- Идиоты! Зазря пожгут патроны, которых не так уж и много. - Со злостью подумал Борис Александрович и хотел уже крикнуть, чтобы прекратили стрельбу, но в этот момент одно из окон на третьем этаже Михайловского училища сверкнуло вспышкой выстрела, тут же донёсся звук выстрела и один из передних броневиков остановился, как вкопанный...
*
Поручик не стал дожидаться начала боя и увёл Сашу с собой. Но когда они дошли до конца коридора, из класса, где они только что были и где остался прапорщик со своими солдатами, донёсся звук выстрела, а спустя несколько секунд - приглушённый взрыв, заставивший их стремглав броситься обратно.
Подоконника возле ружья на треноге больше не существовало. От него остались только тощие пучки щепок, торчащих там, где он недавно был. Но самое худшее было в том, что прапорщик пытался перебинтовать рану на лбу, ругаясь сквозь зубы и не обращая внимания на кровь, заливающую глаза. Его второй номер неподвижно лежал на полу, невидящие уже глаза смотрели в потолок, из шеи торчала щепа длиной в палец. Под ногами скрипело битое стекло, его же пытались стряхнуть с себя стрелки-снайперы.
- Я помогу! Я умею! - Саша бросился к прапорщику и, перехватив бинт из его руки, стал накладывать тур за туром, как когда-то учила его Полинка, служившая сестрой милосердия в госпитале.
- Твою мать!.. Серёнька!.. Нарочь прошёл, Барановичи прошёл, а тут... Ну, с*ки, за всё щас ответите! Хорош, заканчивай!..
Юнкер едва успел завязать концы бинта, как Кот приник к прицелу и почти тут же бахнул заложивший уши выстрел. Саша увидел, как башня одного из броневиков дёрнулась и кургузый ствол беспомощно задрался вверх.
- Патрон!.. Не спи, юнкер!.. - Рык прапорщика заставил Сашу оглядеться вокруг и достать из деревянного ящичка длинный латунный патрон-снаряд с остроконечной пулей.
- Вот сюда!.. Вот так!.. Закрывай!.. - Ермошин молниеносно зарядил ружьё и через секунду второй броневик, пытавшийся объехать замершего собрата, получил тяжёлый удар, качнувший его на рессорах, и остановился рядом, перегородив путь остальным.
- Патрон!..
На этот раз Саша был готов, гильза скользнула в патронник, затвор клацнул, закрываясь. Секунда на прицеливание, выстрел, и ствол пушки броневика дёрнулся от попадания.
- Патрон!..
Откинуть затвор, уворачиваясь от вылетающей горячей гильзы, вложить новый патрон, затвор на себя до щелчка... Юнкер сделал всё быстро и правильно... Выстрел!.. Следующий броневик начал отворачивать в сторону, пока не упёрся колесом в перила и не заглох... На этот раз Саша без команды перезарядил ружьё и - новый выстрел. От удара башню дёргает в сторону и пулемёт неподвижно целится куда-то вдоль Невы...
С моста пристрелялись и пули всё чаще стали залетать в открытые окна, глухо чпокая в штукатурку и сбивая на пол таблицы и портреты, украшавшие стены. Откуда-то неподалёку, из соседних классов в перестрелку вступили два пулемёта, Саша сразу узнал по звуку ровные строчки максимов. Мятежники начинают дуэлировать с новыми противниками, тем временем Ермошин аккуратно выглядывает в окно, затем следует быстрая команда:
- Патрон!..
Клацает затвор, прапорщик выжидает несколько секунд, затем поднимается. Новый выстрел и привычная уже команда:
- Патрон!..
Снайперы перебегают от окна к окну. Улучив момент, высовываются, мгновенно стреляют и спустя несколько секунд запоздалые пули впиваются туда, где они только что были. А их выстрелы грохочут уже из других мест.
- Да что они там тянут! Заснули, что ли, мать их перетак и разэтак?!.. - Рычит Ермошин. И, как будто услышав, в ответ ему с улицы раздаются непривычные Сашиному уху выстрелы-хлопки. Огонь по окнам ослабевает, и он выглядывает в окно. Внизу, на набережной, под защитой гранитного парапета расположились три расчёта с диковинными... Юнкер не поверил своим глазам! Оружие более всего походило на гигантские и почему-то бронзовые револьверы с очень короткими стволами и загнутыми вверх прикладами из железного прута на таких же треногах, что и ружьё прапорщика.
- Что это?!
- Гранатомёты. Наша батальонная придумка...
Саша, пренебрегая опасностью, снова высовывается из окна. Наводчик, чуть смещая точку прицеливания, даёт очередные пять выстрелов. Первая граната залетает под мост, вторая рикошетит от перил, взрываясь в воздухе, остальные три кучно накрывают мятежников, спрятавшихся за подбитыми броневиками. Оставшиеся в живых пытаются отбежать от рикошетящего железа, но опять грохочут выстрелы снайперов и несколько тёмные фигур падает и больше не поднимается...
- Кот!!! Тот берег!!! Броневик!!! - Вдруг кричит один из стрелков.
- Твою маман!!! Трёхдюймовка!!! - Ермошин, не обращая внимания на стрельбу, пытается выцелить нового противника. - За парапетом, гад прячется!.. На, с*ка!.. Патрон!..
Звук выстрела с того берега сливается с грохотом близкого разрыва. В ответ внизу, на первом этаже рявкает горное орудие, снаряд попадает в гранитную плиту рядом с мостом, непоправимо её изуродовав. Тут же бахает вторая пушка и башня броневика исчезает в пламени взрыва.
То, что случилось через какие-то мгновения, запомнилось Саше, наверное, на всю жизнь. На мосту вспухает, разбрасывая далеко вокруг себя брызги жидкого пламени, гигантский вулкан нового, гораздо более мощного взрыва...
Это потом, помимо воли понижая голос от подспудного страха, представители арт-бомонда и интеллигенции будут, захлёбываясь праведным гневом, рассказывать друг другу о том, как палач-изувер Келлер в буквальном смысле огнём и железом выжигал свободомыслие в Столице. А в этот миг... Замедлители сделали своё дело и, не удерживаемые больше ничем пружины толкают иглы ударников к капсюлям. Детонирующие шнуры мгновенно разносят лучики пламени к детонаторам, вставленным в тротиловые шашки. Ящики, из которых состояла баррикада, взорвавшись, выбрасывают в спины бунтовщиков мелкую щебёнку, "сечку" из гвоздей, кусков проволоки, старых срубленных заклёпок и прочего железного "мусора", который только можно было найти в слесарных мастерских и механических цехах. Картину апокалипсиса дополняют взрывы двух пятивёдерных бочек с загущённым бензином, щедро оросивших людей на мосту огненным дождём, который не так-то и легко оказалось потушить...
Неожиданный удар с тыла, засыпавший путь к отступлению телами убитых и раненых, привнёс панику в ряды "борцов за светлое будущее", а последовавший тут же залп картечи двух горных трёхдюймовок окончательно сломил их волю к сопротивлению. Стрельба со стороны моста прекратилась, а спустя полминуты над одним из броневиков поднялся флаг капитуляции - солдатская нательная рубаха, привязанная к винтовке...
- Тойво, отбери человек пять самых надёжных, надо уходить! - Борис Александрович попытался перекричать крики раненых и обожжённых. Но финн на этот раз сделал по-своему. Зайдя за спину Энгельгардта, он ребром ладони резко ударил того по затылку, подхватил обмякшее тело и объяснил рядом стоящим:
- Эт-то наш единственный коз-зырь, чтоб-бы остат-ться сейчас живым-ми...
Ближайшее будущее его не особенно страшило. Две-три недели, ну, пусть месяц допросов, потом, как подданного Великого княжества Финляндского, его наверняка отпустят. Ещё через неделю он будет уже в родной Суоми, найдёт связного и через него доложит командиру 27-го королевского Прусского егерского батальона майору Максимилиану Байеру о выполнении задания...
*
Сердце отчаянно колотилось в груди подобно птице, залетевшей в дымоход. Прижавшись спиной к рекламной тумбе и стянув зубами с руки перчатку, Терещенко достал из кармана верблюжьей охотничьей куртки смятую пачку папирос и, сломав дрожавшими руками несколько спичек, закурил. Поворачиваясь спиной к ветру, он поскользнулся и чудом удержал равновесие.
- Вот ведь мерзавцы! - С негодованием подумал он о дворниках. - Попрятались, как тараканы, по своим каморкам, а тротуары кто чистить будет?
Папироса закончилась быстро и, отбросив в сторону окурок, он осторожно выглянул из-за тумбы. Черт возьми! В конце квартала опять замаячил патруль юнкеров. Скоро они подойдут совсем близко, увидят его и... Никаких иллюзий на этот счёт Михаил Иванович не питал. И прекрасно понимал, что его инкогнито закончится в ближайшем полицейском участке, где уже наверняка есть его фото.
Юнкера зашли в один из дворов и Терещенко ещё раз огляделся вокруг, высунувшись из-за тумбы. Вот! Вот она, надежда на спасение!..
На этот раз мысленно благословив саботаж дворников, он метнулся в ближайшую подворотню с гостеприимно распахнутой калиткой. Выждав, пока стихнет скрип снега под сапогами и негромкий разговор, приправленный добродушным армейским матерком, Михаил Иванович продолжил свой путь в сторону Малой Морской улицы. Императорский яхт клуб был последней надеждой на спасение и возможностью покинуть ставший столь опасным Петроград...
-Господи, за что? Ведь как всё хорошо начиналось! - Рассуждал по пути сам с собой несостоявшийся министр финансов всея Руси, а в перспективе и кормчий внешней политики Империи. - Не нужно было никуда бежать, нужно было просто сидеть в уютной квартире на Миллионной рядом с любимой Марг, и отмечать на карте Петрограда ход выполнения их если не гениального, то как минимум хитроумного плана "по освобождению народа от тирании Николая Кровавого", разработанный с математической точностью не без личного участия самого Михаила Ивановича и одобренного влиятельными друзьями из британского посольства и французской военной миссии.
Люди, как послушные марионетки, выходили на демонстрации требуя хлеба, воодушевлённые и раздувшиеся от гордого осознания причастности "к великому делу" студенты швыряли булыжники в витрины булочных и магазинов, а при появлении полицейского переносили "камнепад" в сторону "держиморды и сатрапа". Тем более, что рядом всегда находился как минимум десяток крепышей с кастетами и браунингами в карманах, готовых отбить героических юношей от жандармов.
Молодые солдаты из запасных батальонов, панически боявшиеся отправки на фронт, охотно слушали агитаторов из числа "политических", или дезертиров и, подогретые денатуратом, стреляли в своих офицеров, отрезая тем самым себе путь к отступлению. Освобожденные из домзака уголовники, мгновенно нацепив красные банты, занялись своим излюбленным делом - грабежами и насилием, называя теперь их по-революционному "экспроприацией и социализацией", а заодно не отказывая себе в убийствах полицейских просто так, из мести к "фараонам". Столица неуклонно сползала в кровавый хаос анархии, безуспешно ожидая хоть от кого-нибудь наведения порядка.
Даже прибытие в Петроград генерала Келлера, известного своей преданностью Престолу и способностью железной рукой восстанавливать правопорядок, поначалу не показалось опасным. Тем более, что Великий Князь Кирилл Владимирович, обнадёженный обещаниями некоторой части думцев поддержать его намерение занять трон, должен был, захватив Царское Село, выбить у Николая отречение и тем самым лишить легитимности все указы Регента Михаила и обвинить прихвостня-генерала в государственной измене...
И что в результате? Полное фиаско... Терещенко после двух первых дней, когда от успеха уже начинала упоённо кружиться голова, вдруг ощутил себя в роли шахматиста, каждый ход которого заранее просчитан противником. Идёт постепенное, но неуклонное выбивание наиболее важных фигур, а сам он находится под угрозой мата.
Кто же стоит за генералом!? Не может быть, что бы тупой солдафон смог переиграть финансового гения и баловня фортуны! Кто?!..
С квартиры на Миллионной пришлось уйти. Возвращаясь с небольшой прогулки, Михаил Иванович заметил, что все подходы к дому блокируются военными и жандармерией, и командуют этим процессом, скорее всего, господа из контрразведки, которые получили весьма широкие полномочия. И ему оставалось только надеяться, что эти полномочия не распространятся на Марг и ребёнка.
Пришлось перебраться сначала к Мережковскому и Гиппиус, но после явно выражавшейся антипатии к "грубой физиологии речей Вашего ужасного Керенского", - на последнюю запасную квартиру, хозяин которой, пока непризнанный, но уже с гигантскими амбициями поэт с уклоном в символизм охотно пустил на постой месье Мишеля, "удивительно точно понимавшего потребности души мятежного пиита в стимулировании вдохновения", а посему щедро доставлявшего чистейший германский героин.
Там были припасены даже дрова и консервы, вполне достаточное количество, чтобы продержаться, пока неугомонный генерал не свернёт себе шею. Но эти надежды растаяли подобно маслу на сковороде. Петропавловская крепость, арсеналы, мосты, тюрьмы, банки, почта и телеграф были вмиг взяты под контроль келлеровцами, против демонстрантов бросили не сопливых деревенских Ванек, а спаянных железной дисциплиной фронтовиков, слезоточивый газ также оказался очень неприятным сюрпризом, рассеивающем сколь угодно агрессивную толпу практически без кровопролития. Помимо всего прочего в Петрограде оперативно распространялись прокламации, отпечатанные в типографиях предателя Сытина, адресованные как к обывателям, так и к восставшим. Причем симпатии горожан явно были на стороне келлеровцев, ибо там куда ступала их нога, воцарялся порядок, а отпечатанные и развешенные на афишных тумбах фото неумолимого наказания душегубов в виде расстрела, или повешения, с обязательным указанием даты, места и сути преступления вызывали горячее одобрение у большей части населения...
Попытка покушения на Великого Князя Михаила с треском провалилась. В автомобиле Регента погибли только его супруга графиня Брасова и семилетний сын Георгий.
- Идиоты! - Продолжал вести беззвучный монолог Терещенко. - Павлины, любующиеся своим красноречием! И не могущие организовать вообще ничего! Теперь у Михаила устранена причина, лишающая его права на наследование трона, а желание отомстить за смерть жены и сына делает его вдвойне опасным и непредсказуемым!..
Келлер подавлял уже последние очаги сопротивления, все пути бегства из Петрограда были блокированы. Слава Богу, верный человек сумел предупредить, что и с этой квартиры надо убраться. И он, один из богатейших людей России, превратился в загнанного зверя, изгоя, пугающегося троих-четверых мальчишек с погонами юнкеров на плечах...
- Ну нет-с, господа, так просто меня не взять! - Бормотал под нос Терещенко, приближаясь к заветной цели своего путешествия - зданию яхт-клуба, где его должен был ждать Николай Евгеньевич Фельтен. Имя этого неординарного человека, горячего поклонника яхт и не менее ярого приверженца Льва Толстого, с тысяча девятьсот седьмого по тысяча девятьсот девятый годы часто появлялась на страницах либеральных газет.
Он прославился своими рейдами летом - на яхте, а зимой - на буере в Финляндию, где печатались запрещенные в Империи брошюры без сомнения великого писателя, но увы, на закате жизни возомнившего себя не менее великим политиком. Ему удалось сделать немало контрабандных рейсов, оставляя с носом Пограничную стражу. Но в итоге, Николай Евгеньевич, всё же, отсидел почти полгода в крепости и был выпущен под весьма внушительный залог в пять тысяч рублей внесенный кем-то из его влиятельных покровителей, но с запретом покидать территорию Санкт-Петербургской и сопредельных губерний.
Естественно, что Фельтен сохранил неприязненное отношение к полиции, которое постепенно перенёс на государство в целом, и за это был весьма популярен в среде либеральной интеллигенции - писателей, артистов и прочей богемной публики. Именно здесь, уже после августа четырнадцатого с ним и познакомился Терещенко. Взаимная любовь к парусам позволила им сойтись покороче, а если учесть, что предусмотрительный миллионер выделил достаточно кругленькую сумму на строительство яхты и буера, - вполне объяснимо, что у них сложились доверительные и дружеские отношения...