Деньги за дом Елена запросила совсем небольшие, и Махотин, видевший, как бедно, но чисто живет эта красивая женщина, попытался надбавить премиальные, но получил твердый отказ: «Много не нужно, спасибо. Этот дом принадлежал мужу, мы не ухаживали за участком больше двадцати лет, здесь все запущено. Вам придется вложить много труда, чтобы привести его в порядок». Махотин не стал говорить ей, что и не собирается копать грядки, да и еще сам пока не знает, зачем приобрел сие строение. Идея пожить в нем этим летом родилась спонтанно и много позже.
– Фу, ну и вонища! И это ваш свежий воздух? – Алена сморщила аккуратный носик и возмущенно посмотрела на мать. Лиза, принявшая поездку как неизбежное, равнодушно отвернулась. Если она будет поддерживать дочь, отдых станет совсем невыносимым. А так Алена повозмущается – и успокоится.
Махотин остановил машину у калитки, заглушил двигатель и спрыгнул на землю.
– А гараж тут под открытым небом? Разберут тебе джип на запчасти местные умельцы, папочка!
– Зря стараешься, не пугай, не уедем. Лучше бери-ка свои сумки и тащи в дом.
Махотин отпер калитку и пошел по еле видной среди зарослей сорной травы тропинке. Алена, подхватив розовый рюкзачок, потрусила за ним. Странно, но, шагнув за калитку, она вдруг ощутила нечто вроде интереса к новым владениям. Запах, который нервировал ее, пока они ехали к дому, сменился ароматом каких-то растений и поспевших уже яблок. Яблоню с висящими на ней крупными красно-желтыми плодами Алена углядела сразу. Она росла возле крыльца, закрывая тяжелыми ветками небольшое оконце.
– Боря, ты, надеюсь, попросил кого-нибудь прибрать в доме? – Лиза брезгливо обошла кошачью кучку, лежащую на ступеньках.
– Пап, здесь что, животные есть?
– Не знаю. Наверное. У соседей. – Махотин пожал плечами.
– Кто кучи тут наложил? А убирать кому?
– Господи, да возьми палку, скинь в траву, дались вам эти какашки! Воздух-то здесь какой, чуете? – Махотин уже открывал дверь.
– Боря, ты не ответил. Дом убрали к нашему приезду?
– Лиза, ну не безрукие же вы с Аленой! Сейчас воды принесу, возьмете тряпки, полынь на веник надерете, вон ее сколько! И вперед! – Он шагнул в комнату и присвистнул. Чисто! Когда впервые Елена показывала ему дом, по углам висела кружевная паутина, окна были «тонированы» слоями пыли. Вчера, когда он брал у нее ключи, в дом не заходил. Ай да Елена! Все отмыла, очистила и даже печку выбелила!
– Ну вот! Красота! – Он сделал приглашающий жест рукой.
– Ура! Все убрано! А что ты нам голову морочил веником своим?! – Алена с разбегу плюхнулась на пружинную кровать, покрытую лоскутным покрывалом. – Чур, я сплю здесь!
Лиза с сомнением посмотрела на диван возле окна. Да, это не супружеское ложе! Хорошо, что она взяла надувной матрац!
– Здесь еще одна комната. – Махотин показал на занавеску возле печки. Алена подскочила и отдернула цветастый полог.
– Нет! Я сплю здесь! – крикнула она. В комнатушке три на два метра стояла такая же пружинная кровать, трюмо с потускневшими зеркалами и кресло. Веселенькие занавесочки в зеленый горошек закрывали окошко.
– Мам, здесь на простынке настоящие кружева, крючком вязанные! И салфетки. – Алена уже доставала из рюкзачка косметику и расставляла ее на столике у зеркала.
– Боря, тебе самому-то здесь нравится? – Лиза смотрела на мужа с насмешкой.
– Нравится, не нравится – какая разница? Мы приехали и теперь будем, так сказать, налаживать быт.
– Тебе скоро надоест эта игра в деревенского дурачка, и мы уедем, – решила она за него.
– Не дождешься. Впрочем, я тебя не держу. – Он пожал плечами. – Я найду того, кто нас с Аленой прокормит. Бывшая хозяйка – женщина красивая, чистюля, как видишь. Не откажет одинокому мужчине с малолетней дочерью в тарелке щец!
Лиза отвернулась. Умеет ее муж больно ударить! Сердце тревожно сжалось. Как всегда, когда Махотин хоть шуткой, хоть всерьез говорил при ней о других женщинах, она ревновала. К ним, незнакомым. Явно более красивым, раз ее муж их заметил. Она начинала ненавидеть их заочно, накручивая себя, злясь на то, что ничего не может с собой поделать, пугаясь своего гнева. Потом долго отходила, ругая себя за проявленную слабость. «Из тебя все время лезет дурь!» – говорил Махотин, глядя ей в глаза. Она никогда не выдерживала его взгляда. Стыдясь, отворачивалась. А он, довольный собой, уходил победителем.
Махотин вышел на крыльцо. За ним, уже заметно повеселев, выбежала Алена.
– Нужно будет несколько досок выломать и ворота навесить. Будет въезд на участок. Сегодня ж мужиков попрошу. Они тут наверняка без работы маются.
– Правильно. И еще качели пусть мне сделают. Смотри, вон там. – Алена показала рукой на два стоящих рядом столба.
– Ладненько. Смотрю, ты обживаешься? Иди мать поддержи, она что-то совсем раскисла. – Махотин подтолкнул Алену в дом. – А я пойду, договорюсь с Еленой об обеде. Вас же готовить не заставишь!
Махотин шел по улице и присматривался к соседским домам. Ему вдруг захотелось, чтобы кто-нибудь вышел за ворота – просто поздороваться с ним. А он бы тут же познакомился, разговорился. На простые такие темы про огород, про грибы в лесу или рыбалку. Но из-за заборов раздавался лишь лай собак. Псы лаяли так, для порядка, совсем не злобно. «Словно вымерли все. Эй, где народ?» Махотин уже дошел до конца улицы. Елена жила на соседней. Завернув за угол, он увидел старушку на лавочке.
– Здравствуйте, бабушка! – чуть не кинулся он к ней.
– И тебе не болеть, милок, – зорко осмотрела его старушка. – Не наш ты, гляжу.
– Мы дом купили, крайний, у реки. А где люди? Иду, иду, и – никого. Работают? Так выходной вроде…
– Кто работает, а кто сынка Ленкиного пошел искать. Ты у ней дом-то купил? У Ленки Тихоновой?
– Да, у нее. К ней и иду. Хочу попросить, чтобы готовила нам и убиралась в доме.
– Не до тебя Ленке теперь. Старший у ей пропал. Вторые сутки как. Мужики ищут, в лес пошли. Места у нас спокойные, но мало ли что! Кровь нашли, на кладбище, возле могилы, – почти зашептала она.
– Убили?
– Свят, свят! – перекрестилась старушка. – И не думай так-то! Ты к Ленке-то пойди, только не говори про кровь-то. Это зять мой забегал, сказывал. Может, и не Мишкина кровь это вовсе. Иди, может, поможешь чем. А еду, если хочешь, моя дочка варить станет, не работает она, с дитем сидит. И приберет в доме. Елена откажет, точно. Не до тебя ей будет, чую, ох не до тебя!
«Как-то неладно все начинается. Тихое вроде место, а человек пропал. И чем я могу помочь? Меня и не знает никто. Беда!» Махотин двигался в сторону дома Елены. Тут же в памяти всплыла другая беда. Беда его жизни. Вот говорят, преступника тянет на место преступления… А он и не преступник, а тянет. Кротовка совсем близко, полчаса езды. Вот и занесло его: не в Кротовку, так рядом. Вот тебе и причина! А не каприз совсем! Такая же тихая деревенька, рядом речка, лес. И мельница.
Его, молодого инженера, заводское начальство откомандировало на две недели помочь колхозникам с зерном. Он обрадовался: другим повезло меньше – основная разнарядка была на овощехранилище, перебирать картошку и морковь. Хорошая практика для молодого специалиста! Расселили их по домам. Махотин попал к одинокой пожилой женщине. Надежда Федоровна жила в просторном пятистенке, постояльцу выделила комнатуху с отдельным входом из сеней. Кормила просто и сытно. По вечерам к ней приходила в гости племянница с полуторагодовалым сыном. Но уходила она до возвращения Махотина. Однажды он, вернувшись с посиделок с местными девицами раньше обычного, увидел у калитки молодую женщину с малышом на руках. Он просто хотел сказать «здрасте», но слова застряли в горле. Любава подняла на него свои темные глаза, и он пропал. Он протянул руки к ребенку, и она отдала его ему. Всю дорогу до ее дома они молчали. Он таки выдавил из себя «спокойной ночи», когда она, забрав из его рук спящего малыша, закрывала за собой калитку. Она ласково улыбнулась в ответ. В этот вечер Махотин еще долго сидел в саду, куря одну сигарету за другой. Понять, что влюбился, он смог только под утро. В пять часов, проснувшись от громкого стука своего сердца, он вскочил с постели и вышел во двор.
– Что ты маешься с утра, Боря? Замужем она, забудь! Муж любит ее, ревнует страшно. Не лезь!
– А она?
– Что она?
– Она мужа любит, тетя Надя?
– А уж это тебя не касается. Ребенок у них. Сам-то ведь невесту в городе оставил, так?
– А? Да, Лизу.
– Вот и возвращайся к ней. А Любаву не трогай. Она сирота. Родители рано ушли, царствие им небесное, ей и двух лет не было. Сначала Анфиса, а через год и Мирон, брат мой старший. Росла Любава у меня. Так что она мне как дочь. В обиду не дам!
– Да разве я смогу ее обидеть? Я… я люблю ее.
– И думать не думай! А обидеть каждый может. Она ведь, как ангел, чиста душой. Слово худого ни про кого не скажет. Жалеет всех. Вот и замуж пошла, отказать не посмела. Любит муж ее, еще раз тебе говорю. А коли ребенка решилась родить, то и она его тоже любит.
Махотин упрямо покачал головой:
– Пусть она сама меня прогонит.
Надежда Федоровна вздохнула.
– Видела я вас, шла за вами до самого Любавиного дома.
– Я и не заметил!
– Еще б ты заметил! Для тебя, Боря, это блажь. Пройдет, как домой вернешься. Женись на своей городской невесте. Не порть Любаве жизнь. А я ей скажу, чтобы пока ко мне не ходила. И ты к ее дому не ходи.
Махотин прожил оставшиеся три дня как в бреду. Особенно худо ему было по вечерам. Надежда Федоровна отпаивала его домашней наливкой, и только так он засыпал. А через три дня он вернулся в город. Лиза-то как все сразу поняла! Он вроде и не говорил ничего. Сказал коротко: «К свадьбе готовься». Засветилась вся, обрадовалась. А потом глянула так внимательно, прямо в глаза. А он возьми и отвернись! И все. Сразу сникла, страшненькая такая стала, смотреть было больно. И жалко. «Уходи», – процедила глухо. Вышел за дверь, и с груди как жаба спрыгнула. Легко стало, светло. Даже стыд куда-то делся. Утром он уже в Кротовке был, около дома Надежды Федоровны. Она, как увидела его из окошка, выскочила за калитку и, оглядываясь тревожно, в дом затащила. Замахнулась было кулаком сжатым, да в бессилии руки опустила. Головой на занавеску показала. У него сердце тогда чуть из груди не выпрыгнуло: сразу догадался – там она. Шагнул, тряпку отдернул в сторону. А ноги к полу приросли. Ничего не видел, только глаза ее широко раскрытые, темные омуты. Сама к нему шагнула. Упала на грудь, телом теплым от предутреннего сна прижалась, слилась с ним воедино. Сколько они так стояли?!
Махотин резко остановился. Перед глазами словно стена выросла, в груди холодно, а тело в жар бросило. И ноги не идут. Опять! Стоило ему только о ней вспомнить, как он терялся. В мире проклятом, без нее уже который год, места себе не мог найти. Уж дочери их, Ларке, двадцать два, а он и ей будто простить не может, что не сгорела она тогда с матерью в том безумном огне. Никто бы тогда так не напоминал ему о ней, Любаве. У Ларки глаза матери, такие же бездонные, губки полные, брови вразлет, а нет в ней красоты внутренней, не светится она, как мать. Недобрая она, Лариса, расчетливая на ласку. Выгодно – поможет, откроется вся. Нет – так ежом встретит. Ему, отцу, иногда от нее убежать хочется. Если б не похожесть лицом, подумал бы – не их с Любавой дочь!
Елена сидела на крыльце, словно поджидая Махотина. «Нет, не меня она ждет. Весточку хоть какую про сына, извелась, видно, вся!» Он толкнул незапертую калитку.
– Здравствуйте, Елена Ивановна.
– Добрый день, – еле расслышал Махотин.
– Лена, можно так вас называть?
Она кивнула. Удивленно, немного растерянно.
– Лена, я знаю, у вас сын пропал. Могу я чем-то помочь?
– Да чем же?
– Может, из города милицию привезти? У меня есть знакомые. И в МЧС, и в ОМОНе. Ребята все тут прочешут.
– Народу хватает. Только вот не вернулся еще пока никто с поисков. Не нашли, значит. Это хорошо.
– Что хорошо? Что не нашли? – Он подумал, не повредилась ли женщина умом.
– Не нашли, значит, жив. Вот найдут, тогда…
– Ну что вы, ей-богу, так мрачно! Расскажите-ка мне все подробно, как ваш сын пропал.
Елена тихо рассказывала то, что узнала от Санька, а Махотин слушал и удивлялся. Как можно было сразу не сообщить в область? Что за беспечность местного участкового? Если кровь нашли, нужно на анализ отдавать. То есть в город отвезти. А вдруг это его кровь, Михаила? Что они там еще ищут? Труп? Чтобы матери предъявить, мол, сделали, что могли?! Махотин решил, что сейчас же пойдет на кладбище и предложит вполне конкретное дело – отвезти образцы в городскую лабораторию.
– Лена, я все понял. Вам действительно лучше сидеть дома и ждать. Я пойду на кладбище. Возможно, помогу чем. – Махотин вспомнил, что бабка, которая рассказала ему про кровь, просила не говорить ничего Елене.
– Хорошо. А вы зачем приходили?
– Спасибо сказать за дом. Чистота какая! Спасибо вам.
– Не на чем. – Она улыбнулась. – Вы попросите дочку Ниловны, из пятого дома, она вам и убирать, и готовить будет. Ваши-то домашние к таким условиям непривычные!
– Да уж! – Он невольно хохотнул. – Обломал я им отпуск. Тут не Греция!
– А я ведь вас сразу узнала, Борис Никитич! – словно бы решилась на разговор Елена.
– Вы о чем? – Махотин удивился.
– Может, и не нужно об этом, но я знала вашу жену. Любаву.
Махотин почувствовал, как у него опять похолодело внутри. Вот оно, прошлое. Догнало. Что же это за мир такой! Тесный…
– Мы с мужем тем летом гостили у его родственников в Кротовке. Их дом напротив тети-Надиного. Они даже какие-то дальние связи по родне имели. С Любавой мы тогда подружились, хоть я младше на четыре года. А ее муж, когда она ушла от него, умом тронулся. Не сразу мы это поняли. Он тихо так под окном у тети Нади сидел, на лавке из стороны в сторону раскачивался и напевал что-то. А когда догадались, что с ним неладно, поздно уж было… Он с сыном поиграть вроде пришел. Дальше вы все знаете!
Да, Махотин знал. Любава уж как тогда не хотела его в город отпускать! Боялась чего-то. Они с Надеждой Федоровной ее по-всякому успокаивали. Ехал-то он всего на пару дней, паспорт взять, матери сказать про Любаву, на свадьбу позвать – на этом тетка Надежда настояла. Он и сам перепугался, видя, в каком состоянии его всегда улыбчивая и спокойная невеста. Развод с мужем ей оформили через две недели – деревня! И новую свадьбу назначили еще через две. Он бы и раньше! Не жила она с ним до росписи, а уж как ему хотелось! Тетка только посмеивалась, глядя на его страдания. К мальчишке он по-своему привязался – жалко его было, болезненный весь, желтенький такой. Но веселый. И Любавин же сын, не чужой! Махотин с ним все по лужайке перед домом ползал, из деревяшек домик строил. Однажды спиной почувствовал взгляд. Резко обернулся – Ваняшин отец сквозь щель в заборе за ними наблюдает. Не испугался, нет. Но жутковато стало. Уехал он в город, а на душе неспокойно. Дома в спорах с матерью прошел день, еле отвоевал свой паспорт, будто он глупость какую совершить собрался, а мать не пускает. Да так в ее глазах и было! Кто же в здравом уме отказывается от такой невесты, как Лиза Крестовская! Это тебе и жизнь сказочная, и блага немереные! При таком-то папе! Никак не смог он ей объяснить, что не любит он Лизу! Вот тогда мать и припечатала: не жить ему, Борису, в городе. Крестовский ему не даст! Вот, мол, как ты себе жизнь поломал! А он и не собирался ломать. В деревне работа у него уже была! И главное – женщина любимая. Дорогая до слез, до ломоты в глазах, до постоянно бухающего сердца. Душа в полете, песни поет, к ней рвется. Разве же поймет мать, живущая с отцом из чувства долга! Всю жизнь копила на чешскую хрустальную люстру с подвесками, ковер туркменский, холодильник по какой-то там записи! А у него в деревне – занавески из ситца, горшки с цветами на окнах, печка дровами топится, а вместо холодильника на две камеры – погреб с кадушками огурцов засоленных. А ходит он голыми пятками по домотканым половикам. Вот так. Но разве матери это расскажешь?! Она ужаснется только – на что променял! С работы не отпускали. Специалист молодой, отработать должен был еще год. Кое-как на две недели уломал. Так и пришлось четырнадцать дней телеграммы в Кротовку слать, мол, не забывайте!