– Вчера ночью она так не думала.
Помалкивал, короче, более-менее.
Антуанетта Конвей вошла, держа в руках стопку бумаг, захлопнула дверь локтем. Ринулась к своему столу.
Все та же стремительная походка, не отставай или проваливай. Высокая, как я, шесть футов, причем это намеренно: несколько дюймов роста за счет каблуков, наступит – хана вашему пальцу. Черный брючный костюм, недешевый, что там – шикарный, точно по фигуре; ни малейшей попытки скрыть форму длинных ног, изгибы бедер. Всего лишь проходя по отделу, она полудюжиной разных способов словно говорила: только попробуй вякнуть.
– Он признался, Конвей?
– Нет.
– Ц-ц. Теряешь хватку.
– Он не подозреваемый, дебил.
– И это тебя останавливает? Хороший удар в пах, и дело в шляпе – признание.
Не совсем обычная дружеская перепалка. Напряжение в воздухе, опасные уколы, почти на грани. Не могу сказать, в ней было дело, или просто день такой выдался, или у них в отделе всегда такая обстановка. В Убийствах всё по-другому. Ритм быстрее и безжалостнее, канат тоньше и натянут выше. Один неверный шаг – и тебе конец.
Конвей рухнула в кресло, тут же потянулась к компьютеру.
– Здесь твой дружок, Конвей.
Ноль внимания.
– Что, и миловаться не будете, он даже поцелуйчика не заслужил?
– Что за дерьмо ты несешь, придурок?
Шутник ткнул пальцем в меня:
– Он весь твой.
Конвей наконец меня заметила. Ледяной взгляд, темные глаза, пухлые губы плотно сжаты. Никакого макияжа.
– Ну?
– Стивен Моран. Нераскрытые Преступления. – Я протянул ей конверт с доказательством. Слава богу, что я не один из тех, кто приматывался к ней на курсах. – Вот это попало ко мне сегодня.
Она прочла надпись на фото, не меняя выражения лица. Обстоятельно рассмотрела карточку с обеих сторон, прочла показания.
– Ах, эта, – сказала, добравшись до имени Холли.
– Вы ее знаете?
– Допрашивала ее в прошлом году. Пару раз. Натерпелась по полной. Наглая маленькая стерва. Они все там такие, в этой школе, но она – из худших. С ней говорить как зубы драть.
– Вы считаете, ей что-то известно?
Проницательный взгляд, приподняла лист с показаниями:
– Как ты этого добился?
– Холли Мэкки была свидетелем по делу, с которым я работал в 2007-м. Мы с ней тогда поладили. Даже больше, чем я надеялся, судя по всему.
Конвей приподняла бровь. Она слышала про то дело. Что означало, слышала и обо мне.
– О’кей, – без всякой интонации, – спасибо.
Она развернулась в своем кресле, потыкала в кнопки телефона. Прижала трубку подбородком, откинулась на спинку кресла, перечитывая показания.
Хамка, моя матушка именно так назвала бы Конвей. Эта ваша Антуанетта — и косой взгляд исподлобья – немножко хамовата. Как бы не о ней лично или не только о ней, в целом о ее происхождении, и все такое. Акцент, взгляд, манеры. Дублин, кварталы бедноты; всего несколько минут ходьбы от тех мест, где я вырос, но в то же время – многие и многие мили. Мрачные многоэтажки. Граффити “под ИРА” и лужи мочи. Мусор. Отбросы общества. Люди, которые в жизни не сдали ни одного экзамена, но до буковки знали все лазейки в схемах начисления социальной помощи и с точностью до тысячных подсчитывали суммы своих пособий. Люди, которые не одобрили бы выбор профессии Конвей.
Некоторым нравится хамство. Им кажется, это круто, это и есть реальная жизнь, а если надо, от него легко избавиться и освоить приличные манеры и культурное произношение. Но хамство не выглядит так уж обаятельно, если вы выросли рядом с ним и вся ваша семья барахталась из последних сил, лишь бы только удержаться на поверхности. Я люблю деликатность, людей спокойных и мягких, мягких как бархат.
Я напомнил себе: вовсе не обязательно становиться лучшим другом Конвей. Достаточно быть просто полезным, полезным настолько, чтобы попасть в поле ее начальственного радара, и действовать дальше.
– Софи. Это Антуанетта. – Оказывается, когда она говорит с кем-то, ей приятным, голос меняется, становится мягче, в углах рта появляется на-многое-готова улыбочка, она почти кокетничает. Сразу становится моложе, к такой девчонке можно и подкатиться в баре, если набраться смелости.
– Да, хорошо. А у тебя? Слушай… У меня тут для тебя фото… Нет, дело Харпера. Меня интересуют отпечатки, но не могла бы ты заодно проверить и саму фотографию, а? На что снимали, когда, где, на чем распечатана. Все, что сумеешь выяснить. – Она поднесла конверт поближе к глазам. – И на ней наклеены слова. Вырезанные откуда-то, как в письмах про выкуп. Попробуй выяснить, откуда их вырезали, ладно? Да, знаю. Но сотвори для меня чудо. Пока, увидимся.
И повесила трубку. Вытащила из кармана смартфон, сфотографировала карточку: лицевая сторона, оборотная, поближе, подальше, детали. Отошла к принтеру в углу, распечатала. Вернулась за стол и недоуменно уставилась на меня.
Я не смутился.
– Ты все еще здесь?
– Я хотел бы работать с вами вместе над этим делом, – ответил я.
Усмешка.
– Не сомневаюсь. – Она уселась обратно в кресло, вытащила из ящика стола еще один конверт.
– Вы же сами сказали, что вам не удалось ничего добиться от Холли Мэкки и ее одноклассниц. Но мне она доверяет, даже симпатизирует, настолько, что принесла мне это. И если она согласилась со мной поговорить, наверняка убедит и своих подружек со мной побеседовать.
Конвей поразмыслила, чуть вращаясь в своем кресле из стороны в сторону.
– Ну что вы теряете? – настаивал я.
Может, акцент сыграл свою роль. Большинство копов родом из маленьких городков, из деревень; никто не любит хитроумных дублинцев, которые считают себя центром вселенной, когда всем известно, что на самом деле пуп земли – их родной Баллигленжопинг. А может, ей нравилось то, что она обо мне слышала. Как бы то ни было, она написала на конверте имя, сунула внутрь карточку. Сказала:
– Я отправляюсь в школу посмотреть на эту их доску, побеседовать кое с кем. Можешь поехать со мной, если хочешь. Если окажешься полезен, потолкуем, что делать дальше. Если нет – можешь проваливать обратно в свои Нераскрытые Преступления.
У меня хватило ума не завопить “Ура!”, поэтому я произнес лишь:
– Звучит неплохо.
– Тебе не нужно позвонить мамочке и сказать, что не вернешься домой?
– Мой босс в курсе. Нет проблем.
– Отлично, – констатировала Конвей. Решительно отодвинула стул. – Введу тебя в курс дела по дороге. За рулем буду я.
Кто-то тихонько многозначительно присвистнул нам вслед. Сдавленные смешки. Конвей даже не обернулась.
2
В первое воскресенье сентября пансионерки школы Святой Килды возвращаются с каникул. Они возвращаются в школу под ясным голубым небом, и лишь крошечные клинья птичьих стай, мелькающие в самом уголке картины, нарушают ее все еще летнее настроение. Возвращаются, радостно вереща, вопя свои приветы с тремя восклицательными знаками, напрыгивая друг на друга с объятиями в коридорах, пахнущих свежей краской и сонной летней пустотой; возвращаются с облупившимся загаром и летними приключениями, новыми прическами и выросшей грудью, из-за которой сначала кажутся чужими и отстраненными даже закадычным подружкам. И вот уже мисс Маккенна завершила свою приветственную речь; чайники и гостевое печенье убрали; родители разомкнули прощальные объятия и покончили с досадными наставлениями по поводу домашних заданий и сквозняков; несколько первогодок поплакали; последние забытые вещи возвращены на места, шум отъезжающих автомобилей все тише, глуше и, наконец, совсем растворяется в далеком внешнем мире. И все, что осталось, – девочки-пансионерки, кастелянша, пара сотрудниц, которым не повезло в первый же день вытянуть короткую соломинку, и собственно школа.
На Холли навалилось столько новостей и новых ощущений, что ей остается только держаться, сохранять непроницаемое лицо и надеяться, что рано или поздно она привыкнет. Она проволокла чемодан по плитке незнакомых коридоров жилого крыла в свою новую спальню; жужжание колес эхом разносилось под высокими потолками. Повесила на свой крючок желтые полотенца, расстелила на своей кровати одеяло в желто-белую полоску, все еще хранящее запах пластиковой упаковки и аккуратные фабричные складки. Их с Джулией кровати стоят у окна, Селена с Беккой все-таки позволили им выбрать. Отсюда, через стекло, под новым углом, территория школы выглядит по-другому: таинственный сад, полный укромных закутков, которые можно исследовать и использовать, если ты достаточно проворна.
Даже столовая выглядит иначе. Холли привыкла видеть ее в обеденные часы, бурлящую народом, трескотня и толчея, все перекрикиваются через столы, одной рукой едят, другой строчат эсэмэски. А в первый день ко времени ужина суета уже иссякла, девчонки сбиваются в маленькие кучки между длинными рядами пустых столов, лениво ковыряются в салате и фрикадельках, и в воздухе висит невнятное бессмысленное бормотание. Свет мягче, чем во время обеда, и почему-то вечером столовский запах гораздо сильнее, запах тушеного мяса и уксуса, нечто среднее между аппетитным и тошнотворным.
Впрочем, не все тихо бормочут себе под нос. Джоанна Хеффернан, Джемма Хардинг, Орла Бёрджесс и Элисон Малдун сидят через два стола от них, но Джоанна считает само собой разумеющимся, что все окружающие просто мечтают услышать каждое слово, исходящее из ее уст, и даже если это не так, большинство предпочитает с ней не связываться.
– Ну привет, это же написано в “Элль”, ты что, не читала? Это должно быть ваще обалденно, и, слушай, без обид, Орл, но согласись, тебе бы очень пригодился офигенный эксфолиатор!
– О боже. – Джулия морщится и выразительно потирает ухо, обращенное в сторону Джоанны. – Надеюсь, за завтраком она так не орет. А то я с утра не человек.
– А что такое эксфолиатор? – интересуется Бекка.
– Такая штука для кожи, – поясняет Селена. Джоанна и ее подружки используют каждый совет модных журналов по поводу того, что нужно делать с кожей, волосами и целлюлитом.
– Звучит как название удобрения.
– Как оружие массового поражения, – уточняет Джулия. – А они – армия дроидов-пиллеров, выполняющих приказы властелина. Эксфолиируем всё!
Она произносит это металлическим голосом да́лека, достаточно громко, чтобы Джоанна и компания резко обернулись, но к тому моменту Джулия уже цепляет на вилку пару фрикаделек и спрашивает Селену, не напоминает ли ей эта картинка вареные глазные яблоки, словно и думать не думает о Джоанне. Ледяной взгляд Джоанны обшаривает зал; затем она отворачивается к своей тарелке, тряхнув гривой так, будто она звезда и ее снимают папарацци.
– Эксфолиируем всё, – гудит Джулия, а потом продолжает обычным голосом как ни в чем не бывало: – Да, Хол, я все хотела спросить, твоя мама нашла те сетки для стирки?
Подруги давятся смехом.
– Извините, – гневно рявкает Джоанна. – Вы что-то мне сказали?
– Они у меня в чемодане, – отвечает Холли. – Когда разберу вещи, я… Кто, я? Ты меня спрашиваешь?
– Да неважно, кого угодно. Какие-то проблемы?
Джулия, Холли и Селена смотрят абсолютно невинно. Бекка набила полный рот картошки, чтобы скрыть свой страх, помноженный на восторг, и не расхохотаться в голос.
– Фрикадельки отстойные? – высказывает предположение Джулия.
И мгновение спустя – хохот.
Джоанна тоже смеется, а вслед за ней и прочие Далеки, но глаза остаются все такими же ледяными.
– Смешная ты.
Джулия морщит нос:
– О-о-о, благодарю. Я старалась!
– Хорошая мысль, – замечает Джоанна, – продолжай стараться. – И возвращается к своему ужину.
– Эксфоли…
На этот раз Джоанна почти поймала ее. Селена поспевает вовремя:
– У меня есть запасные сеточки, если вам нужно, девчонки. – Лицо сводит от сдерживаемого смеха, но она повернулась спиной к Джоанне, а голос спокойный и уверенный, никакого намека на веселье. Лазеры Джоанны сканируют окружающее пространство в поисках наглеца.
Бекка чересчур поспешно забрасывала в себя еду и в результате вдруг оглушительно громко рыгает. Она смущенно вспыхивает, но зато трем остальным подругам это дает долгожданный повод: они заходятся от смеха, утыкаясь головами друг в друга и едва не падая под стол.
– Боже правый, – высокомерно поджимает губы Джоанна, – ты просто омерзительна.
Она отворачивается, и вся ее отлично натасканная банда немедленно следует примеру атаманши, синхронно отвернувшись и поджав губки. Что вызывает новый взрыв хохота. Джулия давится фрикаделькой, краснеет и кашляет в салфетку, а подружки сползают со стульев, изнемогая от смеха.
Когда веселье в конце концов стихает, до них вдруг доходит осознание собственной дерзости. Прежде они старались ладить с Джоанной и ее компанией – весьма благоразумно.
– Что это было? – тихонько спрашивает Холли у Джулии.
– Что? Если бы она не перестала завывать насчет этого тупого “ухода за кожей”, у меня бы барабанные перепонки расплавились. И вот, пожалуйста – сработало.
Далеки съежились над своими подносами, бросая по сторонам подозрительные взгляды и демонстративно понизив голоса.
– Но ты ее почти взбесила, – шепчет Бекка, испуганно выкатив глаза.
– И что? – пожимает плечами Джулия. – Что она мне сделает, расстреляет? Где написано, что я должна терпеть эту стерву?
– Просто расслабься, и все, – советует Селена. – Если хочешь войны с Джоанной, у тебя впереди целый год. Нет нужды портить сегодняшний вечер.
– Да что такого-то? Мы вроде никогда и не были подругами?
– И врагами мы тоже никогда не были. А теперь тебе ведь придется жить рядом с ней.
– Вот именно. – Джулия разворачивает поднос, чтобы удобнее было дотянуться до фруктового салата. – Похоже, меня ждет веселый год.
За высокой стеной, тенистой улицей и еще одной высокой стеной воспитанники школы Святого Колма тоже вернулись с каникул. Крис Харпер бросил на кровать свое красное одеяло, развесил одежду в своем отделении гардероба, напевая непристойную версию школьного гимна новообретенным низким хрипловатым голосом, и радостно улыбнулся, когда соседи по комнате подхватили песню, дополнив ее соответствующими жестами. Прилепил пару постеров над кроватью, поставил на тумбочку новое семейное фото, завернул в старое драное полотенце многообещающий пластиковый пакет и засунул его поглубже в чемодан, а чемодан затолкал на гардероб. Оценил в зеркале, как свисает челка, и помчался на ужин с Финном Кэрроллом и Гарри Бейли. Все трое орут, нарочито громко хохочут, дружески подталкивают друг друга, хватая за руки, проверяя, кто стал сильнее по итогам прошедшего лета. Крис Харпер полностью готов к новому учебному году, дождаться не может начала; у него масса планов.
Жить ему остается восемь месяцев и две недели.
– Итак, что дальше? – спрашивает Джулия, когда они покончили с фруктовым салатом и отнесли свои подносы на стойку. Из загадочных глубин кухни доносится позвякивание посуды и перепалка на неизвестном языке, вероятно польском.
– Что угодно, – отзывается Селена. – Пока не засадят за уроки, есть время прошвырнуться в торговый центр или, если парни из Колма играют в регби, можно сходить посмотреть. Но до следующих выходных нам нельзя покидать территорию школы. Так что остается общая гостиная или…
Она уже направляется к выходу, и Бекка с ней. Холли и Джулия спешат следом.
Все еще светло. Школьная территория – это сплошная зелень, тянущаяся вдаль. Вплоть до нынешнего момента парк был зоной, куда Холли и Джулии ходить не полагалось; не то чтобы строжайше запрещено, нет, но девочки, не жившие в пансионе, могли попасть туда только во время обеда, а на это никогда нет времени. Но сейчас перед ними словно отодвинулась стена из матового стекла: цвета ослепительны, каждая птичка поет собственную неповторимую песню, тени в кронах деревьев кажутся глубокими и прохладными, как колодцы.
– Вперед, – командует Селена и мчится по газону, словно он принадлежит лично ей. Бекка следом. Джулия и Холли бросаются вдогонку, в это зеленое буйство.
За железной калиткой, в гуще деревьев внезапно обнаруживается переплетение аллей и тропок, о которых Холли и не подозревала прежде. Солнечные блики, трепет листьев, сплетающиеся над головой ветви, взгляд выхватывает лиловые брызги цветов – трудно поверить, что всего в двух шагах от этого великолепия проходит автомобильная трасса. Впереди чуть в стороне – темная коса Бекки и золотистые локоны Селены, взметнувшиеся синхронно, когда они разом поворачивают к небольшому холмику за аккуратными шарами кустов, подрезанных неведомыми эльфами-садовниками, а потом обратно – из пятнистых зарослей на яркое солнце. Холли даже приходится на миг прикрыть ладонями глаза.