Обойдя стороной участок, где он вывалился из аномалии (вдруг оттуда рухнут грабители?), Аникей Александрович, стараясь шагать бесшумно, прошел туда, где они сидели с коллегами и Плюхом. Однако там он не увидел ничего – не только трупов, но и вообще каких-либо следов недавнего пребывания людей. Он растерянно огляделся. «Нет, это совсем не то место! Это корявое, раздвоенное дерево я бы точно запомнил. Да и вообще таких старых, толстых деревьев на месте стоянки не было – только молодые деревца и кустарник. Значит, я пошел не в ту сторону. Неудивительно, – подумал Тавказаков. – Ориентирование на местности – не мой конек». Ученый пока еще не волновался (более, чем уже был взволнован). Он повернулся, прошел назад, взял новое направление. «Как далеко я мог тогда убежать? Метров на десять. На двадцать – самое большее. Ну и сейчас, может, шагов двадцать лишних сделал. Ерунда! Покружу немного и найду. Человеческие тела – это все же не иголка в стоге сена».
Вспомнив об иголке, ученый подумал о компасе (как хорошо было бы иметь его при себе!). Эта же мысль заставила подумать и о том, что можно было бы ориентироваться и по солнцу, если бы не эти сплошные багровые тучи. Аникей невольно поднял глаза и, не сдержавшись, ахнул. Багровых туч больше не было!
Первой мыслью ученого, когда он слегка отошел от невольного шока, было то, что он каким-то образом выбрался из Зоны. Хотя, отчего же «каким-то»? Ведь он побывал в аномалии – вот она-то его из Зоны и выплюнула! Но приглядевшись к небу внимательнее, Тавказаков понял, что радуется напрасно. Да, небо больше не было черно-багровым, но оно и нормальным не стало. Создавалось впечатление, что неба теперь не было вовсе – только какая-то светло-серая пустота вместо него. Не облачность, а именно пустота, в которую даже вглядываться было страшно: казалось, вот-вот тебя засосет. При этом нельзя было определить, как высоко находилось это псевдонебо; может, в сотне километров, а может – лишь руку протяни. Но протягивать руку совсем не хотелось. Скорее, голову хотелось пригнуть. Короче говоря, Аникей Александрович понял, что никуда он из Зоны не выбрался, только она почему-то поменяла купол. «Крышу у нее сорвало, – с непонятным злорадством подумал ученый. Но тут же мысленно добавил: – А может быть, у меня».
Одно Тавказаков знал точно: нужно продолжать искать друзей. Но одно дело сказать, а другое – сделать. Нарезая по окружавшему его лесу круги, ученый понял вдруг, что окончательно заблудился. Этот вывод настойчиво лез в его мысли уже последние минут двадцать, но поначалу доцент принимал это за обычную трусость, за вполне естественное в этой ситуации беспокойство. Но все-таки наступил момент, когда отмахиваться от реальности стало попросту глупо. «Конечно же, я заблудился! Взять даже лес. Ведь там, где мы сделали привал, такого леса и в помине не было – подлесок, не более. Значит, я кружил, невольно забирая в сторону. Но в какую именно? Как теперь это понять? Серая пустота неба не создает даже теней – как ориентироваться в таком лесу, куда нужно идти? И как подать знак друзьям?..»
О том, что его спутники могут быть мертвы, Тавказаков теперь даже не думал. Потому что думать так было все равно что приговорить и себя к смерти. Один в Зоне! Без опыта выживания в ней, без малейших навыков, без оружия, наконец! «Был бы автомат, можно было бы выпустить очередь-другую, чтобы привлечь внимание друзей. Уж Забияка, по крайней мере, ориентироваться в Зоне и без солнца умеет. А сейчас что? Орать? Хотя, почему бы и нет? Стыдно?.. – Аникей Александрович, несмотря на определенную нешуточность ситуации, с трудом подавил нервный смешок. – Как там дети дразнятся? «Стыдно, когда видно». А вот мне как раз и нужно поскорее увидеть своих спутников. Так что давай, Аникей, поори от души!» – подбодрил он себя. И закричал, сначала все-таки немного стесняясь, а потом, раздухарившись, во всю мочь:
– Эй! Я здесь!.. Плюх! Забияка! Э-ге-ге-еей!!! Спасите!!! Помогите!!!
Через какое-то время, когда уже начало саднить горло, ученый замолчал – чтобы перевести дух и послушать, не кричат ли в ответ. Он внимательно при этом огляделся, и то ли взгляд его упал под нужным углом, то ли раньше, взбудораженный, этого просто не заметил, но сейчас Аникей увидел, что деревья в лесу растут не как попало, а ровными рядами, на одинаковом друг от друга расстоянии. Получалось, что этот лес кто-то специально посадил!.. Доцент Тавказаков слышал, конечно, что существует даже такой термин – «лесопосадки», и что в отдельных регионах деревья и в самом деле высаживают, как морковку на грядке, но увиденное его все равно почему-то огорошило. В первую очередь, наверное, потому, что прежде ничего подобного в Зоне он не встречал. Да, ему по ней особо бродить и не приходилось, но за то время, что он успел с ней познакомиться более-менее близко, он видел в ней только дикую, неупорядоченную растительность. От этого же леса так и разило неестественностью, искусственностью, даже деревья теперь казались Аникею ненастоящими. Между прочим, он даже не знал, что это за деревья. Да, он не спутал бы сосну с елью, березу с дубом… Узнал бы еще, наверное, осину. Все остальное было для него просто деревьями. И эти, которые окружали его сейчас ровными рядами, показались вдруг ему совсем незнакомыми, не виденными ранее, чужими – едва ли не вылепленными из папье-маше декорациями.
Ученый неуверенно приблизился к одному из них, боязливо коснулся ствола. Темная кора, шероховатая, показавшаяся чуть теплой на ощупь, приняла его ладонь без каких-либо сюрпризов: не обожгла, не уколола, не втянула в себя руку. И это точно было настоящее, живое дерево, а не искусственная обманка. Тавказаков даже мысленно усмехнулся: «Вот уж и впрямь у страха глаза велики. Если ты чего-то не знаешь, еще не значит, что этого не существует. Деревья как деревья, буки какие-нибудь, грабы, вязы, что еще там?..» А тот факт, что раньше он не видел в Зоне лесопосадок, ученый и вовсе объяснил своей невнимательностью: ведь если специально не присматриваться, лес – он и есть лес; да и наверняка не все леса тут кем-то были посажены – возможно, этот вообще единственный.
Успокоившись, Аникей Александрович вновь собрался кричать, даже набрал в легкие воздух, как вдруг совсем неподалеку раздался шорох… Отчего-то сразу уверившись, что это идут его друзья, Тавказаков бросился на звук, не сдержав возгласа:
– Ну наконец-то!
Однако уже в следующее мгновение доцент понял, что жестоко ошибся: из-за стоявшего метрах в пяти-шести дерева к нему вылетело нечто большое, черное, длинное… Но на общем сознание сосредоточиться не успело, так как в него с ужасающей отчетливостью врезалась только одна деталь: стремительно нарастающая красная дыра с белым зубчатым обрамлением по краям. Разум ученого еще не успел опознать в этой летящей дыре пасть с длинными острыми зубами, но древние инстинкты не спали и бросили тело хозяина в сторону, к спасительному дереву, за которым хоть на время можно было укрыться. Понятно, что это только чуть-чуть отсрочило бы неминуемую гибель, но сознание так еще и не включилось. Да и включись оно, чем бы помогло в тот момент ученому? Скорее, помешало бы, заставило замереть от ужаса.
И вот, метнувшись за ближайший широкий ствол, Аникей вдруг споткнулся, полетел, зажмурившись и выставив вперед руки, а когда приземлился – на удивление мягко, почему-то вниз головой – и поднял веки, то увидел перед собой темноту лаза. То, что это вырытый в земле туннель, а не потемнение в глазах от падения, доцент понял, ощутив под ладонями мягкую землю. Тавказаков – наверное, инстинктивно – резко подался вперед, зарываясь еще глубже. Он так и представил, как зубастая черная тварь откусывает его торчащие наружу ноги, а потому отчаянно замолотил ими. Руками же он заработал так, словно в черной глубине перед ним скрывался богатейший клад. Хотя, какой клад! Главным богатством была жизнь, которая вот-вот могла оборваться.
Краем сознания ученый понимал, что лезет в чью-то нору. Но главной его мыслью сейчас было то, чтобы зверюга не поползла за ним следом. Она и не поползла. И если бы Аникей Александрович вдруг узнал почему – наверняка вылетел бы наружу, забыв про то, что его там ждет эта тварь. К счастью, он этого знать не мог, поэтому и остался в норе.
Поскольку он заткнул собою проход, звуки снаружи могли достигать его ушей сильно приглушенными. Но автоматную очередь доцент, конечно, услышал. Ученого захлестнуло, словно теплой волной, огромной радостью: друзья все-таки пришли, они убили зверя, нужно немедленно выбираться!.. Но чувство самосохранения завопило вдруг: «Подожди! А вдруг еще не убили! И вообще, вдруг это не они?!» Затаив дыхание, Тавказаков прислушался.
Вскоре до него донеслись голоса. Сначала он не мог разобрать ни слова, да и определить, его ли это друзья, тоже не получалось. Но вот говорившие подошли ближе, и Аникей с грустью и сожалением вынужден был признать, что голоса ему незнакомы. Зато он улавливал теперь почти весь разговор. В нем участвовали по меньшей мере трое.
– Вот она, гадина. Что с ней делать станем?
– А что с нее взять? Разве шкуру – прочная, зараза, так кто тут ее выделывать будет?
– Да, провозимся только, изгваздаемся. Ну ее! Пусть гниет себе.
– А этот-то где, на кого она прыгнула?
– Нет тут никого.
– Вот ведь загадулина. На дерево он, что ли, залез?
– У него что, пружина в заднице? Не успел бы. Ты его точно видел?
– Не слепой пока, видел. Синий такой…
Послышался смех.
– Кто синий?
– Да мужичулина этот, кто еще-то?
– Если он синий, точняк нужно найти, узнать, где бухло берет.
– Вы бы, чем ржать, хоть теперь бы по сторонам смотрели. Сейчас как положит нас всех!..
– Так он же синий, промажет.
И опять грянул хохот.
«Может, вылезти? – подумал ученый. – Вдруг они видели ребят?»
Подумал так – и сразу поежился от окатившей его, словно ледяной водой, догадки: «Так это же те, сталкеры!..» Но он тут же и засомневался: этих было не двое, больше. Но больше не меньше; это он видел только двоих, остальные могли тогда и отстать. По голосам же он сейчас узнать тех бандитов не сумел, но, говоря по правде, он их и не запомнил – не до того было. И все-таки вероятность того, что в одном месте, причем где-то на отшибе, бродило сразу несколько группировок, показалась доценту Тавказакову слишком низкой. И он решил не рисковать, дождаться, пока незнакомцы уйдут, и лишь тогда вылезать из норы.
Аникей опять вжался в землю, продолжая вслушиваться в голоса и ожидая, когда они удалятся и стихнут. Только сейчас он с удивлением подумал, как же эти люди могли не заметить лаз, ведь судя по тому, насколько хорошо он их слышал, стояли они совсем рядом. Объяснить это можно было одним: убитая ими тварь упала как раз на вход в нору. Эта мысль испугала ученого: «Как же я в таком случае выберусь? Вдруг зверюга тяжелая, а ведь мне будет даже не развернуться, чтобы принять удобное положение! Впрочем, – посетила его уже обнадеживающая мысль, – если бы вход был загорожен тушей, то вряд ли бы я так отчетливо слышал голоса. Скорее всего, она шмякнулась рядом, взрыв при этом землю так, что нора не бросалась в глаза».
Успев лишь подумать о мертвой туше, Аникей Александрович тут же почувствовал запах – мерзкий и гнилостный, настоящую вонь. «Не могла же тварь так быстро начать разлагаться, – удивился он. – Наверное, мне это чудится, подсознание запах к моим мыслям подобрало». Но для игр подсознания пахло чересчур уж сильно. Вскоре дышать носом стало невыносимо, а ртом – до рвотных позывов противно. К тому же от вони защипало глаза. И, скорее всего, от нее же в них замелькали яркими звездами точки. «Похоже, я вырубаюсь! – мелькнула у доцента тревожная мысль. – Не хватало потерять сознание и задохнуться в этой дыре!»
Ему стало так страшно, что риск попасть в лапы грабителям казался теперь почти что мечтой. Все-таки они были людьми, и с ними, в отличие от заполнявшей легкие отравы, была надежда договориться.
Аникей стал отчаянно извиваться, пытаясь при этом отталкиваться от стенок норы руками. Но земля под ладонями крошилась, и ученому стало казаться, что он не только не поднимается, а словно бы даже зарывается глубже. Между тем «звезды» в глазах затеяли настоящую карусель, слепляясь в спиральные галактики и шаровые скопления. Они завораживающе красиво переливались, но Тавказакову было уж точно не до того, чтобы любоваться этой красотой. К тому же он понял вдруг, что эти точки, а точнее, уже образованное ими единое нечто – вовсе не болезненная иллюзия, а находящаяся прямо перед ним реальность. И она… приближалась!
Аникей Александрович больше не чувствовал запаха. Вернее, он его уже попросту не замечал, поскольку от светящейся массы перед ним исходило нечто более страшное. Что это было – некая энергия, неизвестное излучение, ментальный посыл?.. Неважно, что именно, важно то, что оно несло в себе смертельный ужас. В том, что через несколько мгновений он погибнет, ученый даже не сомневался. И ему вдруг так захотелось жить, что издав оглушивший его же самого рев, доцент изо всех сил оттолкнулся ладонями, зацепив левым мизинцем что-то пульсирующе-жгучее, и подался наконец-то кверху.
Глава 2
– Вот этот синий! – раздался над его головой радостный вопль. – А ну, вставай, жучулина!
– Там… там!.. – заелозил ужом Аникей Александрович. – Там кто-то… что-то…
Голова у него от ужаса шла кругом. Тех, кто был рядом, он пока не видел – мелькнули лишь сапоги, высокие ботинки… Но тут его кто-то дернул кверху под мышки, поднял на ноги. У Тавказакова все поплыло перед глазами, замелькали мушки – теперь уже предобморочные. Если бы его не продолжали держать, рухнул бы точно.
– Глянь, побелел-то как! – прозвучало словно сквозь вату. – Сейчас вырубится.
Его хлопнули по щеке, по другой, еще раз, еще. В голове слегка прояснилось.
– Да он ранен, – сказал кто-то. – Рука в крови… Ёш!.. У него палец оторван!
Аникей не сразу понял, о ком речь. У него-то ведь все было на месте. Он поднял наконец-то голову, проморгался, успел увидеть возле себя троих вооруженных автоматами людей, как один из них поднял вдруг руку:
– Тихо! Вонь кто-то чует?..
– Да это, поди, он, – гоготнул другой. – Со страху!
– Не-не, – насторожился третий. – Из ямы несет. Ну-ка, назад все! Не «звездочет» ли там…
И тут, не говоря больше ни слова, сталкеры – или кто они были, – вновь подхватив ученого под мышки, спешно ретировались в глубь леса. Пройдя быстрым шагом, почти бегом, не менее, по представлениям Аникея, километра, остановились, громко дыша и с опаской глядя назад.
– Не, все, – мотнул головой в полинявшей желтовато-зеленой бандане один из отряда, одетый в зеленые же куртку и штаны. – Так далеко не улетит, распадется.
Тут другой мужчина, все еще поддерживающий ученого, – бородатый, в серой высокой кепке и потертой кожанке – заглянул доценту в лицо и спросил:
– Что ты там видел, в яме? Чего орал-то: «Там! Там!»?
– Я… – сглотнул Тавказаков, снова почувствовав прилив дурноты. – Я видел… Можно я сяду?..
– Ёш! – ругнулся третий, который, в отличие от первых двух, был не в ботинках, а в обычных кирзачах, да и одет был попроще: вроде как в рабочую темно-серую спецовку, засаленную и неумело залатанную. На голове его была тоже донельзя замызганная, неопределенного цвета кепка блином. – Парень сейчас отрубится, а ты: «Что видел? Чего орал?» Давай-ка его, вон, на бревнышко, да руку хоть перевяжем; глянь, кровь-то все льется.
Тут Аникей, которому и без того было худо, наконец понял, что говорят о его руке, к тому же и сам он теперь стал чувствовать болезненное подергивание в левом мизинце. Он поднял ладонь и даже не смог сообразить, в чем там дело: мизинца, который вдруг заболел нестерпимо, не было вовсе, на его месте торчал кровоточащий, короткий пенек. А потом свет погас, унеся с собой мысли и боль.