Желание заняться чем-нибудь еще, кроме изнурительного выживания, овладевало не только Симоновым. Глеб, например, когда выдавалась у него свободная минутка, рисовал. Сначала он просто водил пальцем по земле или песку. Затем Семен, разглядев его художества, посовещался однажды с главой и выдал ему зубило, молоток и несколько каменных плиток. «Ваяй, коли душа к этому лежит. Будешь у нас кем-то вроде местного египтянина. Но, чур, только в свободное время», – усмехнувшись, сказал он. Потом «фрески» заприметили челноки, пришедшие на Нагатинскую с Тульской – посмотреть, как дела обстоят, чем люди живут, и не удастся ли чего приобрести-толкнуть. Каменные картинки они купили за патроны и даже, говорят, очень выгодно продали.
«Выживание выживанием, а душа человеческая все равно требует большего, высшего, горных вершин, преодоления и искусства», – утверждал Винт и рассказывал о странных людях, кочующих от станции к станции, причем не только по ярмаркам Ганзы, но порой и далеко за их пределами.
«Не столь и малочисленными группами они передвигаются, – говорил он, – словно бы и челноки, но другие. Могут они, конечно, и товаром приторговывать, вроде того же чая, которым ВДНХ знаменита, но основной доход получают от всевозможных поделок, рассказов, песен и танцев. Даже гадалки у них встречаются».
Влад слушал, удивляясь. Либо ему не везло по жизни, либо склад ума был иным, но он не представлял, как можно платить за то, что тебе расскажут какую-нибудь историю или споют песенку. Или того пуще – наплетут с три короба, якобы предсказывая судьбу. Винт, видя его сомнения, лишь посмеивался: «Жизнь остается жизнью и, несмотря ни на что, никто не желает для себя, знакомых, да и человечества в целом полного оскотинивания. Вот и привечают на станциях искусников, скоморохов или, как их прозвали на Ганзе, менестрелей». Винт еще пренебрежительно добавлял, будто на Красной ветке их кличут цыганами и не особенно жалуют, но такие его слова парень предпочитал пропускать мимо ушей.
Багровый станционный свет слегка усилился. В нем седая макушка главы начала отсвечивать кроваво-красным. Как-то по-особенному выделялся прорезанный глубокими морщинами лоб, а глаза будто запали или вовсе отсутствовали – лишь глазницы недобро темнели на скуластом лице. Глава станции, Виктор Никитич, не только вызывал Винта к себе, но и лично заявлялся порой к нему в палатку, и пусть Симонова немедленно отсылали из нее куда подальше, главного человека станции он видел вблизи и находил совершенно обыкновенным. Не было в нем ничего особенного на самом-то деле. Однако сейчас казалось – перед ними не совсем человек. А кто, Влад ответить затруднялся. Хотя в книжке про братство кольца, попавшей по счастливой случайности в его руки месяц назад, имелась замечательная иллюстрация. Пожалуй, именно Балрога, демона огня, и напоминал сейчас глава сильнее всего.
– Поскольку уже поползли слухи, – надтреснутым, хриплым, но неожиданно сильным голосом проговорил он, – считаю необходимым сделать официальное заявление и ситуацию прояснить. Для начала по исчезнувшей группе, вернее, по двум.
Шепотки прекратились. Имелись бы поблизости крысы, удалось бы услышать их шуршание и попискивание, но их не было. Мертвая тишина, правда, не наступила: люди продолжали переминаться с ноги на ногу, шуршать одеждой и, в конце концов, дышать.
– Прошло уже два дня, приходится констатировать, что людей мы потеряли.
Из многих глоток вырвался полувздох-полустон. Первая группа насчитывала человек десять: в основном, торговцы и те, кто, отправился навестить родственников. Их, конечно, сопровождали люди с оружием, но не слишком опытные, на уровне того же Симонова или Михи с Глебом. Никто не ждал беды с северного направления. Охрана группы была формальной, чисто для галочки, поскольку инструкцией положено. Во вторую уже входили хорошо вооруженные ветераны и техник, который успел устранить неполадки с телефонной линией прежде, чем эта группа тоже исчезла безвозвратно – пугающе тихо и без единого выстрела.
– Я связался с Тульской. Там подтверждают, что никто с нашей стороны до них не доходил, – продолжал тем временем глава.
Кто-то, стоящий сзади и чуть справа от Влада, грязно выругался тихим хриплым голосом. Тот машинально обернулся, но говорившего не увидел. Теперь там стояла испуганно зажимавшая рот женщина – Виктория Синельникова, потерявшая в той, первой, группе сестру и мать, а во второй – отца.
Симонов тотчас отвернулся, на несколько долгих секунд задержав дыхание, сжав кулаки и прикусив губу. Он чуть ли не до колик, трясучки и зубовного скрежета боялся находиться рядом, говорить или мельком пересекаться взглядом с людьми, потерявшими родичей и переживавшими это горе. Порой парень даже думал, что ему повезло: никого по-настоящему близкого у него не имелось. Конечно, потерять однажды Винта или кого-то из немногочисленных друзей, Семена, с которым привык беседовать и делить палатку, будет очень неприятно и больно, но после этого жизнь не прекратится.
– Вот так и живем, – вздохнул кто-то. – Ждали беды с юга, а она с севера прокралась.
– Через час мы направим по северному туннелю третью группу. В нее войдут проверенные бойцы с южной границы, – говорил тем временем Щербин, не отвлекаясь. – На станции вводится чрезвычайное положение. Патрули усиливаются. Не задействованным в дозорах людям строго-настрого запрещается углубляться в туннели, – и добавил совсем другим, усталым и доверительным тоном: – Надо собраться, не паниковать, отвлечься, занять руки, а работы у нас для всех хватит.
– Что, если и эта группа пропадет? – спросил Иван Иваныч, главный техник станции, очень уважаемый человек. От административных дел он всегда старался держаться подальше, решений Виктора Никитича не оспаривал, лишних вопросов не задавал, говоря, что у него своя работа, но сейчас, видимо, и его проняло.
– Тогда и будем думать, – ответил глава.
– А можно поконкретнее?! – раздалось из задних рядов. Влад не без удивления узнал голос Алексея, сына станционного казначея, – раздраженный, и в то же время явно насмешливый. Так Алексей раньше позволял себе говорить разве что с ровесниками и «малышней», к которой причислял и Симонова – тот был младше него на целых шесть лет.
Хрящ-младший, пусть и ходил в дозоры, и нес вахты наравне со всеми, намеревался со временем занять место отца и уже начал вникать в детали его работы. Отчасти потому и перед главой лебезил, и раньше никогда не позволил бы себе не только подобного тона, но и выкриков с места.
«Странно…» – промелькнуло в голове у парня, но додумать мысль он не успел.
– Станция Нагатинская заключила известный всем вам договор. Возрождение станции в столь быстрые сроки было бы невозможно без поддержки Тульской, Серпуховской и Добрынинской. Наши люди в основном – уроженцы этих станций, хотя есть и пришлые. Но я готов признать и тот факт, что обратно нас не слишком-то ждут. Кого-то примут хоть сейчас, разумеется, но… – Щербин немного помолчал.
– Безрадостная перспективка какая-то, – заметил Алексей.
– Зато честная, – внезапно усмехнувшись, сказал глава. – И я хочу вынести на ваш суд три предложения. Первое: мы все, как говорят здесь некоторые, собираем манатки и уматываем на север по той дороге, по которой пришли, – народ загудел, но тотчас умолк, стоило Щербину поднять руку. – Второе: мы остаемся здесь, обкладываемся со всех сторон пулеметами и прочей убойной техникой, включая огнеметы, выставляем усиленные дозоры, патрулируем оба туннеля так, словно нас осадили твари, и никуда не ходим сами. Запасов у нас хватит, если не шиковать, ресурсов тоже пока достаточно. Грибные фермы расширим, благо, место есть. Опять же, у нас имеется немалое преимущество в сравнении с той же Добрынинской: перенаселенность Нагатинской явно не грозит еще очень долго. Все это, разумеется, не говорит о полной изоляции. Караваны к нам доходить будут, – он помолчал немного и все же добавил, изрядно понизив голос: – И через нас идти – в том числе.
«Ну да… было же такое, что через станцию проходили, – подумал Влад. – Хотя и чудно это. Кого ни спроси, всяк скажет, будто на юге серой ветки жизни нет, и даже приплетут миллион и одну историю о призраках и о прочей чертовщине».
– Как в сказке, – фыркнул Иван Иваныч. – Только в сказках третий путь положен, а ты о нем умалчиваешь. Какой третий вариант? Не тяни.
– А третий сам собой напрашивается, – сказал ему Щербин с улыбкой. – Исходя из сложившейся ситуации, от некой гадости, притаившейся, а может, и идущей именно с севера, целесообразно нам податься на юг. Разумеется, лишь в том случае, если вернуться на станции своего прежнего проживания возжелает большинство, и у нас не останется сил поддерживать и дальше достойную жизнь на Нагатинской.
– То есть как?! – ахнули несколько человек одновременно.
– Ишь, раскаркались, – цыкнул на них Иван Иваныч. – А вы чего думали, референдум проведем и за большинством потопаем? Это вам тогда на Красную ветку переселиться следует, там рай земной для тех, кто строем ходит. Лично я… – он немного помолчал, – староват уже для туда-сюда-обратно и вообще невозвращенец по жизни. Я либо здесь останусь, либо пойду на юг. Все равно я – атеист и не верю в призраков.
– Да кому мы там нужны? – зычно пробасил Павел Никонов, занимавшийся всем грибным хозяйством и сильно радовавшийся наличию обширных угодий для грибниц. – Не пойду никуда. На Добрынинской бомжевать? Я здесь человеком стал и обратно в муравьи не хочу. Остаемся.
– И передохнем, как мухи, – тотчас возразили ему.
Собрание медленно превращалось в несанкционированный митинг, а то и вообще в полный бардак. Влад вздохнул. До очередного дозора оставалось не так уж и долго. Правда, он пока не имел ни малейшего понятия, куда ему заступать, и снято ли с него наказание вообще.
В этот момент его бесцеремонно ухватили за плечо и потянули в сторону. Парень инстинктивно дернулся и лишь после того, как хватка ослабла, оглянулся. Рядом с ним стоял Семен в полном боевом облачении, с автоматом наперевес. Бронежилет – потрепанный, но готовый служить хозяину верой и правдой – делал солидную фигуру соседа еще крупнее. Обычно, отправляясь в дозор, он броник не надевал, разумно полагая, что твари стрелять в него не станут точно, однако сегодня, видимо, изменил свою точку зрения. В кобуре на бедре висел ТТ. Семен улыбался во все тридцать два зуба и выглядел довольным.
– Ты идешь с группой? – голос его неожиданно дрогнул. Симонов поспешил откашляться и улыбнулся в ответ, хотя на душе вдруг стало очень тревожно. Сколько раз он представлял себе похожее прощание; думал о необходимости быть твердым и решительным, ни в коем случае не собирался выказывать эмоции, даже почти убедил себя в том, что в такие времена, как сейчас, абсолютно нормально расставаться с друзьями навсегда. Такова жизнь, в конце-то концов. А теперь он совершенно растерялся, вмиг ощутив себя мальчишкой или даже ребенком, которому не зазорно ухватить огромного сильного дядю, отчего-то воспринимавшегося едва ли не старшим братом, за штанину и попросить никуда не уходить. И плевать, что Влад почти догнал Семена в росте, и ему давно уже не восемь лет. Плохо было все равно. После исчезновения двух групп все, кто входил в третью, казались смертниками.
Сосед хмыкнул и поглядел так, словно все понял и вообще давно уже практиковал чтение мыслей; мотнул головой в сторону от толпы, предлагая отойти. Парень кивнул и принялся пробираться вслед за ним. Люди, пусть и стояли кучно, предпочитали потесниться и отойти с дороги огромного боевика. Семен казался ледоколом, проламывающим и отодвигающим в стороны ледяные глыбы. Влад – небольшим суденышком, пристроившимся за ним и следующим по спокойной воде без малейших помех.
– Меняемся с тобой сегодня, – сказал сосед, когда они оказались вдали от лишних глаз и ушей. – Я – на север, ты – на юг. И, заметь, снова мне достается самое интересное.
Парень передернул плечами.
– Чур, в палатку никого нового не пускать, – рассмеялся Семен, но тотчас посерьезнел. – Не дрейфь, прорвемся.
– Угу, – ни на что большее Симонова попросту не хватило.
– Знаешь, из-за чего возникает большинство страхов, Влад?
– Из-за неизвестности, – ответил тот, практически не задумываясь.
– Точно! – согласно кивнул Семен. – Но ведь существует утверждение: я знаю, что ничего не знаю. Означает ли подобное, будто всю жизнь мы трясемся от страха?
– Нет, – качнул головой парень.
– Ну, вот и не кисни, – снова широко улыбнулся Семен. – Еще ни одна тварь меня не съела, хотя пытавшихся хотя бы понадкусывать встречалось немало.
– Потому ты в бронике? – не удержался Симонов от вопроса.
– Точно. Он у меня типа талисмана. Пару раз жизнь спас, не поверишь.
Ну, отчего же? Владу иногда казалось, будто он готов поверить буквально во все.
– Теперь от лирики переходим к физике, – сказал Семен. – Заступаешь в южный туннель вместе со своими обалдуями. Кроме вас, в дозоре будет еще человек пять, но все равно, смотри в оба и ушки держи на макушке, а хвост – пистолетом. Не хватало еще, чтобы пока мы выслеживаем одну тварюгу, вторая подобралась к нам с тыла.
– Я постараюсь.
– И вот еще что… Почувствуешь снова приближение паники – ни в коем случае не дави ее, а сразу тереби Кириллыча, он в вашем дозоре будет за главного. Я предупредил – присмотрит за тобой и помощь вызовет, если понадобится.
– Так… погоди, – парень почесал в затылке и нахмурился. – Ты что же, действительно считаешь, будто я почуял тварь?
– Будь моя воля, взял бы тебя с собой, но глава на этот раз больно суров, да и совесть у меня все же не совсем атрофировалась и отпала за ненадобностью. Потому живи, – пожелал Семен и хлопнул его по плечу. – Удачи, и беги уже. Кириллыч ждать не любит, – взглянув на часы, добавил он, после чего снова широко улыбнулся и побрел к северному туннелю.
Влад терпеть не мог прощаний, но почему-то вместо того, чтобы развернуться и поспешить к южному концу станции, он стоял как вкопанный и смотрел вслед Семену, во всех подробностях запоминая прямую спину, легкую, быструю походку и отсветы багрового освещения на лысой голове.
Глава 4
– Сам-то что думаешь? – поинтересовался Глеб, подсвечивая фонарем стену туннеля, тянувшуюся по правую руку.
– О чем ты? – спросил Симонов. На мгновение ему показалось, будто луч высветил какую-то надпись, но когда сам он направил на это место фонарь, то ничего не обнаружил.
Побегать, чтобы не опоздать, ему пришлось изрядно. Когда он достиг южного туннеля, возле него, переминаясь с ноги на ногу, стояло двадцать человек. Через пару минут подошел Кириллыч, смерил всех взглядом, пожал руки присутствующим и повел в темноту.
Поначалу шли все вместе, но вскоре им предстояло разделиться на три дозора: на пятидесятом, сотом и сто пятидесятом метре от станции. Пятеро, включая Миху, уже остались за спиной. В случае серьезного прорыва они будут последним щитом. Именно у них стоял чудовищный огнемет, готовый выжечь все живое.
Зная, какое сокрушительное оружие направлено в спину, было тревожно идти по туннелю. Не то чтобы Влад совсем не доверял окружающим его людям, но где-то в глубине души готовился к отвратительной, мучительной, но хотя бы быстрой смерти, если кто-нибудь вдруг сбрендит и разглядит очередных призраков в темноте, в которой ничегошеньки нет.
Тьма – она такая. Может стать другом и проводником, а может заморочить и свести с ума.
– Ты дурачка из себя не строй, – обиделся Глеб. – Я о том спрашиваю, о чем глава сказал.
Симонов хмыкнул. Однозначного ответа у него не имелось. Больше всего ему хотелось повторить слова Щербина: поживем – увидим.
Не ко времени и не к месту припомнился улыбающийся Семен в полном боевом облачении. Не мог он не понимать, на какую рискованную операцию подписался. Те, кто сопровождал вторую группу, вовсе не были зелеными юнцами. Однако радовался предстоящему опасному, если не смертельному, походу Семен абсолютно искренне – как скаковой конь, застоявшийся в деннике, – участию в скачках.