Моя просьба была на этот раз удовлетворена. Комендантом нашей зоны в Берлине был назначен, как я и советовал, генерал Баринов.
Недолго я радовался, что освободился от обязанностей коменданта: на меня возложили не менее беспокойные обязанности начальника провинций Мекленбург и Западная Померания. На нас возлагались охрана демаркационной линии на западе, обеспечение работы предприятий, производящих предметы народного потребления, обеспечение сельскохозяйственных работ на всех площадях и рыбной ловли; восстановление торговли, разъяснение населению политики Советского государства в германском вопросе, соблюдение законности в провинции и т. п.
Большая работа предстояла также в связи с перемещением войск в новый район. Учитывая приближение зимы, необходимо было застеклить окна в казармах, запасти топливо, отремонтировать водопровод и канализацию и т. д.
Времени до зимы оставалось мало, но благодаря организованности и инициативности всех командиров и политработников, благодаря трудолюбию солдат и сержантов до наступления холодов все встало на свои места. Население городов продолжало страдать от недостатка и дороговизны продовольствия. Совсем еще недавно эти люди были нашими врагами, а теперь мы должны заботиться о них, о их детях, помогать им налаживать нормальную жизнь. Чтобы смягчить продовольственный кризис и улучшить снабжение городов, мы организовали рыболовецкие бригады, которые промышляли в Балтийском море.
Уловы неизменно повышались. За 1946 год было выловлено триста тысяч центнеров рыбы. Это уже было большим подспорьем в рационе питания населения. Из разговоров с крестьянами и руководящими немцами выяснилось, что может остаться незасеянной четвертая часть посевных площадей. Эта земля принадлежала богачам, ушедшим на Запад, и многоземельным крестьянам-фермерам, которые остались здесь, но сокращают посевы, ссылаясь на отсутствие семян; безземельные же боятся сеять на земле ушедших на Запад, а тем более на земле оставшихся здесь хозяев. Необходимо было помочь местным властям в решении этих вопросов.
Плохо обстояло дело с торговлей. Большая часть магазинов была закрыта, а в открытых на полках лежали пустые коробки или неходовой товар. Было ясно, что товар есть, но он припрятан, и торговля идет из-под прилавка. Грубым вмешательством и в этом деле ничего нельзя было исправить, — скорее, можно было еще глубже загнать торговлю в подполье.
Наша работа среди населения города наталкивалась да большие трудности главным образом потому, что мало было своих людей, которые знали бы немецкий язык и могли бы шире привлекать к работе немцев, относящихся к нам с симпатией.
В феврале 1946 года состоялись выборы в Верховный Совет СССР и я был избран депутатом.
В ноябре 1946 года меня назначили командующим объединением, которое дислоцировалось в Советском Союзе. В мирное время трудностей перед нами вставало неожиданно много. Хотя, почему — неожиданно? Трудности были закономерны. Их переживала вся страна, которой приходилось из пепла возрождать города и села, восстанавливать экономику разрушенных и разграбленных областей. Мы помогали местным предприятиям и колхозам налаживать нормальную работу, делились с ними всем, чем могли. Были у нас и свои трудности. Нелегко перестраивалась жизнь и учеба войск. Нужны были новая методика обучения и воспитания, новая организация службы. Думать, искать приходилось всем генералам и офицерам.
Нам, военным, не приходится долго засиживаться на одном месте: только хорошо узнал людей, сработался с ними — и вот приходится расставаться. В марте 1950 года меня вызвали в Москву. Я получил приказ о назначении меня командующим воздушно-десантными войсками. На этот раз переход на другую работу я считал слишком уж преждевременным. Кроме того, я не чувствовал себя достаточно компетентным в том деле, которое мне поручалось, и доложил об этом начальству. Но А. М. Василевский при встрече сказал: «Ваш самоотвод, товарищ Горбатов, признан неубедительным, беритесь за дело смело, работа интересная, уверен, что вам она понравится».
Первое знакомство с генералами и офицерами управлений штаба войск, политического управления и службы тыла произвело на меня положительное впечатление. В войсках тоже были знающие и любящие свое дело генералы и офицеры.
Особенно же хорошее впечатление оставили у меня солдаты и сержанты. У всех была отличная выправка, образование не ниже шести классов, семьдесят процентов солдат и сержантов были комсомольцы. Командиры батальонов, рот и часть командиров взводов участвовали в Отечественной войне, многие отличились в боях. Большая часть рот и батарей имела партийные организации. Было видно, что много внимания уделяется парашютной, физической и строевой подготовке.
Наблюдая подготовку и проведение учений с десантированием, я с удовольствием видел тщательность в укладывании парашюта, точную выброску десантников в заданный район, смелость и сноровку, с какой парашютисты покидали самолеты и приземлялись. Но иногда десантников выбрасывали только в хорошо знакомые районы, а это снижало значение такого учения. Кроме того, люди под час были медлительны в действиях при захвате района после приземления и в окапывании при обороне.
Глубже вникая в жизнь подразделений, анализируя причины недостатков, я в каждой части проводил опрос относительно претензий, особенно в тех частях, в которых было больше проступков. При опросе майор, командир одного из батальонов, человек атлетического телосложения, заявил:
— Я воевал добросовестно, имею три ордена и четыре медали, без труда переносил холод, голод и другие лишения войны, являюсь лучшим спортсменом в дивизии. На войне командовал батальоном и сейчас командую батальоном. Но меня не только не продвинули по службе, но в представили к увольнению. Правильно ли это?
Естественно, на его вопрос я не мог ответить немедленно, а приказал ему прийти завтра в 17 часов в штаб части.
На следующий день после обеда командир части по моему приказанию собрал своих заместителей, командиров и политработников. Мы беседовали с ними по разным вопросам и о результатах вчерашнего опроса.
Относительно жалобы майора командир полка доложил следующее: воевал он действительно хорошо, командир неплохой и в мирное время, и действительно лучший физкультурник; но жалобы подчиненных на его грубость идут сплошным потоком. Он обзывает калеками всех тех, кто не так, как ему хочется, выполняет упражнение на снарядах. В его батальоне сидящих на гауптвахте больше, чем во всех остальных подразделениях полка. Говорили с ним не раз, он обещал исправиться, но все остается по-прежнему, вот и пришлось представить его к увольнению.
Явился майор. Я его спросил:
— Почему на вас так много жалоб? Почему в батальоне так много проступков?
— Над этим задумывался не раз, но понять не могу. Требую от людей только то, что положено, — ответил майор.
— Методикой обучения предусмотрено переходить от простого и менее трудного к более сложному и трудному. Согласны вы с этим?
— Да, согласен.
— Будете ли вы считать правильным, если подчиненные вам сержанты на первом месяце обучения молодых солдат будут от них требовать, чтобы они стреляли и выполняли упражнения на брусьях так же, как выполняют сами сержанты?
— Нет, буду считать это неправильным.
— Почему же вы, лучший спортсмен части, оскорбляете солдат и сержантов, если они не так выполняют, как вы, то или другое упражнение?
Молчание.
— Вы начали военную службу солдатом или сразу офицером?
— Офицером.
— Давайте разберемся. Вы, товарищ майор, имеете большую физическую силу, вы были храбрым в бою, и мы верим, что вы без труда переносили лишения военной обстановки. Но можно ли думать, что те, кого вы называете неспособными, калеками, что эти люди, не имеющие такой физической силы, как вы, все являются негодными бойцами лишь потому, что не умеют пока выполнять спортивные упражнения так, как выполняете их вы? Вам не пришлось быть солдатом — это не ваша вина. Но, не испытав на себе солдатской службы, вы не понимаете психологию солдата. Вот я был солдатом в царской армии, хорошо знаю, как тяжело было солдату переносить оскорбления от дворянина-офицера. Вы думаете, легче терпеть оскорбления солдату Советской Армии от офицера, вышедшего из семьи рабочего, крестьянина или из трудовой интеллигенции? Чем отличается наш солдат от офицера? Лишь тем, что меньше учился за счет государства.
Вот здесь мы до вашего прихода обсуждали ваше положение. Возможно, что вы оскорбляете солдат, желая, чтобы они быстрее и большему научились. Но нельзя чрезмерно гнуть палку, ее можно сломать. Нельзя испытывать долго терпение людей, оно тоже может лопнуть. Вы оскорбляете достоинство человека. На вас глядя, по вашему примеру поступают и подчиненные вам офицеры и сержанты. А что из этого получается? Какая польза? Только и есть, что много сидящих на гауптвахте и много жалоб на вас. Поэтому вы и представлены к увольнению из кадров армии.
Майор вскочил со стула и с горечью проговорил:
— Да, верно, это мой большой недостаток, но сам я не мог о нем догадаться, а тот, кто меня вызывал и беседовал со мной, этого не сказал, а только попрекал меня грубостью. Теперь я все понял и свои недостатки могу изжить. Дайте только срок, и вы увидите.
Отпуская майора, я ему сказал:
— Умейте требовать твердо, справедливо и разумно. Это должен уметь каждый командир.
Позднее мы узнали, что майор, вернувшись от нас в батальон, собрал офицеров и сержантов, подробно им рассказал о нашем с ним разговоре. Он дал подчиненным командирам новые установки, сам резко изменил свое отношение к людям. Прошло время, и его батальон стал одним из лучших, а сам он получил продвижение по службе.
Командирам было указано, что отсутствие регулярных опросов относительно претензий мешает узнавать нужды и запросы подчиненных, и это заставляет солдат писать жалобы во все адреса. Проводя опросы регулярно, мы не только узнаем нужды и запросы подчиненных, но и разрешаем вопросы на месте. Не меньший интерес для командиров представляют проводимые ими вечера вопросов и ответов.
Раньше мне не приходилось задумываться над обучением десантников. Мне казалось, что основное отличие от занятий в стрелковых войсках заключается здесь в обучении прыжку с парашютом, в действиях же на земле я большой разницы не замечал.
Но, когда я присутствовал на первом для меня учении с десантированием, мне показалось странным, что десантники после приземления в тылу условного противника слишком медлят с началом действии.
По своей натуре я не терпел тех вновь назначенных командиров, которые, прибыв в соединение или часть, не успев еще ознакомиться с условиями их жизни и работы, не узнав, почему то или иное делается так, а не иначе, начинают отменять существующее, вводить нечто новое, находить негодным все, что было до них. Но на этот раз я изменил своему правилу и, присутствуя на этом малознакомом мне по принципам организации учении, выступил на разборе с довольно решительной критикой и потребовал, чтобы сразу же после приземления, не теряя на одной минуты, войска приступали к решению задачи.
На одном из учений произошел интересный случай. После выброски большого десанта два парашютиста, у которых были уже раскрыты парашюты, столкнулись в воздухе, и у одного из них парашют сложился, что угрожало ему гибелью. Другой не растерялся в столь сложной обстановке, мгновенно схватил стропы и удержал товарища. На одном парашюте с удвоенной скоростью они начали приближаться к земле.
Командир части вместе с врачом сели в машину и поехали к месту вероятного их приземления, а мы продолжали наблюдать в бинокли за их ускоренным спуском. Видели, что они приземлились и что никто из них не поднялся, как это обычно бывает, чтобы погасить наполненный ветром парашют. Это усилило нашу тревогу, и мы ожидали грустных известий. Но, продолжая наблюдать, мы увидели, как к месту приземления подъехала машина, как из нее вышли командир и врач, как навстречу им поднялись два человека. У всех наблюдавших эту картину вырвался вздох облегчения. Вскоре вернулся командир части и с улыбкой доложил: «Все благополучно, оба отделались небольшими ушибами, а когда мы к ним подъехали, оба обнимали и целовали друг друга».
Кто-то сказал:
— Почему никто из них не стал тушить парашют? Мы уже думали…
— Да им было не до парашюта, — ответил командир. — Если бы вы были на их место, тоже сначала полежали бы да одумались.
— Так бывает в бою. Один, рискуя своей жизнью, спасает жизнь другого, и оба остаются живы, — сказал я — Десантники, оказывается, это делают и в мирное время.
Кстати упомяну, что парашютист, спасший жизнь товарищу, получил за это государственную награду.
Позднее я не раз наблюдал на тренировках и учениях подобные столкновения парашютов, и почти всегда это происходило с куполами парашюта одной системы. У меня и раньше возникал вопрос: почему сейчас у десантников такие парашюты? Но я молчал, боясь, с одной стороны, показаться невежественным в глазах подчиненных, опытных десантников, а с другой стороны, опасался этим вопросом невольно подорвать веру в принятый тогда парашют.
После ряда случаев я собрал пятерых ответственных и опытных парашютистов из руководящего состава и задал им такие вопросы: почему прежний парашют был заменен новым? От кого исходила инициатива замены? При этом я их предупредил, что разговор должен остаться между нами.
— Конечно, старый надежнее, — сказали двое из пяти.
Трое высказались за новый. При этом все они ответили, что перешли к нему в конце войны, а по чьей инициативе — никто не мог сказать. Тогда я подумал: «Инициатор, вероятно, находится в этой тройке. Все пятеро знают виновника замены и не хотят его поставить в неловкое положение в глазах нового командующего».
Но вот пришло время, когда мы должны были заказывать промышленности очередную большую партию парашютов. Я заказ отменил.
Это вызвало бурю возмущения со стороны руководства фабрики. Они нам говорили, что мы на это не имеем права, заказ утвержден в плане и т. п. У специалистов, прибывших с фабрики для крупного со мной разговора, мне удалось узнать историю перехода от старого парашюта к новому. Они мне ответили: «Новый шить значительно проще, его может сшить любая мастерица, а прежний значительно труднее, его может сшить только высококвалифицированный мастер. Во время войны рабочих рук не хватало, мы и предложили десантникам упрощенные парашюты, они испытали и согласились».
Узнав это, я с еще большим недоверием стал относиться к парашюту упрощенной формы и утвердился в решении их не заказывать. Мы решили перейти на другую систему купола, доложили об этом в Министерство обороны, и с нами согласились.
То же было с заказом на ножи для десантников. На складах их было очень много, и каждый год заказывались все новые партии. Когда я поинтересовался, зачем они нужны, то оказалось, что задолго до войны, когда десантники прыгали с крыла тихоходного самолета, один из них зацепился за хвостовое оперение; чтобы в таком случае можно было разрезать одну из строп, были введены ножи. Но самолеты уже давно стали иными, и ножи использовались исключительно для открывания консервных банок. С заказом на ножи мы покончили.
Совместный труд по выработке оперативно-тактических принципов для действия воздушно-десантных войск, продумывание крупных вопросов оснащения десантников оружием, мелочей, относящихся к обмундированию и пр., особая забота о том, чтобы улучшение организации и вооружения шло об руку с экономичностью, со сбережением народных денег и труда, — все это служило тому, что командные и начальствующие кадры нашего управления сплотились в дружный коллектив легко приходивших к взаимопониманию людей. Меня это в высшей степени радовало, потому что очень давно я пришел к убеждению, что творческая инициатива необходима самой дисциплинированной воинской организации.
Первый раз в роли командующего воздушно-десантными войсками мне пришлось участвовать в большом учении, которое проводил Маршал Советского Союза А. М. Василевский. Всем генералам, руководившим учением, понравилась наша подготовка к десантированию. Впервые в практике этого рода работ был сделан красиво исполненный рельефный план района десантирования; на нем были предварительно детально проиграны варианты действий десантников после их выброски-высадки. На разборе наш предварительный розыгрыш — как нововведение, — а также удачные действия десантников были высоко оценены руководителем учения.