшлагами. Войдя в открытое море, они выбросили на корме неизвестный мне флаг и начали горланить дикие песни. В эту самую минуту я увидел среди них жену банкира в меховой накидке, с котом в руках, с распущенными из-под шляпки кудрями. Она заливалась, совсем как парижская девчонка, показывая все свои зубы. Разговор между ними шел на французском языке.
— Я в восторге! — хохотала банкирша, точно ее щекотали подмышкой. — Чудно придумано! Но неужели и поваренок, и кочегар, и матросы?..