— В этих строках звучит непосредственность, искренность и великое преклонение перед жизнью.
Когда мы вместе, вместе с тобою, единственный, с тобою, когда я жажду объятий твоих, объятий, жду твоих поцелуев, нет часа краше… Когда остаемся одни и закрываешь ты глаза и чувствую крепость и грудь твою, нет мига слаще, слаще…
— Подобает ли эти своеобразные рефрены, которые мы не можем передать, ритм и образы, прорастающие в бесконечность, сужать до лирики на современный лад, как сделал я? Вот, послушай…
— Робби, хватит!
Райт осекся, поднял взгляд. Мэри, жеманясь, заиграла глазами, как будто ее смутила эта немного слишком откровенная поэзия. Ее взгляд загорелся хорошо знакомой Райту чувственностью; он осознал, что совершил ошибку, надеясь разделить с ней восхищение чистой поэзией.
— Кто все это написал? Наверняка мужчина. Сегодняшняя цензура, думаю, кое-что не пропустила бы… Тебе нравятся такие вещи, Робби? До сих пор я совсем не знала тебя с этой стороны!
Стоит ли дать Мэри правдивый ответ, доказать ей, как сильно она ошибается? Рассказать о Нефрет — молодой, безвременно умершей девушке, поэтессе, которая напоминала своим талантом Сапфо? Нет, невозможно говорить с ней об этих женщинах, переплавлявших любовные переживания в высокую поэзию… Мэри не поймет, да и вообще…
— Пойдем.
Мэри щебетала. Она была возбуждена и тащила за собой Райта всюду, куда увлекал ее непоседливый нрав. Райт послушно, не возражая, следовал за ней. Мэри пила вино, опьянела и требовала, чтобы Райт составил ей компанию и пил вместе с ней. Только с приходом ночи ее веселость пошла на убыль. Наконец она улеглась в постель, подставила Райту глаза для поцелуя и сама крепко поцеловала его в холодные губы.
Райт, не переставая думать о прерванной работе, машинально отвечал на ласки. Все просьбы Мэри, уговаривавшей его немного отдохнуть от работы, он пропускал мимо ушей. Начал складывать бумаги в комнате, а когда услышал сонное дыхание жены, вышел и заперся у себя. Мэри уснула, не дождавшись его возвращения из кабинета.
Райт развернул папирусы и собрался было читать дальше, но слова жены звенели в голове и мешали думать. Он стал рассматривать всякие мелочи. Некоторые предметы, еще не рассортированные, лежали в беспорядке на столе и на полу. В углу стояла небольшая, очень скромная шкатулка, на которую он раньше не обращал внимания. Райт поднял ее: она была легкая, с обычной резьбой. Когда он наклонял шкатулку, какой-то предмет внутри глухо постукивал о стенки. Защелку было бы нетрудно открыть, но что-то удерживало Райта, не позволяя поднять крышку.
Он еще раз прочитал вслух последние строки стихотворения:
Папирус, случайно попавший в его руки в Берлине, разгорелся теперь, как огонь. Райт видывал немало папирусов; удивительно, почему именно этот так растрогал его, придал жизни новый смысл. Была ли это любовь? Да, несомненно она, если можно назвать любовью устремленность к некой великой целостности, желание добыть из глубин души отдельные частицы расколотого «я» и обрести себя в единении с другим. Это чувство упало на него, как сокол с неба. Может ли оно убить добычу, как сокол, можно ли с кем-то еще разделить распавшуюся судьбу?
Райт знал лишь одно: он уже не сможет забыть Нефрет, которая очаровала его еще в Берлине, когда он только предчувствовал ее, и наполнила всю его душу, когда надпись в усыпальнице развеяла все сомнения в ее существовании. Голос разума, не до конца утихший, издевательски нашептывал, что смешно говорить о любви к покойнице, жившей много веков назад. Но Райт чувствовал, как его властно подхватывает некая призрачная, полная видений волна. Он хотел уже отдаться течению, но вдруг перед ним возник строгий взгляд черных глаз. Нарисовалась фигура Стакена, будто сошедшая с папирусных свитков. Всплыло воспоминание о сожженной рукописи. Райт нервно схватил папирусы, положил их в шкатулку и прикрыл крышкой. Минуту спустя открыл вторую шкатулку, украшенную простой резьбой. Не заглядывая внутрь, нащупал металлическое зеркальце. Оно ничем не отличалось от десятка других, хранившихся в музейных собраниях. Зеркальце поблескивало — патина времени не лишила его первоначальной свежести — и казалось ценным: без сомнения, изделие была выполнено из золота и серебра. Ручкой служило искаженное подобие египетского бога Беса, так удивительно напоминавшего мексиканские барельефы; выше ручка переходила в неровный овал самого зеркала.
Райт поднес зеркало к глазам и… не увидел ничего. Поверхность блестела, но ничего не отражала. Даже электрическая лампа на столе не отбрасывала назад из зеркала свой свет. Зеркальная гладь была как бездна, уходившая в бесконечность — словно окно вечности. Райт, окаменев, в замешательстве продолжал держать зеркало в руке.
Вдруг в зеркале что-то проступило, как тень сквозь стекло. Нет, как луч в проеме на мгновение приотворенной двери. Снова и снова. Тени с каждым разом сгущались, темнели на зеркальной поверхности. Появилось чье-то лицо — прекрасное, измученное женское лицо. На щеках зажглись краски жизни, уста загорелись, зубы заблестели. Волосы чернее мрака ночи обрамляли это лицо — лицо прекраснейшей из женщин.
Нефрет!
Да, это она явилась пред ним из лона вечности.
В зеркале ожил образ. Нефрет жила, ее губы улыбались, в глазах сияла безмятежность молодости — в удлиненных глазах, продленных к вискам смелыми стрелками. В них было счастье и восторг, — нет, из них струился источник упоения. Но внезапно лицо ее, как дымка, заволокла грусть. Дуновение тоски заставило глаза потускнеть. Резко вздернулись брови, глаза расширились от испуга, улыбка исчезла с губ.
Образ в зеркале затуманился. Казалось, чей-то неприязненный взгляд пронзал его и вбирал в себя. В глазах сверкнула молния, губы искривились от крика. Взгляд Нефрет о чем-то молил.
Черты врага проступили отчетливей, его суровая, безжалостная фигура заполнила все, стерла прежний образ. Это же Стакен!
Зеркало упало из рук Райта и жалобно зазвенело на каменном полу. Чей-то крик слился со стонами металла, сознание Райта заволокла мгла.
Мэри проснулась и начала звать мужа. Никто не отвечал. Значит, Райт еще не вернулся в спальню. Мэри вышла в коридор и приложила ухо к двери кабинета. Там было тихо. Она подергала ручку — дверь была закрыта. Мэри позвала Райта — шепотом, потом громче, постучала в дверь — сперва осторожно, после сильнее. Все было бесполезно. Мэри закричала. Сбежались служащие отеля.
Высадили дверь и нашли Райта без сознания. Рядом с ним лежало на полу старое медное зеркало.
Пришел врач во фраке — ему пришлось покинуть какой-то званый вечер. Райт пришел в себя и смог собственными силами добраться до спальни. Тем не менее, врач счел своим долгом расспросить его о самочувствии, а затем выписал рецепт.
— Вы слишком много работаете, господин профессор.
— Не профессор, а доктор!
— Такому ученому, как вы, не придется долго дожидаться профессорского звания. Вам следует только отдохнуть, избегать волнений и как можно скорее вернуться в Европу.
И, обращаясь к Мэри, добавил:
— Вы должны, сударыня, позаботиться о том, чтобы ваш муж мог чем-то развлечь себя.
*
Райт послушно выполнял все предписания жены. Обходил кабинет стороной и равнодушно смотрел на письма, приходившие от Карнарвона. Он складывал их стопками и больше не думал о почте. Почти забросил свою книгу. Время от времени перечитывал и правил написанное, но и эта работа не занимала его надолго. Он производил впечатление заурядного туриста, хотя и совсем не интересовавшегося древними памятниками. Казалось, он с удовольствием слушал Бособра, в чье узкое лицо всматривался, как медиум в трансе. Мэри следовала примеру мужа и, утопая в кресле, заслушивалась поэтическими фантазиями чахоточного француза. Поэт, заполучив таких внимательных слушателей, забывал о нескольких действительно завершенных им стихотворениях и предавался импровизациям. В его отягощенном болезнью воображении древний Египет — невероятный и устрашающий — оживал чудесными красками.
Видения Бособра захватывали, отравляли, как кокаин, опий или другой наркотик, придавали жизни небывалую пряность. Возможно, одаренный француз подсознательно проник во многое из того, о чем знал Райт. Его фантазии были не лишены некоторых научных оснований. Импровизации выливались в форму догадок и гипотез — мешанины реальных фактов и непредставимых выдумок — и, может быть, именно по этой причине воздействовали так опьяняюще.
Однажды вечером Райт словно проснулся после долгого, глубокого сна. Он резко поднялся и с улыбкой взглянул на Мэри и острый профиль Бособра.
— Дорогой мой, — сказал он французу, — в Египте жили не только фараоны и не только воля была главной движущей силой египетской жизни. Важнейшим было само желание жить. Найдется ли другой народ, у которого мертвый становился бы иногда живее живых — и не только богом, но даже победителем богов?
Бособр, чей поток красноречия был неожиданно прерван, смотрел удивленными глазами. А Мэри, давно не видевшая мужа в таком настроении, немного встревожилась.
— Я благодарен за честь, которую вы нам оказали, и благодарен за ваши повествования, — добавил Райт. Он хотел загладить свои невежливые слова, но невольно вздрогнул, сжав безвольно упавшую и потную руку француза. — Спасибо вам, но даже ваш блестящий талант не может воспроизвести то, что в подобном виде никогда не существовало…
— Ты обидел его, — сказала Мэри, когда поэт отошел.
Она спросила, когда он намерен уехать, но получила уклончивый ответ. Показала ему газету с заметкой, где говорилось, что состояние здоровья Стакена ухудшилось. Райт спросил, каким числом был датирован номер. Услышав ответ, начал что-то подсчитывать в уме и улыбнулся.
— Почему ты улыбаешься? — подскочила Мэри.
— Я думал о Стакене.
— Противный тип!
*
Стакен, казалось Райту, не собирался прекращать преследование. Даже сюда, в Египет, приходили газеты с известиями о профессоре. Спустя какое-то время пришло письмо, написанное дрожащим почерком. Стало очевидно, что Стакен и вправду болен. Содержание письма напоминало лихорадочный бред. Стакен повторял прежние увещевания и умолял верного ученика не отступаться от пути истины. Некоторые фразы были написаны иероглифами, отдельные слова жирно подчеркнуты, буквы плясали. Да, состояние старика оставляло желать лучшего. При чтении письма Райт ощутил даже известное сочувствие — но тем сильнее заговорил дух протеста, который всегда просыпался в нем во время бесед с учителем. Вечно профессор лез в его мысли, его чувства!..
Райт навестил директора. «Слышал, что ваш профессор — Стакен — тяжело захворал…» — соболезнующее сказал тот. Директор был любезен и явно забыл об остром обмене мнениями касательно раскапывания могил. Он заговорил о новых открытиях лорда Карнарвона и, не вдаваясь в оценки, заметил, что Райт может продолжать раскопки на своем участке. Усыпальница какой-то царевны, это не имеет особого значения. Иное дело — осквернить гроб самого фараона. Он, как директор музея, употребит все свое влияние для прекращения дальнейших работ. Частично это ему уже удалось, так как лорд был вынужден прервать раскопки. Вдобавок Карнарвону, очевидно, придется расстаться со многими находками.
— Если не ошибаюсь, у вас не имеется даже отдельного разрешения на проведение раскопок? — искоса глянув на Райта, спросил директор.
Но разрешение у Райта имелось: накануне Карнарвон выдал ему соответствующее письмо. Теперь Райт убедился, что директор стоит на своем и не намерен уступать. В тот же день он уехал на раскопки, ничуть не считаясь с пожеланиями жены.
К вечеру приехал в Луксор и направился прямо к усыпальнице. Сторожа сидели у костра и спокойно беседовали. Райт осторожными шагами вошел в подземелье, освещая дорогу карманным фонариком. Вокруг очищенных плит, как и раньше, были разбросаны кирки, лопаты и прочие орудия. Райт остановился и стал читать надпись на одной из плит:
«Пей из чаши радостей, не покидай пиршества любви. Не сходи с пути своих томлений. Прогоняй тоску с порога сердца своего, ибо Запад — обитель скорби, страна теней. Спят они бестелесно, беспробудно, не видя братьев, не встречая ни отца, ни матери своей. Всякий на земле утоляет жажду прохладной водой, лишь меня терзает вечная жажда. Забыла я, где пребываю. Помню журчанье воды, помню ветер, что дышит над берегом реки. О, дайте мне обратиться лицом на север, дайте воды, дабы охладить обессиленное сердце. Ибо здесь — царство Всепожирающей Смерти».
Читая это, Райт вспомнил свои слова о победе мертвых над жизнью, сказанные им французу. Среди вечной тьмы царевна гибла от тоски. Она не успела вдоволь испить чашу наслаждений и призывала детей земли высоко нести дар жизни. Несчастная царевна корила себя тем, что не посвятила свою краткую жизнь любви и сошла в страну Аменти, испытывая неутолимую жажду…
Только тот, кто добивается от жизни всего, только тот, кто умеет ее покорить, выходит победителем из борьбы с нею. Гордо и угрожающе встают тени, пробужденные надписями на пирамидах. Фараоны, завоеватели и полубоги, о которых любил повествовать в своих фантазиях Бособр, завладели небом, разрушили своды и уничтожили самих богов. Они боролись за жизнь и с волей к жизни переступили порог смерти. Нефрет простилась с миром в тоске по любви. «Не сходи с пути своих томлений», — таков был завет царевны. А теперь я хочу ее, ту, что спит здесь вечным сном, вернуть к жизни, вновь наполнить ее печальное и обессиленное сердце радостью и полнотой желаний, умершую превратить в живую и счастливую. Могущество фараонов даровало им по смерти безграничную силу, но разве могущество любви, что безмерно превосходит их силой, не способно сотрясти небеса и сотворить новое чудо?
«Я должен все о ней знать, я должен ее познать… как сестру, как жену, как… мою Нефрет…»
Но Райт был скорее силен, чем ловок. Одна плита раскололась и теперь ее невозможно было отодвинуть от стены. С немалым трудом ему удалось чуть сдвинуть ее с места, причем один уголок плиты надломился. Открылось отверстие, в которое нужно было протискиваться с большой осмотрительностью. Высокому Райту не сразу удалось пролезть в эту тесную расщелину. Ощупывая стену, он продвинулся на несколько шагов вперед, пока что-то его не остановило. Понял, что это каменный блок, под которым виднелась узкая, слишком узкая для Райта щель. Он расчистил каменные обломки у основания блока, лег на живот и пополз, как змея, совсем забыв об опасности и о том, что каменная громада, рухнув, наверняка раздавила бы его. Сам удивлялся, как сумел преодолеть преграду, казавшуюся неприступной стеной.
Ботинком зацепил за что-то, инстинктивно поджал ногу. Услышал за собой не громкий удар, а тихий шелест. Посветил фонариком и увидел, что каменная скала, под которой он только что прополз, скользнула к земле. Видимо, какой-то камень случайно сдвинулся со своего места и теперь скала загородила выход. Райт понял, что пути назад нет. Но в порыве смелости он еще не до конца осознал свое положение. Его манило то, что ждало впереди, а не оставленный им мир.