Но была и другая сторона жизни Гельца. Никогда не отличавшийся послушанием, он не поддержал тельмановское руководство КПГ, и искал, уже в московской эмиграции, таких же оппозиционеров. 5 марта 1933 года в Москве на квартире супругов Германа и Эльзы Таубенберг Гельц присутствовал на встрече немецких коммунистов. Товарищи по партии собрались для того, чтобы послушать по немецкому радио результаты выборов в рейхстаг. На встрече был и Эрих Волленберг, немецкий коммунист, занимавшийся в партии военной работой, критически относившийся не только к руководству КПГ, но и к Сталину и другим советским вождям, которых он знал лично. О собрании стало известно ОГПУ.
В сентябре 1933 года в советских газетах появились некрологи Гельца, утонувшего 15 сентября в реке Оке во время своего пребывания в Горьком. По свидетельству перебежчика В. Кривицкого, работавшего в то время в ИНО ОГПУ и лично знакомого с Тельцем, последний хотел выехать за границу, что и послужило причиной его ликвидации чекистами. Вопрос об обстоятельствах гибели Макса Тельца остается открытым. Следует отметить, что Волленберг в 1934 году, используя иностранный паспорт, сумел выехать из СССР, где был позднее объявлен троцкистом и фашистским агентом, а их единомышленница Ценцла Мюзам, вдова убитого нацистами в концлагере поэта-анархиста Эриха Мюзама, приехавшая в 1936 году из Праги в Москву, была арестована НКВД.
Впрочем, целью спецопераций были далеко не только разведчики-«невозвращенцы» и отклонившиеся от «генеральной линии» иностранные товарищи. Так, в ноябре 1936 года ИНО НКВД, возможно, готовилась операция против бывшего председателя Учредительного собрания Виктора Михайловича Чернова. Будучи весьма популярным революционером, защищающим в первую очередь интересы российских крестьян, он не принял взятого большевиками курса, и, находясь в эмиграции, начал искать пути «исправления ошибок революции». Несколько раз он писал Сталину, а в ноябре 1926 года в Праге даже встречался с его личным посланником и вел переговоры по поводу своего возможного возвращения в СССР. Однако, посчитав, что его просто хотят заманить в Москву и расстрелять, от дальнейших контактов с советскими представителями Чернов отказался.
В дальнейшем Чернов возглавил «конструктивное» крыло эсеров и начал искать альтернативу большевистской политике в России. Благодаря его усилиям в конце 20-х годов стала выходить газета левых эсеров «Знамя борьбы», в которой печатались такие острые статьи, как «Голос революционеров из российских тюрем», «О причинах кронштадтского восстания», «О задачах левонародничества» и другие, получившие широкий резонанс среди русских эмигрантов. Но с началом в СССР коллективизации Чернов почувствовал за собой слежку со стороны агентов ОГПУ. Вот что пишет об этом Д. Волкогонов:
«Из архива ИНО ОГПУ явствует, что за Черновым следили сразу несколько агентов: „Лорд“, „Лоуренс“, „Лука“, „Сухой“. В сводке „Лорда“ от 30 ноября 1936 года подробно рассказывается, например, как с помощью дворника Г. Фурманюка установлено постоянное наблюдение за квартирой В.М. Чернова по улице короля Александра, 17, в Праге.
Подробно описываются соседи, окружение, подходы к дому, пути быстрого ухода из квартиры. Видимо, готовилась „акция“, но Чернов почувствовав неладное, выехал из города».
Благодаря тому, что Чернов вовремя сменил место жительства, ему удалось избежать гибели от рук советских агентов. А вот невозвращенцу Дмитрию Навашину повезло меньше, и в январе 1937 года он был убит в Париже в Булонском лесу. Это убийство, как и похищение генерала Кутепова, так и не было раскрыто французской полицией, что породило несколько версий гибели Навашина. А поскольку в советской и российской прессе о Навашине публикаций практически не было, то мы посчитали необходимым рассказать об это деле как можно более подробно.
Дмитрий Сергеевич Навашин родился в 1889 году в семье известного киевского профессора-ботаника, специалиста в области цитологии и эмбриологии. Решив в молодости стать юристом, он начал изучать юриспруденцию в Киевском университете святого Владимира. Тогда же он увлекся поэзией и приобрел некоторую известность как молодой поэт-символист. Позднее, уже будучи в Москве, он посещал московский Литературно-художественный кружок, где иногда читал свои стихи. Сохранилось даже письмо Валерия Брюсова Андрею Белому, написанное 4 апреля 1909 года:
«Дорогой Борис Николаевич!
Позвольте рекомендовать вам Дмитрия Сергеевича Навашина, молодого поэта, который читал мне свои очень интересные стихи и сказки. Надеюсь на ваше к нему внимание. Ваш всегда Валерий Брюсов».
Впрочем, Андрей Белый довольно сдержанно отзывался о произведениях Навашина: «…единственное их достоинство, — писал он, — та юная свежесть, которая присуща и многим другим начинающим, не попавшим однако на страницы „Северных цветов“».
Несмотря на поэтические упражнения, Навашин не забывал и о грубой прозе жизни. После окончания университета он некоторое время работал помощником присяжного поверенного в Москве, а затем поступил на службу в Петроградское отделение Главного управления Красного Креста на должность представителя Союза городов. Перед Первой мировой войной ему удалось сколотить некоторый капитал на финансово-промышленных операциях в Сибири, а когда начались боевые действия, его направили представителем Красного Креста в Копенгаген. В 1916 году он вернулся в Россию и тогда же вступил в масонскую ложу «Астрея», оставаясь с тех пор до самой смерти в радах «вольных каменщиков».
Когда произошла Октябрьская революция, Навашина чуть было не расстреляли. Как позднее рассказывал он сам, в связи с покушением 30 августа 1918 года на Ленина, совершенного Ф. Каплан, его арестовала ВЧК. Однако после того, как он пообещал чекистам «чудодейственные» планы экономического и финансового возрождения России, его под честное слово отпустили домой. И тогда он во избежание неминуемого расстрела немедленно бежал в Стокгольм. Но весной 1921 года Навашин неожиданно возвратился в Советскую Россию, где при содействии Л. Красина начал работать в наркомате внешней торговли. А затем после короткой командировки за границу его назначают директором Промбанка, которым он руководит в течение трех лет.
В начале 20-х годов Навашин был направлен в командировку в Париж. Официально он занимал должность технического советника торгпредства СССР и вице-директора (а позднее и директора) советского банка «Банк де Пэи дю Нор» на авеню де л’Опера, через который шла вся франко-советская торговля. Но кроме того, он являлся информатором ИНО ОГПУ и, как сейчас говорят, «агентом влияния». Вот что, например, пишет об этом в своих мемуарах Г. Беседовский:
«Помимо секретных сотрудников он (сотрудник парижской резидентуры ИНО ОГПУ Янович, он же 3. Волович — авт.) пользовался услугами некоторых чиновников торгпредства и банка, по роду своей деятельности встречавшихся с разными французскими политическими деятелями. Эти чиновники, под страхом увольнения, обязаны были представлять ему подробнейшие сообщения в письменной форме обо всех своих разговорах с иностранцами. Среди лиц, писавших такие сообщения, был и директор советского банка в Париже Навашин».
Надо отметить, что Навашин был достаточно ценным «агентом влияния», особенно в области экономики и финансов. Приехав в Париж, он на короткое время вернулся в масонскую ложу «Астрея», в которой состоял в России в 1916–1917 годах, однако затем перешел во французе кую ложу. Так что неудивительно, что вскоре у него завязались громадные связи во французских деловых и политических кругах. Среди его ближайших друзей были не только масоны Великого Востока и видные банкиры, но и министры и сенаторы Франции, например, министр путей сообщения Анатоль де Монзи, благодаря которому он вошел в местную ложу. При этом вокруг Навашина, по словам де Монзи, крутились десятки дельцов, занимавшихся учетом советских векселей на крайне выгодных для них условиях, поскольку в те годы советские векселя не учитывались в Банк де Франс. Не забывал Навашин и о научной деятельности, и, живя в Париже, выпустил две книги по политэкономии на французском языке, а также периодически публиковал статьи во французских журналах.
Но после бегства Г. Беседовского о связях Навашина с ОГПУ стало известно в эмигрантских кругах. А неутомимый разоблачитель советских провокаторов В. Бурцев в 1930 году на страницах газеты «Общее дело» открыто обвинил его в сотрудничестве с Москвой. После этой публикации состоялась личная встреча Навашина с Бурцевым, во время которой Навашин, якобы, не отрицал преступления сталинского режима и даже согласился с тем, что похищение генерала Кутепова — дело рук агентов ОГПУ. Но подобные акции он, по словам Бурцева, «находил неизбежными в условиях тогдашней русской жизни и говорил, что это только и позволяет большевикам спасать Россию». «О себе он говорил как о небольшевике, — пишет далее Бурцев, — но что он ради России должен поддерживать большевиков… Особенно он возражал мне, когда я называл его помощником чекистов».
Интересное описание деятельности Навашина во Франции было дано после его убийства и в статье «Таинственный Навашин», опубликованной в эмигрантской газете «Меч» от 13 марта 1937 года:
«В 1922 году мы застаем Навашина уже в Париже, в качестве агента „КРО“ — отдел экономической и финансовой разведки Чека. Начальником этого отдела был Артузов. Навашин за свою работу в Париже получал хорошее вознаграждение — около 800 долларов в месяц. Деньги он получал через небезызвестное общество „Аркос“, во главе которого стоял Скобелев, бывший министр временного правительства Керенского. Сам Скобелев был назначен на свой пост благодаря влиянию Навашина. В это время финансовой работой большевиков за границей заведовал Красин. Общество „Аркос“ служило ширмой для коммерческой работы большевиков во Франции, где в 1923 году они не могли еще выступать открыто.
Задачей Навашина было устройство коммерческих дел и примирение левых французских кругов с большевиками. В обоих отношениях Навашин преуспевал. Участие СССР в известных Лионских ярмарках началось благодаря его стараниям. Он же добился расширения франко-советского товарообмена.
Политическая работа Навашина сводилась к пропаганде в масонских кругах. Навашин был видным масоном. В это время масонство в СССР подвергалось сильному преследованию. В 1924 году, когда во Франции пришел к власти левый картель, Навашин процветал. Он вращался в правительственных кругах. Масонам он обещал, что в СССР их деятельность снова будет разрешена. Чека согласилась на это, желая поднять авторитет Навашина во французских кругах. Видные масоны в СССР были выпущены из тюрьмы. Ложи в Москве и Ленинграде были восстановлены. Но одновременно эти ложи были взяты под пристальное наблюдение Чека. Специальный отдел Чека под руководством Пивоварова проводил это наблюдение.
Когда советские масонские ложи в Москве и Ленинграде хотели восстановить связь с ложей „Великого Востока“ во Франции, то эта связь осуществлялась через двух доверенных курьеров — Окурко и Богуна, — оба агенты Чека. Эти люди втерлись в масонскую организацию через посредство „брата Навашина“. Таким образом, Пивоваров и его высшее начальство, Дзержинский, были в курсе дел не только русских, но и французских масонов».
Деятельностью Навашина во Франции интересовались не только русские эмигранты, но и, весьма вероятно, представители западных, в том числе британских, спецслужб. Прямых доказательств тому нет, но в цитируемой выше статье «Таинственный Навашин» по этому поводу говорится следующее:
«Таким образом, Навашин успешно вел в Париже свою работу, что в конце концов обратило внимание могущественной и деятельной английской контрразведывательной организации, известной под именем „Интеллидженс Сервис“. Эта организация постановила привлечь Навашина к сотрудничеству. Тут, по-видимому, были пущены в ход сразу две пружины. Во-первых, Навашин имел какие-то связи с „Интеллидженс Сервис“ еще во время великой войны в России, где эта организация работала очень энергично, и роль ее была довольно двусмысленной. Навашин сохранил связь с этой организацией и впоследствии, в первое время революции. Таким образом, Навашин был, вероятно, в ее руках. С другой стороны, „Интеллидженс Сервис“ решило воздействовать на громадное честолюбие Навашина, который мечтал о политической роли. Перед ним раскрыли самые радужные перспективы, если он согласится работать на постепенное „примирение большевиков с Западом“.
Тем крупным агентом английской организации, которому было поручено привлечь Навашина, был бывший офицер английской армии Виктор Лич. По поручению своей организации, он вел ожесточенную борьбу с большевиками в первые годы революции. Он последовательно участвовал в попытках переворота — латыша Берзина, в восстаниях в Ярославле, Самаре, Казани, Пензе. Он помогал в организации и снабжении антибольшевиков деньгами. Он принимал деятельное участие в работе „Центрокаспа“ — якобы независимого правительства, обосновавшегося при английской поддержке в Баку. Все эти попытки провалились. Теперь он явился к Навашину в Париже, переговорил с ним, и, после некоторых колебаний, Навашин согласился сотрудничать с „Интеллидженс Сервис“ — все в той же экономической области. Он должен был снабжать английскую разведку данными об экономике СССР…
Навашин стал агентом английской разведки „№ 178“. Он продолжал свою работу, систематизируя для англичан сведения об экономике СССР и ведя пропаганду во французских кругах. В скором времени Навашин был вызван в Берлин, в советское полпредство. Его хотел видеть крупный чекист-ревизор Гольденштейн, приехавший за границу, чтобы наводить порядки среди агентов. Но сам Гольденштейн не стал разговаривать с Навашиным, а сдал его на руки одному из своих помощников Миронову. От этого последнего Навашин узнал, что ему нужно выехать в Москву. Навашина пожелали видеть стоявшие в то время у власти Ягода и Трилиссер.
Навашин опасался ехать в Москву. Он испросил разрешение предварительно закончить некоторые дела в Париже, что ему было позволено. Тут Навашин встретился с Личем и сообщил ему о вызове в Москву. „Интеллидженс Сервис“ дало Навашину крупные деньги (5000 фунтов) и указало, что в СССР он должен войти в связь с двумя агентами английской разведки — Василием Шпиреном и Андреем Чернухиным, из которых последний был служащим Наркомвнешторга. Навашин поехал в Москву».
Впрочем, в Москве Навашин долго не задержался, и вскоре вернулся во Францию. Но оба английских агента, Шпирен и Чернухин, были расстреляны ГПУ (в 1928 и в 1929 году). Разумеется, эта поездка в Москву не была для Навашина единственной — за время работы в Париже он неоднократно бывал в СССР по служебным надобностям. Однако в 1931 году, когда ему предложили вернуться в Москву и занять высокий пост в одном из комиссариатов, он вдруг решил остаться во Франции. Впрочем, невозвращенцем он стал без лишнего шума, уволился из банка и ушел в частную жизнь.
Но при этом материальное положение Навашина не изменилось. Он по-прежнему жил в особняке, который обходился ему около 20 тысяч франков в год, бывал на приемах у государственных деятелей Франции, принимал их у себя, держал двух секретарш и по утрам ходил гулять в Булонский лес с двумя породистыми собаками. Что до его политических пристрастий, то тут есть смысл вновь процитировать Бурцева:
«Как ни был Навашин близок к большевикам, он после 1930 г., несмотря на их вызов, ехать в Россию не решился, и с партией большевиков формально порвал. Но по существу он все время продолжал поддерживать связи если не с центральными организациями, где господствовал Сталин, то с теми оппозиционными течениями, где организаторами были Пятаков, Раковский и другие».
О том, что Бурцев близок к истине, говорят несколько фактов. Во-первых, Навашин был близким другом Семена Борисовича Членова, который еще до революции состоял в подпольной социал-демократической организации, объединяющей воспитанников средних учебных заведений Москвы и курировал ее по указанию Н. Бухарина и Г. Сокольникова, тогда членов Московского комитета РСДРП(б). После революции Членов работал в наркомате внешней торговли, а в 20-х годах находился во Франции в качестве юрисконсульта советского полпредства в Париже. Вернувшись в СССР, он стал в НКВТ главным юрисконсультом, а в 1936 году был арестован НКВД. Следователи планировали пустить его в качестве одного из фигурантов по делу, «параллельного антисоветского центра» вместе с Пятаковым и Радеком, но Сталин по только ему известным причинам вычеркнул его фамилию из списка обвиняемых и заменил другой. Во-вторых, когда 23 января 1937 года в Москве начался процесс над Пятаковым, Радеком, Сокольнковым, Серебряковым и другими (т. н. «процесс семнадцати»), где многие подсудимые были друзьями Навашина, он публично высказал несогласие с предъявленными им обвинениями, отстаивая тем самым репутацию старых большевиков и обличая террор, развязанный Сталиным. И в-третьих, после публикации материалов следственного дела бывшего начальника ИНО А. Артузова не осталось никаких сомнений в том, что Навашин до конца своих дней оставался его наиболее доверенным агентом во Франции. Интересно и то, что убили Навашина через два дня после начала московского процесса — 25 января 1937 года.