Это заявление представляет собой смесь неискренности, самоуверенности и гордости. Драйзер с радостью обсуждал то, что Кеннел называла его любимым тезисом: человек, одаренный от природы большим умом, всегда оказывается впереди, а обладатель маленького невежественного умишки в борьбе за жизнь плетется сзади. Драйзер повторял эту мантру так часто, что Кеннел начала подозревать: для джентльмена он как-то слишком много протестует. Иными словами, большую часть своей сознательной жизни он изо всех сил старался казаться неординарным человеком. Комментарии Драйзера, разбросанные по всему дневнику, многое говорят о неназванных движущих силах, стоявших за этим «тезисом». Приведем несколько примеров. Беседуя с Бухариным, он воинственно спрашивает: «Можете ли вы назвать человека великого ума, вышедшего из пролетариата?» (см. стр. 289) – в устах всемирно известного писателя пролетарского происхождения это высказывание выглядит по меньшей мере странно. Или возьмем случай на борту судна в порту Гагры на Черном море, где пассажиры второго и третьего классов произвели на него почти животное впечатление: «Их огромная сбившаяся масса вызвала у меня ощущение тошноты» (см. стр. 394). Не нужно быть адептом Фрейда, чтобы по достоинству оценить такой «вербальный промах», сорвавшийся с пера американца – сына иммигранта. В том же духе он защищает американскую юстицию в деле Сакко и Ванцетти: «Я попытался объяснить отношение американского общества к иностранцам, которые не были натурализованы» (см. стр. 359).
Драйзер занимался подобными вопросами и спустя много лет. Он мог, например, в письме Менкену оправдывать свою преданность советской тематике собственными пролетарскими корнями: «Я знаю, что вы не цените обычного человека до тех пор, пока он не проникнется сознанием самоценности. Но я… Как вы заметили, Менкен, я, в отличие от вас, человек с пристрастиями. Я родился бедняком».
Собственно говоря, «личный» элемент приглушенно звучит уже в первых газетных статьях, написанных Драйзером после возвращения из России. Он рассуждает: в новой России, возможно, «в той или иной форме удастся устранить это страшное чувство социального страдания, которое так огорчало меня в Америке с тех пор, как я стал достаточно взрослым, чтобы понимать, что такое социальные невзгоды». Эта сторона его чувств к России стала более ясной в 1930-е годы, когда широко распространившиеся в Америке экономические проблемы побудили Драйзера рассмотреть социальные и политические корни его детских лишений. В процессе этого осмысления он пересмотрел свой предыдущий опыт: «Что касается коммунистической системы, какой я ее видел в России в 1927–1928 годах, то я за нее – обеими руками».
Русские всегда высоко ценили добрую волю Драйзера, печатали его книги и даже в 1968 году назвали его именем улицу в украинском угольном центре Донецка (бывшее Сталино). Но пока Драйзер находился в России, он оценивал советскую систему гораздо хуже – это он ясно дал понять, когда прощался с Кеннел: «Я лучше умру в Соединенных Штатах, чем буду жить здесь», – ворчал он (см. стр. 411). К этому моменту великий поклонник индивидуализма был совершенно измотан суровыми условиями поездки. Кеннел позже вспоминала о его состоянии так: «Как жалко теперь выглядел американский представитель! Его элегантное светло-серое пальто было все в грязи, его шарф истрепался, костюм был помят, галстук-бабочка утерян, а сам он давно не мылся». Он сидел в ожидании своего поезда; его бронхит усугублялся влажной русской зимой, грудь сжималась от боли, а носовые платки наполнялись быстрее, чем Кеннел успевала их стирать.
Кеннел опасалась, что злоключения последних дней пребывания Драйзера в России скажутся на его публикациях по возвращении в Америку. Но в письме к Кеннел от 24 февраля 1928 года Драйзер выражал надежду, что он избавился от ужасного настроения, которое преследовало его все последнее время, и заверял ее, что в своей книге он «не будет серьезно пытаться подорвать идеалистические представления». Он также прокомментировал новый факт из американской жизни, который резко изменил его оценку положения дел в России: «Кроме того, узнав, что здесь появились очереди за хлебом (впервые с 1910 года), я пришел в ярость, потому что здесь теряется слишком много богатства, чтобы такое допускать. Рассказывая о том, что я видел хорошего и плохого, я собираюсь противопоставить состояние дел там потерям, экстравагантности и социальному безразличию здесь. На меня может обрушиться очередная буря? Вот и хорошо». Так или иначе, подобное противопоставление стало для Драйзера стандартным инструментом, с помощью которого он всю оставшуюся жизнь критиковал американскую действительность. И, как он и предсказывал, бури были.
Томас П. Риджио
Принципы редактирования
«Русский дневник» Драйзера является частным документом, написанным в сотрудничестве двумя авторами. Использованный в этом издании шрифт отражает обе эти характеристики. Дневник является частным в том смысле, что он не был подготовлен к публикации, в силу чего научное издание текста такого дневника должно сохранять его предварительный, личный характер, насколько его можно передать в печатной форме. Публичные документы (романы, рассказы, эссе) обычно появляются в публичной форме – в них исправлены орфографические и грамматические ошибки, сделана стилистическая правка. В частных же документах эти функции обычно используются до тех пор, пока они не начинают серьезно влиять на понимание. Соответственно, в данном издании дневника сохраняются почти все орфографические ошибки, грамматические ошибки и другие особенности, внесенные как Драйзером, так и Рут Кеннел. Существенные исправления были внесены только для разъяснения самых путаных пассажей; чтобы облегчить читаемость, внесена также небольшая правка пунктуации.
Данный дневник является продуктом совместного творчества, поскольку он написан «в две руки»: Драйзер писал от себя, Кеннел – как от себя, так и от имени Драйзера. Это сотрудничество, важное для понимания дневника, показано путем использования разных начертаний шрифта: текст, написанный Драйзером, выделен курсивом, текст, напечатанный Кеннел, дан обычным шрифтом. Большинство записей в дневнике полностью сделаны либо одним, либо другим участником, но при написании некоторых страниц дневника его авторы действительно сотрудничали: Драйзер пересматривал и дополнял записи, сделанные Кеннел. Для читателя свидетельством такого сотрудничества является смена начертания шрифта.
Дневник почти полностью написан просто и ясно, без использования символов, диакритики или других «загогулин». Для расшифровки слов не требовалось почти никаких усилий. Несколько неразборчивых мест обозначены пометкой «[нечитаемое слово]». Пробелы, которые появляются в тексте, когда Драйзер не может вспомнить имя или термин, показаны как […]. Все подчеркивания, которые сделаны в оригинальном дневнике, даются именно подчеркиванием, а не курсивом. При редактировании дневник был разделен на шесть разделов, чтобы отразить этапы путешествия Драйзера: «В пути», «Москва», «Ленинград», «Возвращение в Москву», «По России» и «Прощание». При упоминании в дневнике лиц, литературных произведений, журналистских работ, общественных зданий и учреждений были сделаны соответствующие примечания. Советские чиновники невысокого ранга, с которыми встречался и беседовал Драйзер, идентифицированы не были. Мы также не пытались восстановить правильные названия всех городов и сел, которые писатель посетил в России. Упоминания известных личностей, например Толстого, Тургенева и Керенского, остались без примечаний. Несколько «темных» мест в тексте также разъясняются в примечаниях. При необходимости расшифрованы слова на других языках и исправлены самые серьезные ошибки, сделанные авторами в русском языке. Если примечания к тому или иному лицу, названию или термину отсутствуют, то это значит, что эти лица и места не были идентифицированы или редакторы посчитали, что они не требуют примечаний.
В оригинале дневника многие географические названия написаны неправильно. Драйзер и Кеннел часто делали свои заметки через несколько часов после проезда тех или иных станций и деревень, поэтому они не всегда правильно вспоминали их названия. В дневнике, посвященном России, возникла дополнительная проблема записи символов кириллицы буквами латинского алфавита. Ошибки в географических названиях могут смутить биографов и ученых-практиков, поэтому там, где это оказалось возможно, названия мест были исправлены с помощью карт и путеводителей 1920-х годов.
Имеются в дневнике и небольшие проблемы с датами. И Драйзер, и Кеннел иногда неправильно записывали день недели или год. Иногда Драйзер множил такие неточности, вычисляя дату следующей записи по ошибочно датированной предыдущей записи и тем самым внося ошибки дальше по тексту. Нам представляется, что нет никаких веских оснований для сохранения таких ошибок, поэтому они были исправлены, и исправления отражены в таблице в конце книги.
Оригинальный дневник является частью драйзеровского наследия – Dreiser Collection (MS Collection 30, Box 222), хранящегося в отделе особых коллекций библиотечного центра Ван Пельта – Дитриха Пенсильванского университета (Special Collections Department, Van Pelt – Dietrich Library Center, University of Pennsylvania). Дневник начинается как пачка чистых листов бумаги размером 150x228 мм, переплетенных в синий кожзаменитель. Архивисты, работавшие с дневником, карандашом проставили на каждом его листе порядковый номер. Текст дневника занимает листы с 1-го по 424-й; остальные листы остались пустыми. Один лист, существовавший между листами 20 и 21, был вырван (удалено окончание изложения разговора Драйзера с Хелен Ричардсон о том, будет она сопровождать его в поездке или нет). Прежде чем попасть в Университет Пенсильвании, дневник в течение нескольких лет после смерти Драйзера находился в распоряжении Хелен, и, вполне вероятно, что это она вырезала данный лист – возможно, для того, чтобы удалить информацию личного или интимного характера. Запись обрывается при описании разговора о паре сапожек, которые Драйзер должен был привезти для нее из России («может быть, красные?»). Теперь мы никогда не узнаем, получила она эти сапожки или нет.
Драйзер делал почти все свои записи на лицевой стороне чистых листов, используя чернила и карандаши различных цветов: голубой, синий, черный, фиолетовый, красный. Кеннел печатала свои записи на машинке на отдельных листах – тоже только на лицевой стороне. Большая часть листов, которые она передала Драйзеру, представляет собой копии, напечатанные через фиолетовую копировальную бумагу. Позже, в Нью-Йорке, Драйзер разрезал напечатанные ею страницы, своей рукой вносил в них исправления и дополнения и наклеивал их на страницы переплетенной пачки бумаги, тем самым значительно увеличивая ее объем.
Другие путевые дневники, сохраненные Драйзером, наполнены интересными материалами, привезенными из поездок, – фотографиями, открытками, квитанциями, меню, картами, телеграммами и письмами. Удивительно, но в дневнике почти нет такого материала, хотя он хранит несколько карандашных набросков, сделанных Кеннел, – это портреты Драйзера и людей, с которыми он встречался и у которых брал интервью. Два таких наброска воспроизводятся в данном издании.
Текстологический аппарат, приведенный в конце книги, имеет выборочный характер – в нем перечислены только те исправления, которые влияют на смысл изложения. Полный отчет об исправлениях будет храниться в коллекции Драйзера вместе с другими материалами, собранными во время подготовки данного издания.
Джеймс Л. У. Уэст III
Русский дневник Драйзера
<i>11 окт. 1927 года, вторник. Нью-Йорк</i>