— Любуюсь вами, — храбро сказал Туренин.
Девушка улыбалась по-прежнему, но теперь князю казалось, что в изгибе её губ затаилась нежность. Или он просто видит то, что хочет?
— Вы умеете говорить приятное дамам, Павел Андреич, — промурлыкала Марион.
«Не только говорить…» — чуть не сорвалось с его губ, но он прикусил язык, боясь оскорбить девушку оттенком скабрезности.
Миссис Дэгонет вздохнула.
— Павел, а вам здесь нравится? — спросила она.
— Очень! — вырвалось у Туренина. — Признаться, мне стыдно за то, как я вёл себя на пути в Новый Свет. Этакий капризный дворянчик… Всё мечется, ноет, жалуется на судьбу! Запад меня оздоровил. Это суровая страна для мужественных людей. Признаюсь, мне даже лестно, что я прожил здесь столько времени! Стало быть, не совсем пропащий.
— Я понимаю вас, — серьёзно сказала Марион, — сама так чувствую. Только зря вы сомневаетесь в себе — вы сильный и смелый человек, Павел, а это главное. Опыт — дело наживное. Изо всех нас одного Теодора можно назвать человеком Запада — вот кто сразу вписался в тутошнюю жизнь. О Тео уже разговоры ходят у походных костров и в салунах!
— Да-а… — согласился Туренин. Всё в нём сжалось, заледенело, но больше тянуть он уже не мог. Да и сколько ещё ему ждать подходящего случая? Чувство переполняет душу, жжёт невыносимо, и чем гасить этот палящий огонь? Бурбоном заливать? — Я люблю вас, — сказал он чужим голосом.
— Па-аша… — негромко протянула миссис Дэгонет.
— Это правда, Марион! — с жаром заговорил князь. — Может, я зря затеял эти речи, зря пошёл на откровенность, но и молчать уже нет мочи! Я полюбил вас с той самой минуты, когда впервые увидел в Лондоне, на палубе «Одинокой звезды». О, я был настолько поглощён своим чувством, что остальной мир как-то отдалился. Даже бунт прошёл мимо меня. Да, я что-то такое совершал, говорил о чём-то, но все эти головорезы представлялись мне всего лишь досадной помехой. Так всё и длилось до самого Нью-Йорка. Признаюсь, я питал слабые надежды на взаимность, поскольку… Ну кто я такой? Родовитый бедняк! Что мне было предложить вам? Мой герб? А зачем он американке? Нищета — это страшно, это унизительно! Но разве станет нормальная молодая девушка дожидаться, пока один из её поклонников разбогатеет? Вот какие мысли одолевали меня в те дни. Когда же я узнал, что вы выходите замуж, то приказал себе забыть обо всём. Вот только ничего у меня не получилось, я вас никогда не забуду, что бы там ни сулило грядущее… И вдруг вы снова являетесь! О Марион, это было и мучительно, и сладко. Я словно вернулся в утраченный мир отрочества, когда впервые влюбляешься, когда мечты безудержны. Почему я всё это говорю вам? Наверное, я просто устал бороться с собой… Таить своё чувство от мира легко, но, когда вы рядом, душа изнемогает, и нет сил молчать! Думайте обо мне что угодно, Марион, я снесу любое ваше недовольство. Я ведь всё понимаю! Но только не лишайте меня капельки счастья теперь, дозвольте ещё хоть раз признаться в том, что люблю вас…
Туренин выдохся и уставился в огонь. Он и впрямь испытывал громадное облегчение — и опустошение. Девушка сидела недвижимо, рассеянно улыбаясь, и ласково сказала:
— Вы ничего не понимаете, Паша… Ложитесь спать, а то я ведь знаю Тео — он поднимет нас очень рано. Спокойной ночи!
— Спокойной ночи… — пробормотал князь и послушно лёг. В душе его, где царила любовь и жила печаль, зародилась надежда.
…Потихоньку-полегоньку караван добрался до Форт-Холла, где Кэп Гриффин объявил трёхдневный отдых. Прошло три дня — и снова в путь. Фургоны катились мимо Большого Солёного озера, одолевали безводные пустыни и горы Сьерра-Невады, пока, наконец, не добрались в октябре месяце до Сакраменто.
Жизнь в этом городишке кипела и бурлила. Люди, больные «золотой лихорадкой», тысячами копошились на склонах, махая кирками, толпами промывали песок на речках. Американцы, китайцы, канаки с Сандвичевых островов, мексиканцы — все подряд ожесточённо рыли землю в поисках самородков. Иные сказочно богатели, подстёгивая в соседях-неудачниках желание озолотиться.
Наживались, как всегда, торгаши и кабатчики, да ещё бандиты — грабежи и убийства были обычным делом. Сан-Франциско опустел — все ринулись за драгметаллом. Матросы сбегали с кораблей целыми экипажами. Переселенцы со всего света устремились в Калифорнию, околдованные золотым миражом.
Но Фёдор Чуга не подхватил всеобщее поветрие — его мулы повлекли «конестогу» мимо и дальше, к Форт-Россу.
Следом двигался фургон семьи Турениных — князь обвенчался с Марион в Сакраменто. И насколько же приятней было править лошадьми, когда под боком любимая женщина!
Помор покосился на Ларедо, сидевшего рядом с ним на облучке, и вздохнул.
— Вот тебе и весь сказ… — проворчал он.
— Чего? — не понял Шейн.
— Ничего, — буркнул Чуга. — Езжай давай…
Глава 13
РУССКАЯ АМЕРИКА
Дорога пролегала по сказочно красивому лесу, виляла по горному серпантину, тянулась вдоль реки Славянки с поросшими вереском обрывистыми берегами.
Фёдор пересел на чалого и ехал впереди тряских фургонов. По правую руку шагал Князев гнедок.
— Места-то какие… — шумно вздохнул Чуга. — Как же это можно было, от таких-то краёв отступиться? Эх, не везёт нам с царями! Иоанн Васильевич земли собирал, Годунов до Енисея границу продвинул. И Пётр Алексеевич постарался, и даже Екатерина, уж на что баба, а турка потеснила. Эти же… Тьфу!
Туренин хмуро покивал головой.
— Мой отец помер на Аляске, — проговорил он. — Селение там есть такое, Уналашка называется. Уналашка, Новоархангельск, Кынговей, Павловская гавань, Николаевский редут, Нулато, Новороссийск, Якутат… Это всё мы на Аляске понастроили! Да что Аляска, когда три наших крепости на Сандвичевых островах воздвигнуты были! И где это всё? Не нужно императорам, чтобы Россия прирастала Америкой, им и без того живётся не худо… — Помолчав, князь продолжил глуховатым голосом: — Отец мой со всеми на Сенатской площади стоял. Это были молодые офицеры, прогнавшие Наполеона — и вкусившие европейских свобод. Их возмущало тупое самодержавие и унижение крепостных, они хотели провозгласить Российскую Федерацию из тринадцати держав и двух областей, да чтобы правили государством Народное вече и Державная дума. Даже столицу перенести хотели в Нижний Новгород, славный тягою к вольности, а императора сослать сюда, в Форт-Росс… — Павел вздохнул и добавил с горечью: — Ничего, однако, из задуманного не свершилось, не взошла «звезда пленительного счастья»! Отец угодил на каторгу, потом его, больного, отправили на поселение в Уналашку. Помню, забрели мы с ним однажды в лес, вышли к реке, а там здоровущие медведи лососей ловят. Отец, хоть и не стар был, а уже седой весь и выправку гвардейскую растерял по рудникам, горбился всё… Постоял он, посмотрел на зверюг и говорит: «У меня была мечта — простереть свет Отечества нашего до Калифорнии и Сандвичевых островов. Быть бы здесь четырнадцатой державе нашей, Американской, да не выйдет уже ничего…» День прошёл, и отец скончался. А я поклялся тогда, что ноги моей не будет на земле предков.
— Понимаю… — проворчал Чуга.
Они проехали ещё с полверсты и оказались на перепутье. Навстречу катила коляска-бакборд, запряжённая сивой кобылой в яблоках. На козлах сидел представительный мужчина в годах, одетый в чёрный суконный костюм. Того же цвета ковбойская шляпа бросала тень на его брыластые щёки.
— Мистер, — обратился к нему Туренин, — не подскажете ли, куда ведёт эта дорога?
Мужчина осадил кобылу и кончиком кнута приподнял шляпу, открывая благообразное лицо с широковатым носом и бледно-голубыми глазами.
— Налево поедете, — указал он кнутом, — попадёте в Севастополь…
— В Севастополь?! — воскликнул князь.
— Представьте себе! Однажды там случилась грандиозная драка, дня три по всем салунам шёл мордобой и перестрелки. Вот и назвали то место Севастополем — есть такой город у русских, они там дали жизни англичанам с лягушатниками! А если прямо поедете, то к Форт-Россу выедете.
— Вот нам туда и надо!
— Дядя Джубал! — прозвенел радостный голос миссис Турениной.
— Марион?! — охнул мужчина на бакборде, роняя кнут от волнения. — Это ты?
— Я, я!
Подхватив свои юбки, племянница живенько добежала до дяди.
— Девочка моя! — растрогался Джубал, закалачивая руки вокруг Марион. — Радость-то какая!
— А это мой муж, — продолжала звенеть женщина, — Павел Туренин, русский князь! А это друзья!
Его сиятельство и «свита» поклонились.
— Миста-ар Купер! — засверкал улыбкой Зебони.
— Привет, Зеб. И ты здесь?
— Мы все вместе сюда добирались, — болтала Марион, — от самого Абилина!
— Рад, рад, очень рад! — повторял дядя, пожимая протянутые руки. — Джубал Купер, очень приятно! Ну тогда я поворачиваю оглобли. Едем ко мне, Марион, пусть и тётя твоя порадуется! Тебя я не отпущу, садись рядом… Павел, вы не против?
— Я — за! — рассмеялся князь.
— Тогда езжайте следом!
Фёдор помахал отъезжающим рукой и влез на козлы.
— И шо вы себе думаете? — философически проговорил Фима. — Люди таки имеют счастье…
Форт-Росс открылся с пологого холма. Сосны на опушке расступились, будто пропуская дорогу, и вот она, «Русская крепость»!
Форт занимал небольшое безлесое плато у самого синего моря. Бревенчатые стены и частоколы, квадратные и восьмигранные башни-блокгаузы, укрытые остроконечными шатрами, большие дома под высокими тесовыми крышами, приземистые казармы, ветряная мельница, церковь о двух куполах — глазом ухватывалось всё разом, и лишь потом разбирались подробности, угадывалось движение. По глади залива скользили байдары, направляясь к Фараллонам — Фараллонским островам. На пастбище за стенами форта паслись лошади. Пара грузовых фургонов с сеном медленно катилась по дороге — лошади еле плелись. А над конторой начальника крепости полоскался звёздно-полосатый флаг…
— Это красиво, — сказал Семён, — это имеет вид.
Чуга насупился и подбодрил чалого: шевелись, коняка ретивая!
В это самое время послышался топот копыт. Фёдор резко обернулся. Обгоняя его «конестоги», скакали мексиканцы-вакеро. Усачи и бородачи, они щеголяли в цветастых серапе и сомбреро, в замшевых с бисером курточках, в бархатных штанах, расклешённых книзу и разрезанных так, что открывали сапоги ручной работы с тиснением. У всех через плечо навешаны патронташи, сёдла блестят серебряными заклёпками, на шпорах сверкают зубчатые колёсики величиной с песо и даже позвякивают колокольчики… Классика!
Предводитель вакеро, густо обволошенный верзила в давно не стиранном пончо, придержал коня и рявкнул зычным голосом:
— Кто такие?
Его грозный вид должен был, по идее, вогнать в дрожь Фёдора со товарищи, да вот только не вогнал.
— Чего надо? — резко спросил помор.
— Это ты мне?! — вылупил глаза обволошенный.
— А что, тут ещё кто-то есть? — хладнокровно заметил Чуга.
— Vete tomar por culo, cabron de los cojones! — выразился вакеро.
Он сорвал с плеча винтовку и замер — на него холодно глядело дуло «смит-вессона».
— Начинай, — мягко сказал Чуга, — а я закончу.
Молодой стрелок, гневно сверкавший глазами рядом с лохматым грубияном, прокричал, срываясь на фальцет:
— Ты говоришь с доном Антонио Сунолем, грязный гринго! Он служит у самого сеньора Гонта!
— А мне насрать, кому ваш дон жопу лижет, — вежливо ответил Фёдор, похолодев в душе: неужто тот самый миллионщик? Опять? Здесь?..
Мексиканцы залопотали на своём, гневно, испуганно, нервно, хватаясь за винтовки и переглядываясь — проявлять героизм не спешил никто.
Тут из-за «конестоги» выехал Фима с «винчестером» и резко скомандовал:
— Всем назад и дышать носом!
Красноречиво защёлкали курки — братья Гирины, Ларедо и Полужид сжимали в руках по два ствола каждый, Дон Суноль резко побледнел, по лбу его стекла струйка пота. Медленно убрав винтовку в седельную кобуру, он пришпорил лошадь.
— Мы ещё встретимся! — пригрозил он.
— В любое время, — ответил Фёдор.
Вакерос, часто оглядываясь, поспешили за своим предводителем. Не приближаясь к Форт-Россу, вся кавалькада поспешила прочь, ускользая по дороге к Порту Румянцева, что располагался на берегу залива.
— От когда я вас знаю, — проговорил Исаев, с усмешечкой поглядывая на Чугу, — ви бекицер наживаете врагов.
— Обратно и друзей! — парировал Беньковский.
— Таки да…
— Едем! — буркнул помор.
— Кудою?
— Тудою!
Фёдор почти не понукал коня, чалый и сам стремился к жилью, где ему наверняка перепадёт добрая порция овса или кукурузы. Вскоре «конестога» в окружении всадников миновала ворота Форт-Росса, выезжая на улицу Большую, как россинцы именовали своеобычную для Штатов Мэйн-стрит.
На Большую выходил фасадом двухэтажный магазин, конторы, дома и церковь Святой Троицы. Всё было сделано в русском духе, крепко, основательно, без дощато-каркасной хилости — тутошние стены даже «спенсер» не прострелит.
Чуга спешился и перекрестился на храм. В эту самую минуту, словно дождавшись его прибытия, ударил колокол и отворились двери, пропуская из полутьмы мерцание свечей перед образами. Вышли престарелые богомолицы, обернулись да отбили пару поклонов, часто крестясь, а затем в дверях показались двое. Сердце помора дало сбой — это были Костромитинов и Наталья. За спиною девушки маячил индеец огромного росту, плечистый, в мешковатых штанах и кожаной рубашке с бахромой, с налобной повязкой, обжимавшей длинные иссиня-чёрные волосы. Какой-то гражданин США поторопился обогнать барышню, и краснокожий пихнул его. Гражданин упал и быстренько заспешил прочь, видимо припомнив срочные дела.
— Тану-ух! — сказала Наталья с укоризной.
— А чего он?.. — пробурчал индеец.
Коломина первою углядела Фёдора, вскрикнула радостно, руками всплеснула, да и поспешила навстречу.
— Доброго вам здоровьечка, сударыня, — расплылся в улыбке Чуга.
— Добрались-таки до нашего захолустья! — засмеялась девушка.
— Таки да! — хохотнул помор.
Пожав руку вице-консулу, он представил друзей-бакеров.
— Почтение, мадам, и добрый день! — залучился Беньковский, очарованный Натальей. — Как вы себя имеете?
— Вашими молитвами!
Поручкавшись со всеми, Пётр Степанович кашлянул.
— Стало быть, соседями будем?
— А чего ж, — степенно сказал Чуга. — Денег у меня не шибко много, но стадо коров прикупить смогу, а уж домину как-нибудь и сам налажу, было бы из чего.
— Дерево тут отменное, — уверил его Костромитинов, — да и зимой тепло — как в Расее по осени. Сам видишь — октябрь, а всё зелено! Калифорния, одно слово… — Задумавшись, он вцепился пальцами в бороду. — Есть тут одно место, у самых гор, — Ла-Рока. Сеньор Мартинес хотел там овец разводить, да забросил это дело, в Сакраменто подался и коров своих Суттеру сбыл по дешёвке. Можешь там обосноваться, тем паче что старая хижина Мартинеса цела ещё. Всяко-разно под крышей будешь. А за зиму брёвен заготовишь, глядишь, и срубишь теремок. Вот только…