Я чинил мой ночной горшок, когда они явились, чтобы рассказать мне о драконе.
Починка ночного горшка — дело, которое может показаться пустяковым, хотя бы потому, что любой жестянщик справляется с ним без труда, а ведь жестянщики не очень смекалистые ребята, коль занимаются подобным. На самом деле всё не так просто. Вы должны просверлить несколько очень маленьких отверстий в обломках, затем продеть в эти дырочки короткие отрезки проволоки и крепко–накрепко скрутить их концы, как можно плотней соединяя части между собой, ведь ваша цель — водонепроницаемость. Чтобы всё это провернуть, вам необходимо прежде всего по–настоящему хорошее сверло — тонкое, очень острое прочное сверло. Ещё вам понадобится верный глаз, куча терпения и как минимум три пары твёрдых рук. Жестянщик, когда я отправился к нему с горшком, запросил за работу четвертак. Свободен, сказал я ему, сам всё сделаю. Едва начав, я понял, что некоторые вещи всё–таки должны делать специалисты.
Ирония судьбы.
До чего же глупо с моей стороны было его разбить! Вообще–то, меня не назовёшь неуклюжим. Просто я споткнулся в темноте, вот в чём дело. «Тебе следовало бы зажечь лампу, ты так не думаешь?» — сказала она. Я справедливо заметил, что долгими летними вечерами в лампе нет необходимости. Она ухмыльнулась. Вид у неё при этом был довольно глупый. Я не думаю, что она до конца понимает, в каком хрупком равновесии застыло наше финансовое благополучие. Мы не нуждаемся, нет, ничего подобного. Ни разу ещё не вставал вопрос о том, чтобы продать кусок земли или влезть в долги. Просто если мы начнём без нужды тратить деньги на масло для лампы, жестянщиков и прочую ерунду, то рано или поздно нам начнёт досаждать пока ещё почти незаметное снижение наших доходов. Временное, разумеется. Трудные времена пройдут, скоро у нас всё будет как нельзя лучше.
Как я уже сказал, ирония.
— Пришёл Эбба, — сообщила она. — Он хочет тебя видеть.
Могла бы и догадаться, что я занят.
— Придётся ему зайти попозже, — огрызнулся я. Губами я сжимал три кусочка проволоки, так что вышло неубедительно.
— Он говорит, что это срочно.
— Прекрасно, — я отложил горшок, — назовём это так, неважно, что это был уже не горшок, но лишь бессвязные воспоминания о горшке, кое–как скреплённые проволокой, подобно кольчугам наших противников при Аутремере. — Скажи ему, пусть поднимется.
— Он не войдёт сюда в этих его сапогах, — отрезала она, и по её тону я сразу понял, что действительно не войдёт. — И почему бы тебе не бросить это? Ты понапрасну тратишь время.
Женщины нетерпеливы.
— Жестянщик… — попытался объяснить я.
— Вот эта часть сюда не подходит.
Я оставил всё на полу в подчёркнутом беспорядке, прошёл мимо неё не глядя и спустился по лестнице в большой зал. «Большой» в данном случае понятие сугубо относительное.
Мы с Эббой понимаем друг друга. Во–первых, он практически того же возраста, что и я — ну да, я на неделю моложе, и что с того? Мы оба выросли, безмолвно стыдясь своих отцов (его отец Оссун был самым ленивым человеком в поместье; мой — не лучше), и мы оба втайне разочарованы нашими детьми. Он получил свою ферму незадолго до того, как я вернулся домой из–под Аутремера, так что мы оба приняли на себя ответственность за свои судьбы примерно в одно и то же время. Я не питаю никаких иллюзий на его счёт и не воображаю, что он заблуждается на мой. Он среднего роста, лысый и худой, сильнее, чем выглядит и умнее, чем кажется. Когда я был мальчишкой, он устанавливал для меня мишени и собирал стрелы; и никогда ничего не говорил, просто стоял рядом со скучающим видом.
Когда он вошёл, у него было такое выражение лица… Он сказал, я не поверю в то, что он собирается мне сообщить.
Хм, похоже, он судил по себе, ведь у него напрочь отсутствует воображение. Даже когда он пьян в стремя, в его случае это означает «пьян до слёз». Но если у вас сложилось впечатление, будто Эбба — это то, что она называет «в целом ни рыба ни мясо», то вы ошибаетесь, таким он бывает довольно редко. Примерно два раза в год, если быть точным. Я понятия не имею, чем обусловлены эти два раза, и, разумеется, не спрашиваю. Два раза в год он забирается на сеновал с семилитровым кувшином, и выползает только когда опустошит его подчистую. В общем, я хочу сказать, что он обычно не склонен видеть то, чего на самом деле нет.
— Там дракон, — сказал он.
В своё время Оссун, его отец, тоже видел всякие странные и удивительные вещи.
— Не будь идиотом, — ответил я.
Он молча смотрел на меня. Эбба никогда не спорит, ему это ни к чему.
— Ну хорошо, — сказал я, и слова эти кое–как выбрались наружу, подобно толстяку, что едва просочился в узкий дверной проём. — Где?
— Под Меребартоном.
♜♜♜
Краткое отступление на тему драконов.
Их не существует. Однако есть белый Драк (его более крупный кузен, синий Драк, наверняка уже вымер). Согласно «Неполному бестиарию» Грабануса, Белый Драк является обитателем большого и совершенно непредсказуемого пояса болот, на которые вы наткнётесь, если пересечёте пустыню, двигаясь от Крак—Боамонда в сторону моря. Грабанус полагает, что Белый Драк — это огромная летучая мышь, но добросовестно цитирует Присциана, который, в свою очередь, настаивает, что это неоперившаяся птица, и Салонина, утверждающего, будто это крылатая ящерица. Белый Драк может быть пяти футов в длину, считая от носа до кончика хвоста; три из этих пяти футов приходятся на хвост, однако это не значит, что он не способен пренеприятно кусаться. Они так внезапно вылетают из чащи, что это может буквально шокировать (говорю на основании личного опыта). Белые Драки живут почти исключительно падалью и гнилыми фруктами, редко нападают, если их не раздраконить, и совершенно определённо не дышат огнем.
Белые Драки не встречаются за пределами Аутремера. Правда, лет сто тому назад какой–то идиот дворянин привез пяток пар, чтобы украсить ими свои владения. Я не знаю, почему люди совершают подобные поступки. Мой отец однажды пытался развести павлинов. Едва мы открыли клетку, они вылетели из неё, как стрелы, пущенные из добротного лука. Вскоре весть о них пришла из хозяйства за шесть миль от нашего: мол не могли бы мы приехать и сделать что–нибудь с этими зверями, потому что они охапками выклёвывают солому из кровель. Мой отец седлал коня и отправился в путь, случайно прихватив с собой лук. Больше о павлинах не было сказано ни слова.
Драконы же, настоящие драконы — от девяти до десяти футов длины, без учёта хвоста; они атакуют всё что движется и извергают огонь. Во всяком случае, этот был таков.
♜♜♜
Три дома и четыре сарая в Меребартоне, два дома и стог сена в Стилле. Пока никто не пострадал, но это лишь вопрос времени. Дюжина овечьих туш, объеденных до костей. Один пастух сообщил, что его преследовало нечто ужасное: он увидел это, это увидело его, он пустился наутёк, а это просто как бы парило вослед, едва помавая крыльями, будто любопытствовало. Когда пастух больше не в силах был бежать, он попытался забраться в барсучью нору. Застрял, конечно — голова в дыре, ноги торчат в небо — этакий чудной саженец. Ему показалось, что он почувствовал как содрогнулась земля, когда это опустилось поблизости, услышал сопение, будто рядом ярится бык, ощутил горячее дыхание на лодыжках. Время будто остановилось, а потом снова пошло. Пастух говорил, что это был первый раз, когда он обмочился и чувствовал при этом, что моча стекает по груди и капает с подбородка. В общем, как–то так.
Представитель Меребартонского отделения Братства взял руководство на себя, как они обычно поступают в случае чего. Он загнал всех в зернохранилище — ну да, разумно, стены–то каменные… Вот только крыша соломенная. Воображаю, с каким лицом Брат наблюдал недолгий процесс изготовления древесного угля. А потом отправил испуганного мальчишку на пони… угадайте, куда. Правильно. За рыцарем.
♜♜♜
В этот момент в историю и входит (ведь именно так говорят в Большом Совете?) Додинас ле Кюр Смелый, пятидесяти шести лет отроду, рыцарь, награды Уэстмура, Меребартона, Истри, Миддлсайда и Бигрума, ветеран Аутремера (четыре года, с божьей помощью), в своё время добившийся некоторых успехов на ристалище — три вторых места в рейтинговых турнирах, два третьих; как правило, в первой двадцатке среди сорока или около того участников. Но со всем этим давно покончено. Я всегда знал, что не стану одним из тех измученных ужасных стариков, которые снова и снова выходят получить трёпку и получают трёпку в свои шестьдесят. Мой дядя Петипас как раз из таких. Я видел его на турнире, когда ему было шестьдесят семь, и какой–то молодой дылда выбил его из седла.
Дядя приземлился не очень удачно, и я видел, как он пытается подняться, весь такой бесконечно усталый… Мне было тогда… сколько же мне было?.. ну да, двенадцать, но даже я видел, что каждый кусочек его плоти, каждая кость кричала: «О нет, больше не хочу этого, никогда!» Но он таки встал, посрамил молодого идиота, свалив с коня, и продолжал использовать его голову в качестве наковальни в течение десяти минут, прежде чем любезно принять капитуляцию. В этом было так много ярости — нет, дядя гневался не на того юнца, отнюдь, дядя был не из таких. Он злился на себя, за то, что состарился, и гнев его обрушился на первого, кто подвернулся под руку. Я смотрел на происходящее и думал о том, как это всё печально. И я дал себе слово, что никогда не уподоблюсь дядюшке.
(Вы, возможно, спросите: почему? Ну да, я знаю, что такое дух битвы. Я сражался — действительно сражался — при Аутремере. Я делал это потому, что боялся быть убитым. Так уж вышло, что моя защита всегда была моим слабым местом, и я компенсирую недостатки в обороне крайней агрессивностью в нападении. Никогда не мог сдерживать её, но на поле боя с этим проблем не бывает. Поэтому я атаковал всё, что двигалось, набрасывался с раскалённой до бела свирепостью, подпитываемой исключительно ледяным страхом. А турниры с их бесконечными стычками, поединками, схватками, свалками все–против–всех — какой в них смысл? Я понятия не имею, хотя чувствовал себя очень счастливым в тех редких случаях, когда мне удавалось привезти домой какой–нибудь небольшой оловянный кубок. Стоило ли это шести недель лежания с двумя сломанными ребрами? Пожалуй, нет. Мы делаем это, потому что это то, что мы делаем — одна из самых глубокомысленных сентенций моего отца. С другой стороны, возьмём мою тётку: глупая женщина и слишком мягкая, чтобы это не влетело ей в копеечку. Она держала этих бестолковых больших белых кур, и когда они переставали нестись, она не могла просто взять и свернуть им шею. Вместо этого их везли в лес и там отпускали, то есть по сути просто скармливали ястребам и лисам. Однажды пришёл мой черёд везти. Я волочил клетку, в которой сидели четыре курицы и два петуха, буквально сплющенные в тесноте, тупо оцепеневшие в неподвижности. Знаете, что привлекает лисицу? Кудахтанье. Дабы избавить бедолаг от незавидной участи я выпустил их в разных местах, подальше друг от друга, чтобы им не с кем было поболтать. Выпустив последнюю курицу и шагая обратно по тропе, я увидел, что два петуха уже умудрились встретиться — не знаю, как им это удалось — и теперь с наслаждением разрывали друг друга на куски своими шпорами. Они делают это, потому что это то, что они делают. Кто–то однажды сказал, что человек, который устал убивать, устал от жизни. Не стану врать, будто понимаю, что́ это значит.)
♜♜♜
Надеюсь, теперь в вашем представлении сложился образ Додинаса ле Кюр Смелого. Пока он не покинул стезю рыцарства, он старался делать то, чего от него ждали, но сердце его никогда к этому не лежало. Как бы то ни было, он рад, что всё в прошлом и больше уже никогда ему не придётся во всём этом участвовать. Ныне он предпочитает посвятить себя имению, стараясь сохранить унаследованную рухлядь от окончательного разрушения. Да, этот человек знает свои обязанности и хотя бы некоторые из своих многочисленных недостатков.
Иди и приведи рыцаря, велел этот идиот из Братства. Скажи ему…
♜♜♜
По зрелом размышлении, если бы я не видел этих гадких Белых Драков под Аутремером, я бы скорей всего отказался поверить в дракона, разрушающего Меребартон, и тогда, как знать, он мог бы улететь и досаждать кому–нибудь другому. Но в том–то и дело, что никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь. Именно это незнание и делает жизнь мало–мальски пригодной для проживания. Когда Эбба передал мне всё, что видел и рассказал ему мальчишка, я сразу подумал: Белый Драк. Ясное дело, это был не он, но описанное достаточно походило на то, что я когда–то видел собственными глазами — достаточно для того, чтобы мой разум согласился поверить. Тут–то я и пропал. Никакой надежды.
Тем не менее, кажется, я раз шесть или семь спросил: «Ты уверен?», пока до меня не дошло, что я веду себя по–дурацки. В этот момент ужасный туман непроходимого отчаяния окутал мой разум, потому что я со всей остротой осознал: эта небывалая, невозможная, жестокая и отвратительная в своей несправедливости напасть выбрала своей целью меня, а не кого–нибудь другого, и это мне, а не кому–нибудь ещё придётся с нею справляться.
Но ты делаешь всё возможное. Ты борешься до последнего, как человек, придавленный гигантским булыжником, делает последние один или два отчаянных свистящих вдоха. Смысла никакого, но ты не можешь просто сдаться.
В общем, я посмотрел ему в глаза и сказал:
— Ну ладно, а от меня–то они чего хотят?
Он не произнес ни слова. Только стоял и смотрел на меня.
Помнится, я заорал:
— Да идёт оно всё к чёрту! Мне пятьдесят шесть лет, я даже на кабанов больше не охочусь. У меня колено не гнётся. Да я не продержусь и двух минут.
Он смотрел на меня. Если вы знаете кого–то всю свою жизнь, то спорить с ним — это всё равно что спорить с самим собой. Мне никогда не нравилось врать самому себе. Равно как и кому–нибудь ещё, если на то пошло. Матушка бывало говорила: единственное, в чём я не хочу, чтобы ты был лучшим в мире, — это враньё. Она говорила много чего такого. Конечно, подобные вещи гораздо эффектней смотрятся записанными на бумаге, чем когда их изрекают в непринужденной беседе, но увы, матушка не умела ни читать, ни писать. Ещё она любила повторять: делай, что должен. Не думаю, что я ей когда–нибудь особенно нравился. Да, она, конечно, любила меня, но я ей не нравился.
Он стоял и молча смотрел на меня. Я чувствовал себя, как тот бедняга под булыжником (при осаде Крак–де–Беста, человек, которого я немного знал). Рано или поздно наступает момент, когда ты уже не можешь ни охнуть, ни вздохнуть.
♜♜♜
У нас есть библиотека: сорок семь книг. «Неполный Бестиарий» — это сокращённое издание, местная копия, рисунки в ней довольно смехотворны, они делают всех исчадий ада похожим на свинью или корову, потому что свинья и корова — это всё, что безмозглый художник когда–либо видел. Так вот, я смотрел на изображение большой белой коровы с крыльями и думал: «Как, во имя всего святого, я должен убить вот это?»
Белые Драки не извергают огня, но где–то в Пермии обитает такая дурацкая маленькая ящерица, которая подобным занимается. Дюймов восемнадцати в длину, совершенно ничем больше не примечательная. Не вдаваясь в околонаучные подробности: эта мелкая тварь пукает через рот и каким–то образом умудряется поджечь выходящие газы. В зарослях тростника вы вдруг видите маленькие вспышки и клубы дыма. Так что в общем это не невозможно. Замечательно.
(Зачем это может быть нужно? Грабанус, у которого готов ответ на любой самый дурацкий вопрос, указывает на то, что тростниковые заросли заполонили бы всю дельту, изменили бы русло реки, лишив весь Южный Пермий проточной воды и превратив его в зловонное болото, если бы не регулярные пожары, которые уничтожают буйно разросшиеся камышовые дебри и порождают при этом толстый слой плодородного пепла, который просто идеально подходит для роста тучных и сладких съедобных растений, дающих пропитание сотням видов животных и птиц. И эти пожары порождаются огнедышащими ящерицами, которые, похоже, ни на что больше не пригодны. Грабанус приводит этот факт как доказательство теории Божественного Часовщика. Ну а я думаю, они делают это, потому что это то, что они делают, хотя могу предположить, что ящерицы, которые действительно устраивают пожары, — это обиженные младшие сыновья. Через минуту я расскажу вам о моём братце.)