Василь глубоко вздохнул и сделал шаг вперед.
Юлия Павловна сидела прямо перед сценой. Василь совсем близко увидел бледное лицо с тонкими чертами. Но неверное пламя свечей изменило все цвета, и он снова не смог разобрать, какого цвета глаза у барышни.
Василь… нет, Парис, принял золотое яблоко раздора у крохотного сатира и запел.
Юлия Павловна схватилась за сердце, чувствуя, как оно затрепетало тонко-тонко. Другой рукой она сжала пальцы Даши. Но не только на нее произвело впечатление пение юноши:
— Аки ангел… — прошептала Даша, и нижняя губа ее мелко задрожала.
Совершенно неземной голос, серебристый, переливчатый поплыл в душистых июньских сумерках. Он звал, манил, упрашивал, обещая счастье и несказанную радость.
Василь пел, не отрывая взгляда от барышни, и ему казалось, что слова арии сами собой рождаются на устах. Никогда еще ему не пелось так легко и вдохновенно. В глазах Юлии Павловны появились слезы, одна из них медленно скатилась по щеке. Василь невольно протянул руку, будто хотел смахнуть ее.
— Я жду любви, ищу, но тщетно…
Юлия Павловна слабо вскрикнула и вдруг упала на подушки. Даша вскочила и принялась растирать ладони хозяйки — та была в глубоком обмороке. Потрясение от прекрасного голоса и музыки оказалось слишком велико для ее впечатлительной и слабой натуры.
— Несите, несите же, дуры! В спальню несите! — закричала Даша на девок, приглашенных служить барышне, но теперь бестолково и испуганно жавшихся в сторонке. — Тьфу, древорукие! Да мужика позовите, мужика!
Василь одним прыжком перемахнул канделябры, оказался возле кресла барышни и остановился, пританцовывая на месте и не решаясь ее коснуться. Даша пихнула его в плечо:
— Тащи в дом, барышне плохо! Что встал?!
Василь осторожно и в то же время нетерпеливо приподнял легкое тело. Волосы, похожие на пепельные волны, коснулись щеки, и он ощутил нежный, едва уловимый запах чего-то легкого и свежего и терпкого. Бледное лицо оказался совсем рядом с его лицом. Висок с голубой жилкой находился в опасной близости от его губ. Василь несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь унять охватившее его возбуждение.
— Легче неси! — шипела Даша, награждая своих помощниц гневными взглядами, а порой и тумаками. — Ду-уры! Что вытаращились? За доктором пошлите!
Василь поднялся на крыльцо, Даша открыла и придержала двери, а потом побежала веред, указывая дорогу. Василь впервые зашел в господский дом. Он мало что заметил вокруг, только войдя в спальню барышни еще сильнее ощутил горьковатый аромат.
Даша зажгла свечку, и он с благоговением опустил девушку на постель. И остался стоять у изголовья на коленях, не в силах оторвать взгляда от прекрасного неземного лица.
— Что с ней? — спросил он с волнением.
— Что-что! — в сердцах бросила Даша, бегая по комнате. — Совсем ягодку мою заморили в городе этом треклятом! На, подержи!
Она сунула ему бутыль и вытащила пробку. Резкий запах нашатыря ударил в нос, Василь не удержался и чихнул. Даша смочила платок в нашатыре и помахала им перед лицом барышни. Сначала Юлия Павловна лежала неподвижно, потом чуть отвернула голову, морща носик.
— Барышня, миленькая, — ласково позвала Даша, растирая ее холодные ладони, — ну-ка, открывайте глазоньки!
Потом горничная спохватилась и принялась расстегивать платье барышни, чтобы ослабит корсет. Впопыхах она совсем забыла про стоящего рядом парня. Василь, словно в угаре, успел увидеть два нежных холмика, таких белых, каким, наверное, и первый снег не бывает. Он не сдержался и коснулся кончиками пальцев плеча Юлии Павловны, за что сразу же получил крепкий подзатыльник от Даши. Горничная схватила его за волосы и поволокла к дверям.
— Ты чего творишь, ирод! — зашипела она, выталкивая Василя вон из комнаты. — Ты думай, к кому лапы тянешь!
В это время девки, наконец-то, привели сельского лекаря. Василь знал его, он приходил к Алевтине. Даша подхватила лекаря под руку, провожая к постели, и показала Василю кулак через плечо.
Василь вышел, пошатываясь. Возле крыльца толпились актеры, все в гриме и костюмах, все испуганные. Они бросились расспрашивать, но Василь растолкал их и убежал вон из усадьбы. Ему никого не хотелось видеть, не то что разговаривать. От реки тянуло сыростью, но он не чувствовал холода, переживая радость и страх одновременно.
Странная это была картина: юноша в напудренном парике, с жирно обведенными сажей глазами и накрашенными помадой щеками, в блестящем камзоле по моде прошлого столетия, в тонких чулках и туфлях на котурнах бродил между берез и шептал что-то, припадая к белым стволам.
В каждом белеющем пятне ему чудилась Юлия Павловна. Юлия Павловна… Даже имя ее звучало, как песня, как заклинание. Василь снова и снова повторял ее имя на разные лады. Ему казалось, что он сходит с ума. Но другого объяснения охватившему его чувству он найти не мог. Хотелось бежать куда-то, совершить чудо, подвиг. Взлететь до луны и там петь.
Василь вышел на берег обрыва, где росли старые ивы, клонившиеся к самой воде. Ему очень нравилось это место. Здесь все напоминало Венецию, город, где он однажды побывал с отцом.
Луны не было, но звезды горели особенно ярко.
Не в силах сдержать чувств, Василь запел. Это была итальянская песня. Ее пели гондольеры, и она очень нравилась отцу. Итальянского языка Василь не знал, но память удержала все слова. И эта песня подходила к сегодняшней ночи, как нельзя лучше — от нее дрожало и сердце, и душа.
На следующий день Василь проснулся с жестоко саднящим горлом. Доложили Немчину, он прибежал сам, заставил открыть рот и поспешил снова вызвать доктора. Доктор прописал противное лекарство, которым надо было смазывать глотку.
Как только доктор уехал, повариха вылила в помои «басурманскую бурду», и принесла Василю полосканье — настойку подорожника, чистотела и березового листа.
Василь втайне радовался легкому недугу. Его разрешили от репетиций, и теперь он целиком и полностью был предоставлен себе. В другое время пошел на речку или провалялся на сеновале, но не сейчас. Дождавшись, пока крепостные разбрелись по своим делам, он прокрался к усадьбе и спрятался на заднем дворе за амбаром, поглядывая на дверь, ведущую к черному крыльцу барского дома. Парадным крыльцом пользовались в редких случаях, поэтому барышня или ее горничная должны были выйти здесь.
Ждать ему пришлось долго. Только ближе к полудню Даша соизволила показаться, потягивающая чай из глиняной обливной чашки.
Василь неслышно выскользнул из-за амбара и пошел по двору, будто бы только-только явился. За ним увязался Буян. Василь потрепал его по лохматым ушам, поздоровался с горничной, отвесив почтительный поклон, и спросил:
— Что барышня?
Женщина смерила его сердитым взглядом:
— А тебе какое дело, морда цыганская?
Василь вспыхнул, но промолчал, хотя кровь в нем так и забурлила.
— Ты, тетка, видно, сильно в жизни несчастная, — сказал он, как можно ласковее.
Черные малороссийские брови сошлись на переносице, женщина засопела, разглядывая Василя исподлобья.
— Я к тебе по-хорошему, по-доброму, а ты ругаться… Эх, тетка, тетка… — Василь присел на крыльцо, поглаживая Буяна, который тут же развалился на солнце, подставив пузо, чтобы почесали.
— Ты чей будешь? — спросила Даша уже добрее.
— Здешний, — ответил Василь, мысленно поздравляя себя. — Крепостной я.
— Не похож на крепостного, раз без дела шатаешься, — поддразнила горничная. — Дворовый или как?
— Нет, музыкант. Песенки перед барином пою.
— Подожди, подожди… Не ты ли, морда черная, барышню мою до спаленки давеча нес?
— Что, не узнала? — Василь посмотрел бесстрашно и ухмыльнулся.
— Как уж узнать-то, — обиделась Даша. — Когда пел — беленький был, как кочрыжечка, а теперь…
— Какой есть, — перебил ее Василь. — Что барышня-то, скажи? Лучше ей?
— Лучше, — Даша совсем забыла про чай и теперь крутила в руках кружку, не зная, что с ней делать. — А с голосом что? Сорвал от усердия?
— Простыл, — вздохнул Василь. — Влетело мне от Немчина…
— От кого?
— От Немчина. От куратора нашего, Генриха Ивановича. Видела, белый такой, на зайца похожий? Как раз по твоему вкусу…
Даша засмеялась и села рядом с ним.
— Тебя как зовут, паря? — спросила она.
— Чернов Василий.
— Васька, значит? Василек?
Василь посмотрел на горничную и улыбнулся как можно теплее. Женщина поперхнулась, закашлялась и покраснела, как рак. Потом засмеялась:
— Ух, глазастый! И глазки-то, как на картинке! Но нахал ты, паря, отменный! Смотри, как бы руки не отшибли за такие делишки!
Василь сделал вид, что ничего не расслышал.
Вскоре они с Дашей болтали, как старые знакомые. Горничная нашла в лице крепостного певца отменного слушателя. Его интересовало все — и где жили, и как доехали, и почему барышне неможется. Даша даже поделилась своими обидами на опекуна Юлии Павловны, и слово в слово повторила московскую обличительную речь.
— Приедет, все ему выскажу! — подкрепляя грозное обещание, она взмахнула рукой, чуть не выплеснув остывший чай.
«Спятила, тетка?» — хотел спросить Василь, но тут раздался свирельно-нежный голос, зовущий «душеньку Дашу», и горничная умчалась быстрее, чем успела узнать, что старый барин Александр Алексеевич преставился на минувшее Рождество.
Глава IV
Василя тянуло к барышне неимоверно. Освобожденный от репетиций, он выслеживал ее, как охотник дичь. Когда она гуляла с Дашкой по саду, он обычно прятался за кустами и в запущенных клумбах, проползая по-пластунски под лопухами и репейником. Если барышня завтракала, он пристраивался во дворе, чтобы хоть издали посмотреть на пепельную головку, украшенную синей лентой. Иногда барышня отдыхала в беседке. Это было особенно приятно, потому что тогда он мог видеть ее всю, не опасаясь быть обнаруженным. Он стоял в кустах сирени, как статуя, не смея шелохнуться и не чувствуя усталости.
Ах, какая она! Белоснежная и пепельная… а глаза должны быть синие. Непременно синие.
Он повторял это, как заклинанье. По ночам она снилась ему. Снилось одно только ее лицо, белоснежное, с удивительными глазами-звездами под соболиными бровями. И он просыпался, ощущая, как дрожит от нежности сердце. Чудо, как хороша!
В то утро Даша вывела воспитанницу в беседку. Саму ее ждали важные дела — стирку белья и одежды барышни она крепостным девкам не доверяла. Пообещав Юлии Павловне, что каждые полчаса она будет навещать ее, Даша удалилась, не заметив, что оставила девушку не одну.
Рядом с беседкой, на привычном уже месте стоял Василь. Горло у него уже прошло, но он соврал Немчине, что еще саднит, и выгадал денек рядом с барышней. То есть не рядом, а подле нее. И даже не подле, но это не важно.
На Юлии Павловне было белое утреннее платье. Шляпу она сняла и положила рядом с собой. Ее пепельные волосы, перехваченные лентой пониже затылка, спадали до самой талии. Хотя день выдался жарким, девушка зябко куталась в пуховый платок. На коленях ее лежала книжка, но Василь готов был поклясться, что барышня не прочитала ни одной строчки.
Он неловко пошевелился, и Юлия Павловна подняла голову. Василь застыл, надеясь, что его не заметят. Но Юлия Павловна отложила книгу, встала и прошлась прямо к тому месту, где он прятался. Глаза ее удивленно распахнулись, когда она разглядела сидевшего в кустах парня.
— Что же вы прячетесь? — спросила Юлия Павловна, распахивая глаза еще шире.
«Синие, — подумал Василь. — Точно, синие».
— Кто вы? — спросила Юлия.
«Не узнала», — подумал он, ощущая от разочарования почти физическую боль, и с тяжелым вздохом выходя из укрытия.
— Кто вы? — повторила Юлия с милой улыбкой. — И почему прячетесь?
Василь тяжело вздохнул, снял шапку и поклонился.
— Василий Чернов, — сказал он по-французски. — Раб ваш.
Юлия Павловна удивленно вскинула брови, услышав французскую речь. Потом, когда до нее дошел смысл сказанного, она смутилась. Запахнувшись плотнее в шаль, вернулась на скамеечку и взяла книгу. Василь остался стоять, не находя сил покинуть ангела во плоти.
Юлия Павловна, прикрывшись книгой, несмело окинула парня взглядом. На нем была синяя рубашка, поношенный пиджак, явно с чужого плеча, черные штаны в тонкую белую продольную полоску и хорошие сапоги — черные, с острыми носками, почти щеголеватые, начищенные до зеркального блеска. Потом она набралась храбрости посмотреть ему в лицо. Он показался ей очень красивым — смуглый, брови черные, прямые. Нос с еле заметной горбинкой, подбородок — упрямо выпяченный, губы очень яркие, пунцовые. Волосы — гораздо длиннее, чем обычно носили мужчины. Кудри падали ему на плечи и были черные, даже с отливом в синеву. Но самыми красивыми были глаза. Юлия Павловна взглянула и вспомнила…
— Вы — Парис! — и даже захлопала в ладоши, выронив книгу.
Василь проворно наклонился, поднимая ее. Это был французский роман.
Принимая книгу, девушка очаровательно покраснела.
— Я не сразу вас узнала, — сказала она, извиняясь. — Тогда вы были в парике… И совсем не черный!
Она засмеялась так весело и заразительно, что Василь тоже не смог удержаться от улыбки.
— Это грим все… — сказал он, проводя рукой по щекам, словно там еще могла остаться пудра.
— Мне очень понравилось ваше пение, — продолжала Юлия. — У вас чудесный голос.
Василь неловко хмыкнул. Доброжелательность Юлии Павловны и волновала, и немного пугала.
— Я ваш крепостной, — напомнил он ей.
Юлия Павловна потупилась, потом очень серьезно поглядела на него и сказала:
— Но это же не ваша вина.
И Василь понял, что небеса услышали его молитву и послали ангела во спасенье.
Что сделать, встретив ангела? Упасть перед ним на колени? Плакать благодарными и счастливыми слезами? Молиться, как на святыню, на туфельки с атласными лентами вокруг щиколоток?
— Спасибо, мадемуазель, — сказал Василь по-французски и отвернулся к реке, чтобы скрыть внезапно подступившие слезы. Никогда прежде такого не было. Василь посчитал это слабостью. Даже когда Сашка сказал, что его продают, он не изменился в лице, не доставил иудам удовольствия. А перед этой девочкой таял, как воск.
— Сядьте рядом, — сказала Юлия Павловна. — Мне хотелось бы узнать, у кого вы учились пению?
Василь осторожно сел, стараясь не коснуться коленом пышных складок платья.
— Ни у кого не учился. Как-то само получается.
— Спойте мне что-нибудь, если не трудно? — ужасно стесняясь, попросила Юлия и улыбнулась.
Василь в огонь бы пошел за такую нежную улыбку. Он прокашлялся, прочищая легкие.
— Что вам угодно, барышня?
— Что-нибудь народное. Знаете?..
Василь кивнул, собираясь с мыслями. Потом прикрыл глаза и запел. Это была старая песня об орле, который в одиночестве скитается на чужбине. Он любил эту печальную песню, созвучную его душе, и мгновенно забыл обо всем, выводя мелодию, которую помнил с детства, которую пела нянька.
Закончив песню, он открыл глаза, тяжело дыша. Юлия Павловна сидела, притихнув. По белоснежной щеке катилась слеза.
— Что это вы, барышня? — растерялся Василь.
Юлия Павловна достала платочек и виновато улыбнулась:
— Как грустно… Сколько вам лет?
— Скоро будет восемнадцать.
— Вы так молоды, а уже столько печали. Я приезжала сюда несколько раз, но вас не видела…
— Да, — Василь судорожно сглотнул, чрезмерно внимательно изучая резьбу на перилах. — Меня… привезли только прошлым летом. До этого жил в другом… доме.
Юлия Павловна поняла его и поспешила переменить тему:
— Я здесь первый раз летом. Так красиво… даже не знала, что летом так бывает.
— А где вы жили? — осмелел Василь.
— В Москве.
— Московская барышня? Я думал, там все только французский знают, а вы и по-нашему хорошо говорите…