Или это все-таки не они? Тогда кто? Друзья Кроткова, которыми пугал ее прокурор? Не похоже, ведут себя слишком обходительно и опять же ничего не требуют. Или это обычное похищение с целью выкупа? Те же кротковские «пацаны», не получив денег от нее, теперь требуют их с ее отца. Но в таком случае им бы понадобились подтверждения того, что она жива, а следовательно, ее должны были бы сфотографировать, или снять на видео, или на крайний случай дать поговорить с отцом по телефону…
Кстати, об отце. Они, конечно, теперь редко видятся, но вряд ли он, несмотря на занятость проблемами своей молоденькой жены, проигнорирует тот факт, что его единственная дочь бесследно исчезла. А значит, он обратится в милицию или задействует свои связи и, дай-то бог, не упрется в того же Осетрова или Горошко. Ее станут искать… Только вот найдут ли?
Опекали Катю те же двое, что и похитили. Ни одного нового лица. Охрана сменялась раз в день, вечером дежурил «Антуан», утром – его напарница, барышня-стена. Кормили ее как на убой. Стоит посидеть здесь еще недельку, и придется сменить весь гардероб. От безделья и тишины болела голова. От скуки Катя просмотрела книги – в основном классика: Бальзак, Тургенев, Толстой, Твен, Флобер, несколько слезливых бульварных романов и ни одного руководства типа «Как бороться с террористами» или «Как проходить сквозь стены». Выяснить, кто хозяин этого дома, по составу библиотеки тоже было затруднительно. Все, что могла бы Катя сказать об этом человеке: он не читает детективов, не любит поэзию и не имеет технического или естественно-научного образования, иначе нашлись бы хоть какие-нибудь намеки на это. Кроме того, он, если это, конечно, он, несомненно, достаточно богат, но это уже следовало не из набора книг, а из качества интерьера и величины дома. Впрочем, вполне возможно, что книги подбирали специально для нее, и тогда ее выводы, кроме, конечно, богатства, абсолютно беспочвенны.
Сидеть сложа руки было совсем не в ее духе, и Катя принялась соображать, как отсюда выбраться. Дверь заперта с внешней стороны, значит, нужно заманить охрану в комнату, нейтрализовать хотя бы на короткое время и бежать. Правда, «нейтрализовать охрану» только звучало красиво, а как это сделать реально? Огреть книжкой по голове или утопить в ванной? Катя мысленно сравнила себя с барышней-стеной и поняла, что счет не в ее пользу. «Антуан» выглядел еще более внушительно. Крутить с ним любовь и уговаривать сжалиться над бедной девушкой долго и, скорее всего, бесперспективно. Она не миледи. За трое суток не смогла вытянуть из него больше двух слов. Если так пойдет и дальше, на его приручение уйдут годы. Что же делать?
Катя еще раз придирчиво осмотрела комнату и ванную. Чем можно воспользоваться в качестве оружия? Кислоты, которой можно плеснуть в лицо, не было, гири, чтобы невзначай уронить на ноги, – тоже, ничего колющего, режущего, ядовитого и огнестрельного. От бессилия Катя плюхнулась в кресло и закурила. И вот тут ее посетила интересная мысль.
Напарница «Антуана» появилась ровно в два. Катя поднялась с дивана, держа руки за спиной.
– Привет, – улыбнулась она.
«Стена», как обычно, не удостоила ее ответом. Она поискала глазами журнальный столик, который обычно стоял посредине комнаты и на который, делая всего один шаг и придерживая ногой дверь, ставили поднос с едой. Сегодня Катя предусмотрительно отодвинула его к стене, и охраннице пришлось пройти в комнату. Она отвлеклась лишь на минуту, чтобы собрать грязную посуду, оставшуюся с завтрака, но, когда она повернулась к пленнице, ее уже ждал сюрприз.
Катя направила ей прямо в лицо струю дезодоранта и щелкнула зажигалкой; струя вспыхнула. Девушка завопила, зажав ладонями лицо. Катя огрела ее по голове двумя справочниками по садоводству и выскочила из комнаты, не забыв повернуть ключ.
Единственный путь, известный ей в этом доме, лежал вниз по лестнице, в гараж, а оттуда, если получится, во двор и – на волю. Катя, перепрыгивая через ступени, неслась вниз. Вот и дверь гаража. Она влетела внутрь. Машина на месте, ключи торчат в замке зажигания, она бросилась к дверце, но на этот раз сюрприз ждал ее. Что-то тяжелое опустилось на затылок, и, проваливаясь в обморок, она почувствовала, как ее подхватили у самой земли сильные руки «Антуана».
УТКИН
21 февраля
Иван Сергеевич Уткин, ловко орудуя помазком, разглядывал себя в зеркале и находил, что с этой кремовой бородой он очень похож на сказочного Санта Клауса, только лысину, пожалуй, нужно прикрыть красным колпаком, и тогда можно отправляться разносить подарки. Но «Жиллетт» нежно заскользил по щекам, на глазах превращая его из деда мороза в обычного человека с несколько вытянутым лицом, унылым ртом и крупным носом, человека, который неплохо сохранился в свои пятьдесят шесть, если не считать темных кругов под глазами, причиной которых являлась регулярно устраивавшая забастовки печень.
Из кухни доносился звон посуды и аромат свежезаваренного чая – Наталья хлопотала с завтраком. В семейной жизни все же есть свои прелести. Особенно когда жена молода и очаровательна.
Наташа была вдвое младше его, но разница в возрасте никого из супругов не смущала. Год назад, когда они только познакомились, он не мог понять ее интереса к лысеющему нудному типу с полным набором вредных привычек и взрослой дочерью. Но их связь оказалась не кратковременным флиртом, в которые часто пускаются молоденькие девушки, пресытившиеся своими сверстниками. И когда Уткин предложил оформить сложившиеся отношения в законном порядке, Наташа согласилась не задумываясь и с радостью.
Она была кандидатом искусствоведения и трудилась в Пушкинском музее изобразительных искусств, куда ей надлежало являться к десяти часам, но каждое утро она вставала в половине восьмого, чтобы приготовить ему завтрак. Иван Сергеевич многократно уговаривал молодую жену не насиловать себя и не нарушать сладкий утренний сон, но она была непреклонна в своем желании не дать ему окончательно угробить себя жирной яичницей или, напротив, пустым кофе. Наташа проповедовала теорию здорового образа жизни, и потому завтрак в ее исполнении состоял из хлопьев мюсли, фруктов, поджаренного черного хлеба, йогурта и чая «Ahmad». Она вообще не терпела кофе, а когда у Ивана Сергеевича стало регулярно пошаливать сердце, кофе был репрессирован навсегда.
Белой вороной на безупречно сервированном столе выделялась старая синяя, с аляповатым белым рисунком (веселый утенок) фарфоровая чашка, с отбитой и после приклеенной ручкой. Эту чашку подарила Уткину Катя почти двадцать лет назад. Она экономила на школьных завтраках три недели и в день его рождения преподнесла этот шедевр гончарного мастерства, страшно стесняясь, что не хватило денег на более достойный подарок.
Уткин очень дорожил семейной реликвией, и в конце концов жена смирилась с таким вопиющим нарушением гармонии на столе.
Настенные часы пробили половину девятого – пора на работу. Наташа вышла проводить мужа в прихожую. На голову ниже его, она выглядела совсем девочкой в свободном мягком платье до щиколоток и такой же свободной кофте, рукава которой почти скрывали ее пальцы. По мнению Ивана Сергеевича, ей нужно было бы, наоборот, с гордостью демонстрировать окружающим свою фигуру, но она ценила в одежде прежде всего удобство, потом простоту и уже в последнюю очередь задумывалась, насколько ее образ соответствует течениям в современной моде. Уткин чмокнул ее на прощание и уже переступил порог, когда раздался телефонный звонок.
– Подожди, может, что-то важное. – Наташа помчалась к телефону, а он вернулся обратно в прихожую, машинально отметив, что возвращаться – плохая примета.
– Тебя, – жена передала ему домашний радиотелефон, и Уткин, распахнув пальто, со вздохом привалился к стене. Совершенно незнакомый мужской голос в трубке произнес:
– Здравствуйте, моя фамилия Соснин, я работаю менеджером в ресторане у вашей дочери… у Кати.
Уткин стащил шапку и стер ею испарину, моментально выступившую на лбу:
– Что-нибудь случилось?
– Надеюсь, что нет… – смутился Соснин. – Видите ли, Екатерина Ивановна вот уже неделю не появлялась на работе, я звонил ей домой, но там никто не отвечает. Никто из наших общих знакомых тоже не в курсе. Мы даже обратились в милицию, но они не восприняли это всерьез… В ее рабочем блокноте я разыскал ваш телефон и вот позвонил, может, вы объясните, что случилось и… как ее найти.
На работу Уткин не поехал. Он отправился на квартиру дочери. Когда-то она просто на всякий случай дала ему ключ, но он им так ни разу и не воспользовался. Бывал здесь, конечно, но давно еще, до ее эпопеи с этим бардом. Назарова Уткин не любил и что в нем нашла Катя до сих пор понять не мог. Уже не молод, не красавец, да и таланта кот наплакал, язык, правда, подвешен как надо, а женщины, говорят, любят ушами. Правда, у него с Наташей ситуация была примерно такая же, но, как всякий нормальный мужчина не первой молодости, он льстил своему самолюбию, убеждая себя, что у него достоинств все-таки побольше.
Уткин вошел в прихожую и позвал с порога:
– Катя, Эльдар, есть кто-нибудь?
Квартира ответила молчанием. Тогда он осторожно прошел дальше, очень надеясь, что не застанет их в постели. Но комнаты были необитаемы и перевернуты вверх дном, вся мебель отодвинута от стен, ковры скатаны, книги выброшены из шкафов, бумаги на столе разбросаны, пианино выкатили на середину комнаты. Взглянув на инструмент, Уткин подумал, что Катя все-таки любит этого Назарова, уж он-то хорошо знал ее привычки – к инструменту не притрагивались, по крайней мере, пару месяцев. На крышке пианино Уткин разглядел уже покрывшуюся тонким слоем пыли надпись: «5 дней». Что бы это значило?
Он обошел все комнаты. Судя по всему, ничего ценного не пропало, аппаратура на месте, сережки золотые и несколько серебряных колечек так и лежат в шкатулке на столике. Больших денег Катя дома никогда не хранила, выходит, на ограбление не похоже.
Уткин колебался: звонить в милицию или не стоит, а вдруг они просто сами что-то потеряли или решили переставить мебель, предварительно свалив ее в одну кучу?! И поскольку между родственниками проводилась политика невмешательства, Уткин решил не пороть горячку, чтобы окончательно не испортить отношения с дочерью. Но нужно все-таки ее отыскать. Или его в крайнем случае.
На лестничной площадке Уткина остановила сухонькая старушка.
– Вы, никак, в тридцать пятую заходили, – как бы невзначай поинтересовалась она, хотя и так было ясно, что в тридцать пятую. Она прекрасно видела, из какой квартиры он выходил. – А вы им, часом не родственник будете?
Уткин кивнул.
– Вот и я гляжу, вроде похож, только никак в толк не возьму: вы чей родственник, Катерины или ухажера ейного, ой, – осеклась она, – то есть Эльдара, или как там его?16
– Ее. А вы, случайно, не знаете, что случилось, где они сейчас? – почти ласково спросил Уткин. Судя по исступленным от любопытства глазам, бабка только тем и занималась, что днем и ночью торчала у дверного глазка.
– Где она, не знаю, врать не буду, – обрадовалась бабка такому доверию, – а он так в больнице, верно. Она как его туда свезла, так и нету. Сама мне сказывала, совсем, говорит, плохой стал. Допился, видать.
Уткин с трудом представлял себе, как Катя делится с подобной особой своими проблемами, и к тому же пьяницей Назаров не был. А бабулька продолжала изливать багаж сплетен на благодарного слушателя.
– А дней пять назад милиция понаехала, искали что-то, только понятых не позвали, значит, не обыск это был, – проявляла знание предмета бабка.
– Что за милиция, бабушка? – насторожился Уткин. – Может участковый с ними был?
– Не, все незнакомые. Один маленький такой, чернявый, на китайца похож, он командовал. Дверь ключом открыли без слесаря, вот я и подумала: может, Эльдар ентот чего по пьянке натворил. Пробыли, значит, минут пятнадцать и поехали.
Назарова Уткин действительно обнаружил в психиатрической больнице Гиляровского, расположенной на улице Матросская тишина. Кстати, первым человеком, которого он там увидел, был знакомый следователь-"важняк" из Генпрокуратуры с какой-то восточной фамилией, и Уткин даже на секунду засомневался: не обратиться ли к нему за помощью? Но, конечно, не стал, во-первых, по обычным своим этическим соображениям, а во-вторых, он же не знал, что здесь делал этот «важняк», а вдруг это каким-то образом касалось Назарова?
Уткин даже обрадовался, когда узнал, что причиной пребывания в больнице Эльдара является не белая горячка, а передозировка наркотиков в сочетании с черепно-мозговой травмой. На вопрос, можно ли с ним поговорить, ему ответили неопределенно: попробуйте.
Эльдар лежал в отдельной палате и тупо смотрел в окно, насвистывая какой-то мотивчик. На появление Уткина он не прореагировал и даже не взглянул в его сторону.
– Эльдар, – Уткин присел у постели больного и потрогал его за плечо. Назаров на минуту повернул голову, но, посмотрев сквозь гостя, снова вернулся к созерцанию промерзших веток тополя, мерно покачивавшихся за окном. – Я отец Кати, ты меня узнаешь? – снова попытался привлечь его ускользающее внимание Уткин. – Ты знаешь, где она, что с ней случилось?
Эльдар перестал свистеть и начал невнятно бормотать. Чтобы хоть что-то разобрать, Уткину пришлось наклониться к самым его губам.
– Надежда есть непостоянное удовольствие, возникающее из идеи будущей или прошедшей вещи, в исходе которой мы до некоторой степени сомневаемся… Отчаяние есть…
– Эльдар, где Катя? Катя. Ты помнишь Катю? Я очень хочу ее найти, понимаешь? – в отчаянии взывал Иван Сергеевич, но добиться от него вразумительного ответа было труднее, чем от говорящей куклы.
Назаров закрыл глаза и произнес уже более твердым голосом:
– Желание есть самая сущность человека, поскольку она представляется определенной к какому-либо действию каким-либо ее состоянием. – Он открыл глаза и взглянул на Уткина чуть более осмысленно. – Пушкин был не то что ленив, а склонен к мечтательному созерцанию. Тургенев же, хлопотун ужасный, вечно одержим жаждой деятельности. Пушкин этим частенько злоупотреблял. Бывало, лежит на диване, входит Тургенев. Пушкин ему: Иван Сергеевич, не в службу, а в дружбу – за пивом не сбегаешь?…
Медсестра тронула Уткина за рукав:
– Извините, больному пора принимать лекарство.
Уткин оставил лечащему врачу свой телефон и попросил позвонить, как только у Эльдара наметится улучшение.
Из больницы Иван Сергеевич направился в ресторан, где еще раз переговорил с управляющим, который в общих чертах поведал ему историю кредита, эпопею с его возвращением и все то немногое, что было ему известно об аресте Кроткова. Катя, по его словам, была скупа на подробности, и потому он не смог назвать имен тех, с кем она имела дело, и, уж разумеется, Соснин не знал, чем это все закончилось.
Таким образом, к вечеру Уткин фактически оказался в исходной точке, он собрал некое множество фактов, определенно имеющих отношение к исчезновению Кати, но полной картины так и не получил. Что могло произойти? Ее могли убить за то, что она отказалась платить и вместо этого обратилась в милицию, но тогда это сделали бы демонстративно, чтобы другим неповадно было. Да и начали бы наверняка не с этого, разбили бы машину, подожгли ресторан в крайнем случае. Не тот у Кати был масштаб, от ее смерти никто ничего не выгадывал, скорее наоборот – всегда лучше убедить человека, чем брать на себя его убийство.
А если дело, которое возбудили по заявлению Кати, начали разваливать? Почему бы, собственно, и нет. Крутой рэкетир, наверняка с надежным тылом, ему вполне по карману было бы оплатить услуги картеля или отдельных старателей на ниве правосудия. И если Катя оказалась излишне принципиальной и несговорчивой, то против нее вполне могли применить сколь угодно радикальные меры. Уткин не желал верить, что Катя может быть уже мертва, и в то же время отдавал себе отчет в том, что если уж за дело взялись профессионалы, то легким испугом она вряд ли отделается.