И из одной любви нанес ему такой жестокий удар.
*
Семьдесят дней ожидания превратились в бесконечную пытку. Сатми непрестанно молил божество вернуть ему Нефрет. Что значила эта малая милость для Творца Вселенной?
Мечтал, что умершая Нефрет почерпнет его жизненные силы, вернется к нему и сольется с ним в едином теле.
А клятва?
Если Нефрет оживет, он посвятит всего себя, устремит все свои помыслы к познанию таинств мудрости.
*
Чем ближе подходил назначенный срок — тем ревностнее молился верховный жрец. Нет, уже не молился, а требовал и угрожал. Он тряс статую божества, как некогда знахаря, и проклинал небо, землю и их властителя. В утро семидесятого дня он покорно и обессиленно сидел на серебряном полу перед образом божества. Золотой лик был равнодушен, эмалевые глаза смотрели в пространство, позолоченные уста молчали.
Появился Суаамон. Он снял с гроба печати, вынул травы и приказал извлечь тело царевны. Оно не изменилось, лишь казалось немного похудевшим. Смуглую кожу покрывала золотистая пыльца — как крошечные лепестки, опавшие с цветка. Тело стало упругим.
Суаамон надел на царевну ожерелье и два наплечника. После позвал бальзамировщиков и велел им подготовить тело к похоронам по священному обряду.
*
Нефрет занялись похоронные служители. Они недовольно поглядывали на тело, которое не пролежало семьдесят дней, как положено, в натровом щелоке, не высохло и не пожелтело, а вместо этого покрылось золотистой пылью, издавало острый запах трав и, с сомкнутыми губами и закрытыми глазами, казалось спящим.
Суаамон не позволил положить на сердце Нефрет вырезанного из сердолика жука-скарабея с ее именем. Знахарь только перевернул спрятанный в ее ожерелье талисман с символом жизни: имя умершей оказалось теперь на внутренней стороне, а имя Сатми — на внешней. Верховный жрец Амона грустно следил за этой церемонией.
На тоненьком пальце царевны блестело колечко из золота и зелено-синей эмали, которым она так восхищалась.
*
Тело Нефрет стали пеленать длинными льняными полотнищами. Каждый виток все больше скрывал золотистое тело, лишь светился открытый треугольник на лбу — трогательный символ прощания и потаенной надежды. Сатми прикоснулся к нему дрожащими губами. Последнее любовное прощание для уходившей в царство теней, на луга блаженных — жестокое расставание для живых.
В эти прощальные часы Сатми мысленно снаряжал Нефрет в далекий путь, готовил ее душу к мигу, когда та предстанет перед вечным Судьей. Душа Нефрет скажет ему, что за свою короткую жизнь царевна не успела вдоволь испить из чаши радостей.
Между слоями бинтов на ее теле покоились амулеты — спутники по путешествию в царство теней.
Священные амулеты были изготовлены руками лучших мастеров из самых драгоценных материалов: здесь были изумруды, аметисты, гранаты, аквамарины, агаты, яшма, лазурит, обсидиан, офиолиты, гематиты, бирюза, янтарь, кораллы, малахит, жемчуг и золото.
Здесь были скарабеи — символы возрождения жизни, ибо новая жизнь восстает из зарытого в землю шара, который они толкают перед собой, пряча в нем яйцо. Здесь были маленькие колонны, символы постоянства, и ястребы, символизировавшие силу божьей матери Исиды. Здесь были скипетры из папируса, изображавшие силу вечной молодости, соколы с человеческими головами — символы единения души и мумии, лягушки как знак воскресения и неудержимого бега жизни и лютня-нефер, соответствовавшая имени умершей и служившая символом радости и удачи. Наконец — божественное око, дарующее здоровье, и солнце — символ вечности.
Эти и другие амулеты были призваны охранять жизнь, способствовать воскресению и вместе с бинтами служить стеной для защиты от разрушительного наступления времени.
Нефрет завернули в мешковину, исписанную отрывками из книги «О Явлении пред Ликом Света». Опытные руки пеленали ее осторожно и бережно. Жрец, проводивший обряд, склонился над покойницей, нашептывая ее душе советы, как вести себя в путешествии.
Умершую накрыли последним покровом из мешковины, шафрановое полотно зашили и обвязали лентами. Этот сверток уже не напоминал человеческое тело.
*
«Ступай в далекий путь, Нефрет! Сатми будет сопровождать тебя, ибо его имя вырезано на твоем амулете. В нем он, любящий тебя. Вместе с тобой будет он звать твое сердце, пока жизнь не вернется к тебе, будет стучать, как цыпленок в скорлупу, пока твое сердце не забьется под этим покрывалом.
Сердце мое, родное мое сердце! Благодаря тебе я начал жить, о, сердце.
Не дай имени моему увясть. Не дай лжи пасть на мои слова пред могущественным властителем Аменти, страны нисходящего Солнца.
Никогда не устанут уста мои повторять твое имя, Нефрет, возлюбленная моего сердца…»
Так молитвенно шептал Сатми.
*
Семьдесят дней готовили тело Нефрет к далекому путешествию.
Семьдесят дней до изнеможения трудились художники, расписывая стены высеченной в скале усыпальницы, которую фараон приготовил для себя. Он уступил гробницу своей любимице, заменившей молодому фараону сестру.
От горя постарел фараон и выглядел как воплощение скоби. Он приказал личному секретарю Нефрет прилежно переписать все, что она ему диктовала, и положить свитки в драгоценную шкатулочку. Ее песни должны были уйти с нею из жизни, дабы она могла их петь после смерти.
Семьдесят дней работали резчики над скульптурами людей — пекарей, прачек, гребцов, золотых дел мастеров, слуг и рабов, что должны были служить Нефрет в загробном мире. На стенах гробницы появились изображения широких полей, тучных стад и богатых рыбой рек, что доставят ей щедрые дары.
Саму царевну фараон велел изобразить в кругу друзей, дабы вечно наслаждалась она их беседой.
*
Лучший художник фараона, хоть и еретик, был ценителем красоты, разделял горе Сатми и сумел это горе передать. Он изобразил верховного жреца у гробницы, встречающим похоронную процессию. Ученики мастера дивились живости изображения. Имя верховного жреца навеки соединилось с именем царевны, чья смерть так глубоко потрясла Сатми.
Кроме предметов повседневного обихода, ремесленники изготовили для усыпальницы немало прекрасных вещей. Это было приданое царевны, и оно должно было поразить ее жениха из варварской страны, дабы и он искренне соболезновал фараону и печалился о красавице, предназначенной ему в жены.
*
Погребальная процессия шла медленно и величественно. У входа в усыпальницу мумию положили на песчаный холмик. Жрец молился, плакальщицы рыдали. Сестра Нефрет, царица, убрала мумию цветами. Фараон еще раз поцеловал свою любимицу.
— О, Нефрет, я скоро тебя покину! Когда отойду, ты останешься одна и никто не пойдет за тобой. Ты, так любившая петь — теперь молчишь. Ты, веселившая меня шутками — ничего не отвечаешь…
И хор плакальщиц продолжал рыдать:
«Плачьте по ней, дайте волю слезам! Ты, сиявшая как лик солнца, обречена теперь на одиночество, ты, так любившая танцевать — теперь связана, ты, носившая драгоценные одежды, теперь лежишь, завернутая в грубые покрывала!..»
Столбы дыма уходили вверх. Сатми равнодушно слушал причитания — он слышал только песню своего сердца:
«Нефрет, которую ты целовал так мало — уходит от тебя…»
*
Мумию внесли в склеп. Жрец омылся обычной и красной водой, очистил себя южным кадилом и северным курением, возвратил Нефрет ее тень, бежавшую от царевны за несколько минут до смерти, вернул ее конечностям подвижность. С помощью железных инструментов он таинственным образом отверз уста Нефрет. Пала преграда, что могла помешать ей насладиться жизнью, полной теней, к которой подготовили ее близкие в набожной любви.
*
Нефрет положили в саркофаг, напоминавший очертаниями человеческое тело. Золотая маска была лишь бледным подобием прекрасного лица царевны. Гроб закрыла золотая крышка с орнаментами и резьбой. Все скорбящие покинули склеп. Последним вышел Сатми. Его ноги налились свинцом, в груди была пустота, ибо сердце его осталось в гробу Нефрет. В руках он нес цветы, сорванные с украшавшего мумию венка. Из склепа доносились только голоса рабочих, которые должны были запечатать вход.
Сатми низко, едва не упав, склонился перед раскрашенной статуей, изображавшей Нефрет в белом платье, с лотосом в руке. Он положил на пьедестал цветы и быстро отошел. Рабочие выбили подпорки и тяжелый обломок скалы упал, загородив вход. Поспешно, торопясь на тризну, установили надгробную плиту.
*
Тяжек был для Сатми погребальный пир, мучительны песни и танцы. Огнем жгли его восклицания:
«Наполняйте счастьем свои дни, ибо лишь мгновение длится наша жизнь! Наполняйте их счастьем, ибо по смерти на веки вечные сойдете в могилу!»
И одновременно, воздавая дань торжественного уважения смерти, смягчая этот вызывающий призыв, погребальный арфист ударил по струнам большой красочной арфы и запел гнусавым бесстрастным голосом:
«Величествен наказ великого Осириса, чудесная от начала веков назначена воля. Пожирает время людские тела, и люди нас покидают. Приходят другие на их место. Боги и фараоны, бывшие некогда, покоятся в своих пирамидах. Лежат их подобья и мумии, но остались дворцы их пустыми… А потому утешь свое сердце, следуй его веленьям. Свершай дела свои на земле по веленью своего сердца, пока не придет к тебе день оплакиванья. Осирис не слышит скорбных криков и воплей. Причитания никого не спасают от могилы. А потому празднуй прекрасный день, устремляйся к счастью. Видишь, никто не взял с собой своего достояния, никто из ушедших не вернулся обратно».
«Нет у меня другого желания, одно только знаю счастье: вернуть Нефрет к жизни со мною…»
Сатми последним отошел от усыпальницы. Голоса шедших впереди замирали, ночь спускалась на землю. Ночь, лишенная надежды на рассвет, воцарилась в его душе.
Пересекая Нил, плывя на восток, в направлении храма, он снова и снова повторял:
— Нефрет — Нефрет…
*
Эхом отозвался чужой голос:
— Он зовет Нефрет, он жив.
Сатми показалось, что этот голос ему знаком.
— Райт! вы не слышите?!
Райт открыл глаза и увидел склоненные над ним лица: лорда и Мэри.
Он весь утонул в прошлом и не мог понять, где находится.
Его положили на носилки и понесли. Носилки покачивались, он закрыл глаза… Покачивается лодка, он пересекает Нил и приближается к храму и своему дому. Нефрет — погребена. Он — один.
Теплый ветер ударил Райту в лицо. Он глянул и вновь зажмурился, встретив яркие лучи солнца.
Да, сомнений нет: Мэри, лорд, рабочие…
*
— Это могло закончиться для вас печально, дорогой Райт, — сказал лорд Карнарвон, сидевший у его постели. — Как вам пришло в голову забаррикадироваться в гробнице? Зачем эти секреты? К счастью, ваша жена вовремя сообщила о вашем исчезновении. Иначе я, честно говоря, не обратил бы на это внимания. А проклятые сторожа даже не заметили, как вы прошли мимо! Не будь вашего плаща, зацепившегося за плиту у входа, никто бы не догадался, что вы проникли в склеп Нефрет! Зато вы совершили первостатейное открытие… примите мои поздравления! Мне же не повезло! — директор запретил мне прикасаться к гробу фараона, мужа сестры Нефрет. Я был почти у цели и из-за глупого запрета… Я нашел потайной вход… Согласно надписям, там находится гробница Сатми, верховного жреца Амона. Что с вами, Райт?.. Почему вы вдруг так побледнели?
— Вы уже побывали в гробнице? — спросил Райт.
— Еще нет.
— Боже мой, я прошу вас… — горячо начал Райт.
— В чем дело? Говорите же…
— Не трогайте саркофаг.
— И вы заодно с директором, Райт?!
— Возможно, позднее я вам все объясню.
— Не волнуйтесь, прошу вас. Кажется, я начинаю понимать…
Он пристально посмотрел на Райта. Лицо ученого во всем походило теперь на изображение жреца с фрески при входе в усыпальницу Нефрет. Сходство и впрямь любопытное и таинственное…
— Хорошо, хорошо… Обещаю вам, что не притронусь к саркофагу.
*
Лорд Карнарвон самолично наблюдал за работами в усыпальнице Нефрет и внимательно присматривался к ценным фрескам. Рядом с изображением священника он обнаружил его имя — Сатми — и полный титул.
— Осторожно, осторожно… — напоминал он рабочим, когда те выносили гроб Нефрет. Сам поддерживал его с той стороны, где покоилась голова.
Директор употребил все средства, чтобы пресечь разыскания лорда. Теперь настала очередь Райта. Но необычная история молодого ученого, который чуть не погиб в усыпальнице Нефрет, попала в прессу и стала сенсацией. Директор музея, хоть и являлся человеком науки, был не чужд сентиментальности. Осмотрев гробницу, он убедился в невероятном сходстве жреца и Райта — и решил, что Райт был достаточно наказан, пережив ужас смерти. Ему даже показалось, что Райт поседел.
Газетчики мечтали заполучить фотографии Райта и заручиться правами на репродукции настенной живописи. Фотография трудностей не представляла — достаточно было поймать Райта где-нибудь на улице… но право на публикацию репродукций фресок мог предоставить только директор. И он наслаждался шумихой в прессе:
«Чем больше шума, тем выше цена. Райт может забрать себе маловажные мелочи, даже саму мумию — мумий в музее и так хватает…
Один французский ученый встал на защиту немецкого коллеги? Почему бы и нет? Красивый жест! На войне — враги, в науке — рыцари. „Желаете разрешение? Пожалуйста, к вашим услугам… Дам и рабочих… Можете паковать, что хотите…“
Но больше ни единому немцу не захочется вести здесь раскопки… за это уже ручаюсь я — директор музея… Лорд может катиться ко всем чертям!
Что вы сказали? Он заболел?… Месть умерших, говорите? Небылицы. Но если лорд умер — поделом. Музеи уже полны древностей, каждый новый предмет — лишний мусор. Покойный Стакен правильно говорил, что сперва нужно исследовать собранное, а потом уже гнаться за новым материалом.
Что-что? Райт объявлен преемником Стакена?! Назначение несколько преждевременное, вам не кажется? Что ж, нынче повсюду хаос… и молодежь рвется вперед…»
*
Райт покинул Египет без сожалений. На пароходе с ним плыла Нефрет и сундуки с ее многочисленными пожитками.
Известие о смерти Стакена и письмо, вызывавшее Райта в Берлин, дошли до Каира, когда Райт лежал заживо похороненным в гробнице Нефрет. Не случись этого, и Мэри, вероятно, не бросилась бы его искать. Поэт Бособр кашлял все чаще — он близился к смерти и не отводил от губ смятого худыми пальцами платка. На палубе корабля он не переставал фантазировать о Египте:
— Египет вечен. Он умирает, чтобы заново возродиться… Дух Осириса осеняет весь мир… Средневековье со своими двойными башнями, головы божественных животных в виде химер на колокольнях соборов — не что иное, как воскресшие египетские боги… Пальмовые рощи подобны аллеям готических колонн… Капители их — расцветшие бутоны… Обращенные к Hostis nocturnus молитвы на шабаше ведьм — Египет знал и это… Готика — это Египет, как и наш век, когда все стремится к чему-то возвышенному: обелиски, небоскребы, радиоантенны…
Мэри со скукой слушала эту болтовню и прижималась к своему глубоко ушедшему в себя мужу. А он и не задумывался над тем, верит ли в возрождение их похороненного счастья.
*
Мэри радовалась, что муж выздоравливает. Радовалась и возвращению в Берлин. Задумчивость Райта она объясняла хлопотами, связанными с его новой должностью. Теперь он получит звание профессора. «Супруга профессора» — звучало неплохо.