Операция закрытия глаз требовала от виконта больших нравственных усилий. Он был решительным противником самодеятельности. И в эту ночь, потрудившись в поте лица над смежением своих век, он, наконец, достиг удовлетворительного результата.
Но в ту же минуту дверь в его комнате хлопнула, и банкир Вестингауз приблизился к его постели.
— Луи, вы спите?
— Я только что собирался уснуть, — сердито пробормотал виконт, — приди вы минутой раньше, мне не пришлось бы зря закрывать глаза!
— По-видимому, это вам труднее, чем ночное закрытие сейфов в кладовых моего банка, — отозвался банкир. — Вы, кажется, забыли, что сегодня совещание! И потом, Луи… нам следует поговорить о крошке.
Из груди виконта вырвался тяжелый вздох.
— Она стала капризничать. С ней надо ладить. Что вам стоит, Луи, быть чуточку поласковей?
— Что стоит! — виконт положительно затрепетал от негодования. — Я удивляюсь глупейшей затее влюбить ее в меня! Это… это решительно то же самое, что отсылать в канцелярии от одного письмоводителя к другому. На языке клерков это называется «водить».
— Вы никогда не убедите меня, что у вас не хватает сил на два-три поцелуя в день, — спокойно возразил Вестингауз. — Между тем у нас были бы развязаны руки по части ее капризов. И заметьте, я говорю сейчас не как муж, а как политик. Наступают в высшей степени ответственные минуты!
В этом он был прав, и Монморанси не мог с ним не согласиться. Он дотянулся до стенного звонка. Лакей Поль, похожий на кладбищенскую статую, молчаливо вырос перед кроватью, чтоб совершить над виконтом ряд обратных операций, вплоть до водворения его на обе ноги перед туалетным столом.
Банкир дождался окончания этой процедуры, схватил своего друга под-руку и протащил его по пустынному, слабо освещенному предутренним сумраком коридору в свой собственный номер. Там, в полном безмолвии, сидело три человека азиатского происхождения. Один из них был высокий, мрачный грузин — князь Нико Куркуреки, другой армянин из Ленинакана — мосье Надувальян, и третий — татарский бек, Мусаха-Задэ. Все трое имели в лице своем чрезвычайную внушительность и, сев рядышком, мерили друг друга недоверчивыми взорами. Все трое не пожелали снять своих головных уборов.
— Вот позвольте представить вам, дорогой виконт, — его сиятельство Куркуреки, его высокопревосходительство Мусаха-Задэ, а также известный мосье Надувальян… Виконт Луи де Монморанси.
Внушительные рукопожатия. Хотя виконт, с своей стороны, не тратил на них никакой энергии, он почувствовал, что его растрясло не меньше, чем от прогулки на верблюде.
Рассевшись вокруг стола, компания некоторое время подготовительно молчала. Наконец Вестингауз разложил огромную немецкую карту Советской страны, составленную на основании новейших данных.
— Вот Зангезур, а вот и красный кружок, — это ваши бывшие Катарские рудники, дорогой виконт. Вы бывали там?
— О! — произнес Монморанси испуганно. — Я получал еженедельный отчет от моего управляющего. Дела шли недурно.
— Нас интересует другое: годится ли это место как база для нашего предприятия?
— Зачем не годится? Годится! — вступился мосье Надувальян, отодвигая карту в сторону. — Там можно делать дела. Я вам гарантирую сигнализацию на аэроплане, подготовку газов, склад вооружений и химический завод.
— Годится, — мрачно отрезал грузин, сверкнув глазами. — Наша граница на Борчалу недалеко. Сто тысяч грузинских войск будут готовы по мановению кинжала!
— А я посажу на коня еще триста тысяч человек, — вставил Мусаха-Задэ.
Вестингауз и Монморанси переглянулись. Дело шло, как по маслу. Представители трех внушительных групп — грузинских и татарских националистов и армянской денежной знати — гарантировали им успех. На это стоило рискнуть!
Вестингауз вынул из кармана три увесистых пачки.
— Итак, господа, Лига принимает вас в члены. Виконт Луи де Монморанси, бывший главный пайщик Катарских рудников, передает все бумаги и документы мосье Надувальяну, получившему на свое имя концессию от Советского Союза. Он вручает вам, кроме бумаг, еще небольшую сумму на следующие операции…
Здесь банкир был прерван. Портьера поднялась. В комнату вошли два высоких краснолицых человека.
— Господа, вы знакомы? Лучшие умы закавказской эмиграции: князь Нико Куркуреки, полковник Мусаха-Задэ, известный мосье Надувальян… Принц Гогенлоэ, генерал Дюрк. Садитесь, садитесь. Итак, Катарские рудники становятся нашей базой. Мосье Надувальян получил на свое имя концессию, виконт уступает ему все свои формальные права. Мы выдаем мосье Надувальяну сумму, потребную на организацию химического завода, устройство связи, аэродрома, склада и прочего. Князь Куркуреки и полковник поедут вместе с ним, как пайщики предприятия, и получат такие же суммы для вооружения, подготовки восстания и пропаганды. Днем открытого выступления можно назначить…
— Позвольте! — вмешался генерал Дюрк. — День открытого выступления должен совпасть с объявлением войны Союзу. Наши планы могут тормозиться. К нам впутываются дураки. Я дал распоряжение, любезный Вестингауз, чтобы осел, оцепивший ваш дом, был немедленно устранен от службы. Следствие по убийству министра будет передано Карлу Крамеру.
Вестингауз выпучил на него глаза.
— Карлу Крамеру! Этому ду-рач-ку!
— Этому ба-ра-ба-ну! — воскликнул Гогенлоэ.
Дюрк выразительно поглядел на банкира и принца.
— Карлу Крамеру, — повторил он странным голосом. — А теперь еще один вопрос. Я надеюсь, вы уж обдумали, кто из нашего штаба будет послан с ними в Зангезур?
Куркуреки, Мусаха-Задэ и Надувальян вспыхнули от оскорбленного самолюбия. Монморанси побледнел от страха.
— Как можно туда ехать? — промямлил он кисло. — Это необыкновенно далеко, и там нужно садиться на мулов, верблюдов или что-то в этом роде!
— Нам нет нужды садиться ни на что, кроме Юнкерса, — сухо отрезал Дюрк, — впрочем, этот вопрос будет передан на обсуждение Лиги.
Пакеты и пачки розданы. Заседание закрылось. Тряска рук, причинившая сердцебиение Монморанси, в конце концов кончилась, как и всякая другая неприятность. Но подумать только: они собираются послать кого-то в Зангезур!
Глава шестая
ДУБИНДУС КЛЯНЕТСЯ СВОИМ МУНДИРОМ
Дурке только что с аппетитом съел рагу из домашней кошки, приготовленное фрау Дурке в честь дня рождения одного из кронпринцев, как вдруг раздался сильнейший стук в дверь. Дурке заглянул в замочную скважину и отпер. В комнату влетел племянник Дубиндуса.
— Дядюшка требует вас к себе, скорей, скорей. Гм, как у вас славно пахнет!
— Анилиновыми красками, дружочек, — угрюмо ответил Дурке, нацепляя на себя все служебные значки. — Вредный, очень вредный запах. Как займусь крашеньем, так, поверишь ли, теряю волосы. Придержи-ка ноздри и глотку, если собираешься отрастить усы.
С этими словами он выпер мальчишку из комнаты и, не теряя времени, выскочил оттуда сам.
— Ну-ка, что с твоим дядей?
— Не спрашивайте, херр Дурке, не знаю. Дяденька получил какой-то пакет, скинул с себя все, что есть: сперва сапоги, потом брюки, потом мундир, потом фуфайку и, как остался в одном исподнем, велел мне лететь за вами.
В несколько прыжков они достигли приличного деревянного домика в тупичке, полученного Дубиндусом по наследству от покойной жены, и не успели дернуть звонок, как дверь распахнулась.
Величественный, страшный, налившийся кровью полицейский агент, в одной рубахе, стоял на пороге. Глаза его метали искры. Волосы торчали дыбом. Усы шевелились.
— Дурке, — произнес он хрипло, — отныне я не приказываю вам по службе. Если я что прикажу, а вы исполните, так это по обоюдному согласию. Службы нет, она кончена.
Дурке сел на лавку, мальчишка забился за его спину.
— Служба отстранена, — слышите ли? Отстранена от меня и от вас. Пошел ты, щенок! — Последнее восклицание в сопровождении подзатыльника относилось к племяннику.
Дубиндус вышвырнул его за дверь, запер ее на ключ в два оборота и заходил взад и вперед по комнате.
— Нынешнего утра в восемь часов двадцать три минуты принесли мне бумагу о сдаче обязанностей. Пятнадцать лет непорочной службы! И все из-за того, что мы с вами наделали ошибок… Упустили убийцу… Преследовали воришку… Потревожили именитую публику среди ночи. Одним словом, Дурке, все это оттого, что я, — Дубиндус торжественно понизил голос, — напал на правильный след!
Дурке выслушал речь своего бывшего начальника в холодном поту. Безработный! И как раз в тот день, когда съели последнюю кошку.
— Тсс! — продолжал Дубиндус, хотя Дурке производил столько же шума, сколько часы с прищемленным маятником. — Не бойтесь ничего. У меня кое-что накоплено. Хватит. Я арестовал императора Вильгельма. Уж не думаете ли вы, что я устранюсь перед каким-то социалистическим министром? Я арестую его! Я обвиню его!
— Но ведь он убит, херр Дубиндус, — пролепетал Дурке.
— Это ничего! Дурке, несите сюда мой мундир. Он лежит на полу. Кладите его на колени, между мною и вами! Так! Дайте вашу руку. Повторяйте за мной:
«Клянусь мундиром бывшего полицейского агента, достойного Леопольда Дубиндуса, в том, что раскрою все интриги социалистов и поймаю убийцу, скрывшегося в пансионе Рюклинг».
Дурке дрожащим голосом повторил мрачную клятву. В ту же минуту тень с лица Дубиндуса спала, очи Дубиндуса прояснели, а ноги Дубиндуса самым спокойным образом полезли в брюки. Одевшись и пригладившись, бывший полицейский агент с хитрой улыбкой подмигнул своему помощнику и достал увесистый кошелек.
— Что вам говорит этакая штучка, а? — пробормотал он весело. — Штучка говорит о монархических временах. Не робейте, Дурке, держитесь за меня. Я холост, наследникам от меня не дождаться ни пфеннига. Эти золотые кружочки пойдут на исполнение нашей клятвы. Живо, в путь!
Он схватил бывшего своего помощника за воротник и с такой быстротой отворил дверь, что расплющил нос оскорбленному наследнику, изучавшему замочную скважину. Через пять минут они были у пансиона Рюклинг.
— Хорошая погода! Приятно размять косточки. А ну-ка, что вы скажете насчет запаса кислых груш, лотка, непромокаемой куртки и складного столика? Через час они будут у вас в руках. Вы получите суточные и полную выручку. Следите краем глаза за выходящими, выпрыгивающими и вылезающими. Стоит молодчику появиться, как вы вскочили на велосипед и марш за ним. Он пешком, и вы пешком. С каждой остановки телеграфируйте или посылайте посыльного. Не выпускайте его из виду, хотя бы он мчался в Бразилию. Кислые груши предоставьте моему попечению. А проездные, суточные и прочие лежат тут, в этом самом кошельке, который перейдет в ваш карман, если только вы обещаете записывать расходы.
— Херр Дубиндус, — пробормотал растерявшийся Дурке, — ну, хорошо, я буду выслеживать, да толк-то какой?
— Толк! А вы забыли про камни? Про покушение на автомобиль должностного лица Республики, ибо тогда я еще был должностным лицом? Ха-ха-ха, Дурке, мы тоже умеем пользоваться покушениями! Пока вы будете разъезжать, Дубиндус соберет такой материальчик, что ни одна власть не посмеет отказать ему в бланке для ареста!
Они обогнули пансион. Часовые, расставленные бывшим агентом, не знали об увольнении начальника и рапортовали ему, что убийца не показывался.
Между тем на кухне пансиона Рюклинг шло приготовление ко второму завтраку. Баронесса, повязанная фартуком, накладывала на блюдо холодную телятину, строго выдерживая плоскостной принцип и создавая иллюзию глубины с таким знанием дела, точно она обучалась перспективе в казенной Академии Художеств.
— Если так будет продолжаться, Августа, — сказала она с тяжелым вздохом, — я разорена! Шестой пансионер потребовал завтрак к себе в комнату. Такие ли теперь времена?
Одно дело скушать с блюда за табльдотом, а другое дело видеть это блюдо с глазу на глаз в своей комнате. Ты помни, Августа, когда понесешь поднос фрау Вестингауз, гляди ей прямо в глаза, пока она не возьмет сколько нужно. Люди должны брать сколько нужно! Чуть выпадет случай, они берут сколько не нужно.
Выслушав эту речь, Августа приняла поднос и отправилась наверх, сопровождаемая самой баронессой. У дверей Грэс Вестингауз они были разбиты наголову. Худенькая ручка взяла у них завтрак, отклонила услуги Августы и щелкнула замком перед самым их носом.
Глава седьмая
ГОРНИЧНАЯ У ХОРОШЕНЬКОЙ ЖЕНЩИНЫ
Бродяга в кровати Грэс Вестингауз не просыпался. Первый завтрак был доставлен в комнату, а он спал. Второй завтрак помещен на подоконник, где Грэс намеревалась скопить для убийцы достаточное количество калориев в прямой убыток баронессе Рюклинг, — а он спал.
Утром к ней заглянул банкир Вестингауз.
— Ваше положение глупо, дорогая! — шепнул он ей: — но помните, это необходимо. Продолжайте быть тяжело больной. Не спускайтесь ни к обеду, ни к ужину. Как только он станет на ноги, мы его сплавим. Будьте осторожны. Засада еще не снята.
Грэс выслушала все это с полным безразличием и снова заперлась. В десятый и сотый раз, со странным блеском в глазах, наклонилась она к бродяге, пристально изучая каждую подробность в его лице, одежде, позе, бессознательных движениях. Она прилегла с ним рядом на подушку, как кошка к слепому детенышу.
Это был ее собственный человек! Опутав своими кудрями кончик его уха, она окончательно уверовала в свою гипотезу и не заметила, как крепко заснула.
Полный солнечный свет заливал комнату, когда Грэс открыла глаза. В ту же минуту зевок стал у нее поперек горла, и она привскочила с места. Собственный человек перестал быть собственным…
Он преспокойно сидел на постели, свесив босые ноги и устремив на нее подозрительный взгляд таких же серых, как у нее, глаз. Выражение их было враждебное.
— Я, видно, влопался, — произнес он сдержанно. Голос его был приятен, слова же ни в коем случае не происходили из лексикона для принцев, хотя бы и переодетых. Грэс похолодела.
— Ребята голову ломают, куда я делся… Хозяйка, давно ли я слег?
Грэс молчала. Бродяга дал ей дружеский подзатыльник, вскочил и тут только увидел, где он находится.
— Чорт, да здесь не харчевня! — вырвалось у него по-английски.
— Убирайтесь, мерзкий, отвратительный человек! — крикнула Грэс, не сдерживая крупных слез, рассыпавшихся у нее по щекам: — гадкий, грязный, грубый человек. Уходите вон! Вы влезли сюда вчера ночью и лежали у меня больше суток, а я… Боже мой! Подумать только, что я его приняла за при… за при-инца! О!
Это было невыносимо. Она упала на стул.
Бродяга нахмурил лоб. Вчера вечером? А! В памяти его встало Зузельское шоссе, жандармы, ливень, прыжок из автомобиля на дуб. Он видел перед собой хорошенькую кудрявую женщину в кружевах и батисте. Вокруг была роскошь. Стены обтянуты голубым шелком. Постель, где он спал, походила на царский трон.
— Не ревите, я убираюсь! — сухо произнес он, шагнув к дверям. — Эка беда, спасли рабочего вместо бездельника.
— Стойте! Вам нельзя выходить, там засада. И… поешьте.
Выговорив это не без труда, Грэс схватила с подоконника скопленные калории в сухом, твердом, холодном и прочих видах и метнула их на стол с видом человека, погребающего все свои иллюзии.
— Ешьте!
Но бродяга оказался самолюбивей принца. Он посмотрел на нее презрительным взглядом и без единого слова рванул дверь. В ту же минуту она распахнулась, и он очутился носом к носу с двумя нарядными джентльменами разного возраста. Впереди был старичок с сияющими крысиными глазками; за ним, волоча ногу, шел красивый молодой брюнет с ленивыми движениями. Старичок тотчас же впихнул бродягу назад в комнату и запер дверь.
— А, наш мокрый приятель на ногах? Отлично, отлично! Грэс, вы можете быть довольны. Вот вам газета — здешняя полиция отстранена, засада снята. Живей облачите его в платье Мелины, дайте ему мои старые туфли и что-нибудь из вашего кошелька. Вы притворитесь больной, выйдете с его помощью, сядете с ним в автомобиль и отправитесь на северный вокзал. Берлинский поезд идет через полчаса. Спустите его на перроне в Берлине, а сами возвращайтесь назад с первым поездом. Наврите ему что-нибудь. Ну, например, что мы члены христианского филантропического общества «Помоги ближнему», — поняли?