… погибла от сыпного тифа – Бог знает где, Бог знает как … — Ямбическое вкрапление. Похожие конструкции встречаются в черновом варианте строфы XXXV шестой главы «Евгения Онегина»: «Не помню где, не помню как» (Пушкин 1937–1959: VI, 411): и в поэме А. К. Толстого «Алхимик» (1867): «Не знаю где, не знаю как» (Толстой 1963–1964: I, 539).
1–198
… вот этим с черного парома сквозь (вечно?) тихо падающий снег (во тьме в незамерзающую воду отвесно падающий снег) (в обычную?) летейскую погоду вот этим я ступлю на брег. <… > И к пристающему парому сук тянется, и медленным багром (Харон) паромщик тянется к суку сырому (кривому) …» «… и медленно вращается паром …» – В «Современных записках» (Кн. LXIII. С. 84) «вот этим» выделено разрядкой. Окончательный вариант сочиняемого Федором стихотворения (ср.: [1–134] ) Набоков дал в сборнике «Стихи»:
1–199
… ведь река-то, собственно, – Стикс. – Замечание связано с тем, что в первой строфе рождающегося у Годунова-Чердынцева стихотворения была упомянута «летейская погода» (см. выше), в результате чего происходит смешение двух рек загробного мира в древнегреческой мифологии: реки забвения Леты и Стикса, через который Харон перевозит тени умерших.
Глава вторая
2–1
Отец однажды, в Ордосе <… >ненароком вошел в основу радуги, – редчайший случай! – и очутился в цветном воздухе, в играющем огне, будто в раю. – Ордос – плато в Китае, в северной излучине реки Хуанхэ (Желтой реки). По свидетельству Г. Н. Потанина (1835–1920), путешествовавшего по восточному Ордосу, местные монголы связывают образ небесной радуги с грядущим пришествием «какого-то <… > богоподобного существа» (Потанин 1893: I, 129).
Как заметил С. В. Сакун [gippodemos.livejournal.com/11414.html], в книге Генри Торо «Уолден, или жизнь в лесу» («Walden; Or, Life in the Woods», 1854) есть похожий рассказ о вхождении в радугу: «Once it chanced that I stood in the very abutment of a rainbow’s arch, which filled the lower stratum of the atmosphere, tinging the grass and leaves around, and dazzling me as if I looked through colored crystal. It was a lake of rainbow light, in which, for a short while, I lived like a dolphin» (Thoreau 1906: 224; букв. пер.: «Однажды мне случилось стоять внутри основания радуги, которая заполнила нижние слои воздуха, окрашивая траву и листья вокруг и ослепляя меня, словно я смотрел сквозь цветной хрусталь. Это было озеро радужного света, в котором я некоторое время жил, как дельфин» [англ. ]). Известнейший американский натуралист и философ Джон Берроуз (John Burroughs, 1837–1921) в двух поздних эссе цитировал этот пассаж как яркий пример абсурдных представлений Торо о природе, поскольку по законам физики приблизиться к радуге невозможно. Этим, писал он, радуга «подобна призраку, гостье из другого мира» (Burroughs 1919a: 779–780; Burroughs 1922: 137–138). На публикацию первого из них в американском журнале The Atlantic Monthly откликнулось несколько человек, утверждавших, что в детстве им тоже случалось вступать в основание радуги, так что Берроузу пришлось отвечать своим оппонентам в специальной заметке (Burroughs 1920). Журнальная полемика по поводу Торо и радуги вполне могла попасться на глаза Набокову в Кембридже, библиотека которого получала The Atlantic Monthly. Нельзя исключать и его знакомство с книгой: Burroughs 1922 (2-е изд. – 1923), которая имелась как в кембриджской, так и в берлинской библиотеке.
2–2
Громадная, плоская на лету бабочка, иссиня-черная с белой перевязью, описав сверхъестественно плавную дугу и опустившись на сырую землю, сложилась, тем самым исчезла. – Название бабочки раскрыто в «Других берегах», где она описана ровно теми же словами: «… крупные, иссиня-черные с белой перевязью бабочки (восточный подвид тополевой нимфы) низко плавали кругами над лакомой грязью дороги» (Набоков 1999–2000: V, 179). Теперь эта бабочка из семейства нимфалид (лат. Nymphalidae) по-русски называется иначе: ленточник тополевый, или лентокрыльница (лат. Limenitis populi).
Однако крупный план рабочего, по лицу которого катятся капли пота, в «Стачке» отсутствует. Подобные кадры есть в другом фильме Эйзенштейна – «Генеральной линии» (известен также под названием «Старое и новое», 1929), но там крупным планом показаны лица не умученных непосильным трудом «фабричных», а истекающих потом крестьян во время засухи (эпизод «Крестный ход»). По всей видимости, Набоков создает составную пародию на эйзенштейновский параллельный монтаж, выявляя и подчеркивая его пропагандистскую сущность. В письме к Э. Уилсону от 23 февраля 1948 года он прямо свяжет «огромные капли пота, стекающие по изможденным щекам» с фильмами Эйзенштейна (презрительно именуя его Эйзенштадтом) и «монтажом» (Nabokov, Wilson 2001: 222), из чего следует, что крупный план потного лица он считал фирменным приемом режиссера.
2–18
королларий – от лат. corollarium и англ. corollary – дополнение, естественное следствие, положение, которое вытекает из предшествующего и потому не требует доказательств.
2–19
… некто Крон, пишущий под псевдонимом Ростислав Странный, порадовал нас длинным рассказом о романтическом приключении в городе стооком, под небесами чуждыми: ради красоты, эпитеты были поставлены позади существительных, глаголы тоже куда-то улетали, и почему-то раз десять повторялось слово «сторожко»… – Набоков издевается над характерными особенностями орнаментально-сказового стиля, получившего широкое распространение в советской и, в меньшей степени, эмигрантской прозе 1920-х годов, – злоупотреблением инверсиями и диалектизмами. Пример с наречием «сторожко» и инверсиями нашелся в рассказе «Христаллю» писателя с псевдонимом-прилагательным «Сергей Горный» (см.: [1–34]), товарища Набокова по берлинским литературным кружкам и клубам: «Смотрит пытливо, сторожко, пристально… Кричит небо синее, звонкое. Кричат стены белые безумные» (Горный 1922: 40). Возможно, однако, что Набоков метил не столько в кого-то из берлинских литераторов, сколько в литературную моду, одним из законодателей которой был А. М. Ремизов. В 1928 году Набоков подверг уничтожающей критике новую книгу Ремизова с инверсивным заглавием – сборник литературных переложений христианских апокрифов «Звезда надзвездная», обвинив автора в том, что он грешит против вкуса: «Страшно то, что опять-таки ничего не изменилось, если бы Богородица принесла „солнце надсолнечное“ вместо „звезды надзвездной“». Один из приведенных Набоковым примеров «суконного языка» книги подозрительно напоминает писания Ростислава Странного: «Жестокий сумрак безлунный безмолвием облек город» (Набоков 1999–2000: II, 666–667; Ремизов 1928: 41). Рецензия вызвала небольшой скандал, когда возмущенный ею художник Н. В. Зарецкий, большой поклонник Ремизова, зачитал свой резкий ответ на заседании берлинского Клуба поэтов, оскорбив Набокова сравнением с Булгариным (см. об этом подробнее: Field 1986: 188–189; Обатнина 2001: 251–260; Бойд 2001: 337).