Ладожская крепость была ещё Олегом Вещим заложена на Стрелочном мысу, разделявшем Волхов и реку Ладожку. Когда-то на её месте стояла фортеция деревянная, а Вещий велел из камня строить. Вот и выстроили оплот — каменную твердыню, грозу свеев, «оплечье» Великого Новгорода.
В твердыне насчитывалось пять башен — Воротная, Раскатная, Климентовская, Тайничная и Стрелецкая. Соединяясь стенами в шесть шагов толщиной, башни составляли крепость, имевшую вид огромного утюга, направленного острым концом на север. Стрелецкая башня была главной и располагалась на остром конце «утюга». Нижняя часть её стены была толщиной в восемь шагов; второй ряд бойниц располагался в стенах немногим тоньше, даже над верхним рядом бойниц толщина каменной кладки была в четыре шага, под размер башенных зубцов. Складывали стены из диких камней-валунов и заливали известковым раствором, а снаружи ещё и облицовывали толстыми плитами из тёсаного камня, эти же плиты шли и на своды.
— Ну, как? — горделиво спросил провожатый, подкормщик морской стражи Губарь.
— Сила! — сказал Олег уважительно.
Подкормщик расплылся в довольной улыбке, а Сухов выглянул в бойницу. Внизу он увидел речку Ладожку, большой деревянный мост, соединявший её берега, толпу посадских жителей на торгу у моста. Немного далее, за крайними строениями посада, виднелись купола Успенского монастыря.
— Ладно, — улыбнулся Олег, — пошли. Насмотрелся!
Сухов с подкормщиком прошли мимо дозорного, спустились по каменным ступеням в средний этаж башни. С трудом приоткрыв дубовую дверь, они узким сводчатым ходом вышли на крепостную стену с заборолами.
Заборола, как и башня, были покрыты почерневшим от времени дубовым тёсом. Через каждые десять шагов Олег обходил сложенные дрова под медными котлами на треногах, наполненными смолой. По стенам хранилось аккуратно сложенное оружие: копья, рогатины, топоры, колчаны со стрелами, луки.
— А ты говоришь — свеи! — фыркнул Губарь. — Что нам те свеи? Размажем! И мунгалов не побоимся!
— Мунгалы, друг мой, — вздохнул Олег, — и не такие крепости брали.
— Думаешь? — нахмурился подкормщик.
— Знаю. Да и не о том ты мыслишь — крепость твоя от свеев поставлена и прочих гостей непрошеных, что с севера явиться могут или с запада придут. А татары — на востоке, и там таких твердынь у Новгорода нет. Так что, когда судачить станете про князя нашего, не ругайте его особо и с отцом не равняйте — не от трусости личной Александр Ярославич Орде кланяется, а от слабости новгородской.
— Да ежели новгородцы поднимутся, — затянул Губарев, — да с оружием выйдут биться…
— Выйдут, — перебил его Сухов, — и биться храбро станут. Верю. Знаю. А сколько их с битвы до дому вернётся? В одиночку Новгороду не осилить монголов, а умирать за всех… Смысл есть?
— Нету, — признал подкормщик.
— То-то и оно… Ладно, веди к посаднику.
— Да я ж тебе говорю — нету Доброгаста Никитича, отбыл он!
— Уже прибыл. Внизу лодья его стоит.
— Ну-у? Тогда пошли.
Посадник устроился в жарко натопленных палатах, свет в которые едва просачивался. Оконца были узки, как бойницы, ужимая лучи, процеживая безудержное сияние мартовского солнца.
Посадник, высокий, худой человек с неожиданно широкими костлявыми плечами, сидел за большим столом и вдумчиво читал грамоту князя, шевеля губами и водя пальцем по строкам.
Наконец, отложив послание, посадник уставился в окно, огладил рукою бородку.
— Ты-то как, — спросил он Олега, — знаком с волей Князевой?
— Ежели ты о повольниках, желающих Новгороду послужить, — ответил Сухов, — то да, знаком. Александр Ярославич изложил вкратце, чего он хочет.
— Дельно он мыслит, хоть и юн, — проворчал Доброгаст Никитич. — Крепость-то моя сильна, слов нет, по Волхову никого не пропустим. А ежели свей на реку Свирь намылится? Али не пойдёт дальше Ижоры, местных станет раздевать?
— Флот нужен, корабли.
— Корабли-то имеются! Пять лодеек держим, а ходить на них некому. Кто раньше меня держался, нонче на Север подались, «рыбий зуб» добывать и прочего счастья пытать. Ну так не перевелись же мореходы в землях новгородских! Наберём… Только поспешать надобно — проморгаться не поспеешь, как лёд сойдёт. Тут-то и свеям дорога откроется. «Здрасте! — скажут. — Вы нас не ждали, а мы припёрлись!» Ну ладно, заговорил я тебя. Когда в обратный путь собираешься?
— А завтра с утра и двинем!
— Добро! — согласился посадник.
С утречка, отменно выспавшись, Олег с Пончиком отправились обратно в Новгород. Морозов уже не было, но снег пока не рыхлел, держался. И лёд ещё не трещал на реках — суровая выдалась зима.
Где-то за Сясью Сухов выбрался на заснеженную поляну. Посреди неё, на оплывшем кургане, лежал поваленный идол. Что-то знакомое почудилось Олегу на капище, а потом савраска вынес его на соседний лужок.
— Узнаёшь? — спросил Пончик.
— Где-то я всё это уже видел…
— Хочешь подсказку? Восемьсот пятьдесят восьмой год…
— Точно! — прозрел Сухов. — То самое место! Давай здесь остановимся? Всё равно вечер скоро. Костёрчик организуем, пройдёмся по местам боевой и трудовой славы… Не бойся, не ножками — языком!
— Давай!
Они распрягли коней и сложили баксоны в кучу. Расчистили снег, наносили хворосту, запалили костёр. Уселись на сумы, протягивая ладони к огню.
— А деревья тогда другие были, — сказал Шурик. — И росли погуще.
— Что ты хочешь, девятый век — и тринадцатый. Есть же разница.
— Ну да… Слушай, Олег, мы тогда не договорили… Ты уже думал, как дальше жить-быть?
— Прикидывал, Понч. Может, всё-таки во Францию податься? Доспех есть, чем я не рыцарь? Только надо герб придумать и имечко покруче… Пойдёшь ко мне в оруженосцы?
— Пойду! — радостно согласился Александр. — Я ж ещё в Киеве пошёл! Угу…
— Во французской стороне тепло… — зажмурился Сухов. — Замок бы ещё выпросить у короля…
— Здорово… А знаешь, я верю, что у тебя это получится.
— Получится, Понч, получится… Всю жизнь, считай, наверх карабкаюсь. Опыт есть… — Тут мысли Олега приняли иное течение. — Перекусим, может? Что нам там дядя посадник выдал от щедрот своих?
— Угостишь, может, эльчи? — раздался вдруг знакомый голос.
Сухов мгновенно вскочил, оборачиваясь, уже с саблей в руке — не заметил, когда и выхватил.
Напротив него стояли двое — Бэрхэ-сэчен и Савенч, оба с саблями наголо.
— За Исайю! — взвизгнул брат Иоганн и кинулся на Олега.
И в тот же миг по снегу заиграли сиреневые отсветы.
— Опять?! — закричал Пончик, вскакивая и потрясая кулаками. — Да сколько ж можно?
Бэрхэ-сэчен растерялся сперва, не зная, как отнестись к неожиданному знамению, но тут же вдохновился, посчитав, что Бог на его стороне. Шагнул, замахнулся…
А Олег спокойненько уселся, равнодушно посматривая в небеса, где сворачивались и вновь расходились сполохи чистейшего сиреневого цвета. «Опять… — подумал он. — Как же мне всё это надоело… Сейчас туманец накатит…»
Голубой туман затмил лес и небо, разошёлся повсюду, гася движение и звук. Бэрхэ-сэчен замер в момент выпада, с выпученными глазами, весь вытянувшись в застывшем броске. И пала тьма.
Свет показался Сухову яркой вспышкой, полыхнувшей и справа, и слева. Обрушился шум, лишь позже обратившийся в легчайший шелест листьев и перепевы лесных пичуг. Свет тоже будто убавил яркость — перед Олегом предстало то же самое место, только в летнем убранстве. Зеленели деревья, голубело небо. Было тепло.
— Мы там… — сказал Пончик стеклянным голосом. — Мы вернулись, Олег!
— Глянь за теми кустами, — подсказал Сухов, с трудом поднимаясь с земли. Да нет, с какой земли — с баксона! Все его сумы лежали там, где он их оставил. А вот коней не было — ни сивки, ни бурки, ни савраски…
— Олег! — заорал Пончик. — Мы там! Тут «тойота» твоя!
Олег испытал громадное, ни с чем не сравнимое облегчение, немыслимое опустошение, обессиливающее, лишающее и радости, и расстройства.
— Прибыли, значит… — пробормотал он. — Добросило нас…
— Только не всех… — пробормотал грустно Александр.
— В том-то и дело. Хватай свой багаж, подкину.
— Надо же, — устало подивился Пончик, — не пропало ничего. Наверное, близко от нас находилось.
— Ага, как раз под нашими задницами.
Они перетаскали баксоны к машине и разделись, поснимав с себя панцири и шубы. Олег и порты скинул, натянув родимые синие джинсы, которые снял с себя двадцать лет назад, желая поучаствовать в фестивале ролевиков.
— Все разъехались, — сказал Пончик, оббегав все кусты. — Намусорили везде…
Сухов надел футболку и еле в ней уместился — плечи раздались в ширину.
— В ванную хочу! — грезил Шурик. — И чтоб шампунь! Помнишь, как он назывался?
— «Хэд энд шолдерс»?
— Ну, ты даёшь!
— Залезай. На тебя одёжки нет, так что гуляй пока в домотканом. А ключи-то есть?
— А ты меня до поликлиники подбрось, я там выйду. У меня в кабинете было во что переодеться. И ключ от квартиры!
— Ладно. Если мотор заведётся…
Мотор завёлся с полоборота. Заурчав, «тойота» выехала из ельничка и развернулась. Олег, глядя на рычажки и кнопки, не сразу мог сказать, где тут что, а руки помнили, безошибочно переключая передачу, отжимая сцепление, выворачивая руль.
Дорога завладела всем вниманием Сухова, и он радовался этому — не оставалось времени на переживания. А вот Пончик погрустнел, сидел, задумчив, смотрел за окно и не замечал пейзажей средней полосы.
Олег вёл «шайтан-арбу» осторожно, не разгоняясь. Навык-то имелся, но когда он в последний раз ездил? Вспомнить страшно. Он повёл головой, словно стряхивая с себя морок, паутину незримую. Не соединялись у него времена, ну никак. Умом он понимал, что он отсутствовал двадцать два года, а здесь, в 2007-м, вряд ли сутки-другие минули. Из прошлого он вернулся в прошлое… Нет, это не объять рассудком, не вместить так, чтобы на ум пошло. Он-то все эти годы жил, день за днём. Воевал, влюблялся, подвиги совершал, пакости учинял. И вот вернулся, наконец, в своё далёкое-далёкое прошлое, которое является далёким-далёким будущим… Нет, бесполезно себе объяснять, уговаривать здравый смысл. Это с пространством можно как угодно шутить — и вверх идти, горы покоряя, и вокруг света путешествовать, и на одном месте толочься. А время — это нечто иное, не четвёртое измерение («Эйнштейн, ты неправ!»), это вселенская потаённая громада, это незримый колосс, что приводит миры в движение, и слава богу, что «завод» не кончается в этом космическом будильнике…
И тут же с межгалактического громадья Олег уронил себя в серую плоскость буден. Ему представились проблемы с разницей между тем, каким он был, и каким стал. Похож ли он будет на своё фото в паспорте? А узнают ли его друзья? Соседи? Сослуживцы? Пустяки какие… С работы надо будет уйти — что ему там делать? Смешно даже опять превращаться в «офисный планктон», снова окунаться в скучную бумажную круговерть. Ему-то! Магистру Ромейской империи! Аколиту этерии! Багатуру и личному посланнику Бату-хана! Господи, голова кругом…
Друзья не узнают — это даже хорошо. Да и кто ему друг? Вот он, едет с ним вместе, сидит, печалится. Протоспафарий Александр. А прочие… Нет, он их ещё помнит, всех этих приятелей и приятельниц. Смутно, туманно, но помнит. Увидит когда — узнает. Но кто они ему теперь? Дрогнет ли у вас сердце, если удастся встретить того или ту, с кем рядом сидели на горшках в садике? Тут — то же самое. У него было много настоящих, верных друзей. Он не заводил их, они сами появлялись в его жизни. Валит, Олдама, Ошкуй, Крут Военежич, Воист, Алк, Слуда, Халид, Рада… Инегельд, Тудор, Халег, Турберн, Свен, Ивор, Игнатий, Ипато, Елена… Джарчи, Чимбай, Тайчар, Судуй, Хуту, Дана, Варвара… Это и есть его жизнь, была и остаётся. Триста ли годков минуло, семьсот или вся тысяча, неважно. Он сменил трое времён, а жизнь прожил одну. Ну, ещё не прожил…
Заправившись в Старой Ладоге на последнюю сотку, завалявшуюся в заднем кармане джинсов, Олег оценил юмор ситуации, лишь сев за руль.
— Умора, — сказал он, — у меня в багажнике золота и драгоценностей на миллионы, а в кармане ни копья!
Пончик вздохнул только.
Олег ехал по шоссе, направляясь к Питеру, и понемногу погружался в давным-давно покинутую реальность. Открывал для себя новое, вспоминал забытое.
Городские улицы навалились на него заполошным шумом и гамом, всяческой суетой и маетой. На Малой Морской он высадил Пончика.
— Донесёшь? — спросил Сухов. — Или помочь?
— Дотащу, — пропыхтел Александр, взваливая на плечо перемётную суму с мехами и подарками великого князя. — Звони!
— Как это? — натужно пошутил Олег и отъехал, борясь с желанием выжать педаль акселератора и проскочить к своему дому на полной скорости. В нём зрело желание запереться, укрыться, рос позыв к одиночеству. Одиночество… Вот его удел.
Добравшись до дома, Сухов поставил машину у подъезда. Выйдя, он заметил троих парней уголовного вида, оккупировавших лавочку у входа. Впрочем, их присутствие оставило его равнодушным. Три подвыпивших простолюдина, подумаешь… Босота. Быдло.
— М-мужик, — промычал один из парней, — слышь, мужик?
В это время Олег заметил кота Онуфрия и очень ему обрадовался.
— Ты чего, — заорал босяк, — не слышишь?
— Пшёл вон, — обронил Сухов, склоняясь к подбежавшему коту, чтобы почесать животинку за ухом.
Троица набросилась одновременно. Олег развернулся пружиной, работая на автомате — ребром ладони по шее, прямым в челюсть, локтём под дых. Драки не получилось, он просто раскидал всех троих, нанеся вред их здоровью, и даже не запыхался. Парни сочли за лучшее исчезнуть, а Сухов расхохотался. Его реально рассмешили эти алкаши, не годные даже в холопы. Напасть на багатура! Впрочем, откуда им знать, кто он и что он? Здесь другое время, иное бытие определяет иное сознание.
Онуфрий, старательно тёршийся о штанину, стал выказывать признаки нетерпения.
— Погоди, кот, — сказал ему Олег, — сначала я отнесу багаж. Ручную кладь, понял?
Перетаскав баксоны к двери, оббитой чёрным дерматином, он открыл её и вошёл в квартиру, почему-то ожидая встретить запах затхлости — он-то покинул её двадцать лет назад! А вот для Онуфрия минул день или два. Или три.
Свалив в угол шубы и доспехи, уложив в ряд баксоны с добычей, Олег отправился на кухню и заглянул в холодильник. На его счастье, нашлась початая пачка пельменей. И «сельдь тихоокеанская жирная х/к». И картошка!
— Картошечка… — простонал Сухов плотоядно. — Сколько ж лет я тебя даже не обонял!
Картошечку Олег решил сварить в кастрюле. Для пельменей отыскался ковшик.
— Ма-а-ау-у! — заорал доведённый до отчаяния Онуфрий.
— Цыц! — сказал Сухов.
Хорошенько поискав, он нашёл кусочек заветрившейся колбасы, но котяра был неприхотлив, он не стал обращать внимания на вторую свежесть продукта. Слопал, урча.
Переварив картошку, Олег почистил селёдку, нарезал лучка, брызнул сверху маслица. Водочки бы… Да ладно, и так сойдёт. И Олег принялся пировать.
Но день кончался неумолимо, подгоняя вечер. Онуфрий повертелся на кухне, понял, что больше ему ничего не перепадёт, и с достоинством удалился. Сухов остался один.
Он побродил по квартире. Обрадовался, вспомнив про ванную, и просидел в горячей воде больше часа, пользуясь всеми шампунями, что были в наличии. Но и водные процедуры подошли к концу.
Вытеревшись, переодевшись в чистое, Олег разложил свои сокровища. Драгоценности и золото — в одну кучу, меха — в другую, оружие — в третью. Вернись он со всем этим барахлом хотя бы лет пятнадцать назад, то был бы счастлив и доволен. Но не теперь. Теперь он стоял на краю пропасти в тысячу семьдесят лет, отделявшей его от Елены. И как ему заполнить сей разрыв? Как вернуть счастье, оставшееся на том краю?
Резко зазвонил телефон. Олег вздрогнул и замешкался, вспоминая, где трубка и как в неё говорить.
— Алло?
— Пр-рывет… — сказал Пончик на том конце провода.