— А пошли посмотрим? — предложил Турецкий.
— Да зачем тебе? — скривила личико Оксана.
— А просто так. Когда хочешь представить себе «героя», неплохо знать о нем как можно больше — где живет, с кем, какие у него бывают радости, какие огорчения. Это — характер человека, Оксаночка, из таких незначительных деталей он и складывается. И когда ты его представишь мысленно, становятся понятными причины тех или иных поступков человека, понимаешь? Разве вам преподаватели этого не говорили?
— Очникам, наверное, говорят, а нам? Нам бы побыстрее зачеты и экзамены сдать да дипломы получить, чтобы освободить секретарские кресла… Если хочешь, пойдем, здесь недалеко, а может, потом? Темнеет уже, я домой должна вернуться не позже двенадцати. Папа у меня добрый, но закон есть закон.
— Молодец! Вот теперь я убедился, что ты действительно самостоятельная единица. Только очень ответственный человек может чувствовать себя полностью свободным и поступать так, как желает. И это — тоже закон. Все, пошли ужинать. А потом я тебя провожу, и ты, если захочешь, покажешь, где он живет…
Метрдотель, с которым Александр Борисович, оставив на минуточку Оксану, переговорил тет-а-тет, предоставил им столик на двоих в верхнем зале, в тени огромной пальмы. Раньше здесь был Зимний сад, а теперь — неизвестно что, но все равно красиво, под какого-то из Людовиков, наверное.
Вернувшись к Оксане, он нашел ее в окружении густоволосых молодых мужчин, которые были очень недовольны тем, что их захотели лишить общества красивой «жэншыны». Просто Александр Борисович повернулся спиной к Оксане и лицом к ним и «нечаянно» распахнул пиджак, продемонстрировав плечевой ремень кобуры, и вопросительно посмотрел персонально каждому в глаза. Ответных вопросов не возникло, джигиты тихо растаяли в воздухе.
Оксана смеялась:
— Чем ты их так?
— Потом обязательно покажу! — с кавказским акцентом, делая при этом зверское лицо, ответил он.
А когда они уже устроились за столиком, он наклонился к ней и, взяв ее руку, сунул себе под мышку. Она ойкнула и с восторгом уставилась на него.
— Так это у тебя?.. — догадалась она.
— Ага, — спокойно подтвердил он, — должен же я тебя защищать, раз уж взялся, верно?
Она едва не закатила глаза от счастья. Ребенок? Или очень впечатлительная? А может, она в нем просто мужчину увидела, а не тех «голубых», что собирались у Липского? А, кстати, сам-то Хакель этот, он не гей, случайно? Внешность у него подозрительная. И если это действительно так, тогда многое понятно! Ай-я-яй! Неплохое открытие…
Оксана была совсем не голодна, да и Александр все-таки основательно поужинал у Славки, поэтому остановились на легких закусках под хорошее вино, и Турецкий предложил сделать выбор девушке. Ему же было в принципе все равно.
Они что-то жевали, запивали легким и очень приятным вином, и разговор вертелся вокруг все той же «Секретной почты». Турецкий ставил незамысловатые вопросы, а Оксана, возможно, и не подозревая, что открывает постороннему важнейшие редакционные секреты, рассказывала, кто у них чем занимается, кто ей нравится, а кто нет и почему. То есть она складывала из мозаики собственных впечатлений общую картину жизни газетного коллектива. А наблюдательность ее, как уже отмечал для себя Александр, была просто сказочной.
Она вспомнила, например, что незадолго до злосчастной публикации Лев Зиновьевич, ну, Левка, примчался в редакцию с утра пораньше, был взволнован и словно бы немного не в себе. Потом они заперлись с главным в его кабинете, велели не беспокоить и долго о чем-то дебатировали — громкие голоса были слышны сквозь запертую дверь, но к словам Оксана, естественно, не прислушивалась. Позже к ним присоединились Стас и второй, оба — из холдинга, что были сегодня, а тогда, видимо, приехали специально. И снова в кабинете что-то горячо обсуждали. Почему горячо? А Левка, обычно бледный, как от малокровия, выскочил в конце из кабинета с лицом свекольного цвета — таким Оксана его еще не видела ни разу, даже когда он у себя дома, на той вечеринке, куда она попала, упился до чертиков и Эдя, на удивление по-братски, ухаживал за ним. И это Эдгар, от которого доброго слова обычно не добьешься! Такая вот зарисовка…
Главный врал Турецкому — никакой специальной редколлегии, которую собирают, когда готовятся к печати материалы, особенно острые или скандальные, не было. А по мнению Оксаны, которая сама же и рассылала конверты со статьей по адресам членов редколлегии, заведомо зная, что доброй половины из них нет в России физически, это была, вообще, чистая формальность, само обсуждение «Палача» началось и закончилось именно в тот день у редактора. И когда номер появился на прилавках, главному стали звонить. Несколько звонков — она просто помнит, ибо по привычке записывает у себя в тетради, для памяти — были из правительства, с Краснопресненской набережной. На все такие звонки отвечал только сам Эдя, ни замам, ни кому другому не перепоручал, о чем строго предупредил Оксану. Дважды звонили из Администрации Президента, им тоже что-то было надо. Видимо, именно эти звонки пугали главного больше других, потому что он потом ходил мрачный и куда-то постоянно уезжал — по полдня его не было. Наверное, к спонсорам бегал объясняться.
Кстати, на редакционной летучке, где постоянно обсуждаются вышедшие номера, реакция на материалы и прочее, двое заведующих — ну, как бы сказать? — отнеслись не очень доброжелательно к этой статье. Эдя им тут же дал полный отлуп, заявив, что те, кому не нравится политика издания, могут подать заявления об уходе, и эти заявления будут немедленно удовлетворены. Критики стихли. А главный тут же распорядился выдать денежные премии отделу и тем сотрудникам, которые принимали личное участие в подготовке материала. Самую большую — пятьсот долларов — получил заведующий отделом. Остальным — по сотне. Левке был вручен конверт, и сколько там было, Оксана не знала, но наверняка побольше, чем заведующему.
— У вас разве в долларах платят? — слегка удивился Турецкий.
— Да нет, конечно, в рублях, в деревянных. Расписываются в получении как бы рублей, а на руки им выдает главбух «зелеными» — такая вот внутренняя договоренность.
— Но ведь в рублях можно написать любую сумму, верно? — улыбнулся Турецкий.
— Конечно, — улыбнулась и Оксана. — Я тоже по ведомости получаю пять тысяч рублей, большая для кого-то зарплата, а Серафима выдает мне конверт с тремя сотнями баксов — немного, но в других редакциях платят меньше. Иногда еще Эдя от своей щедрости подбрасывает сотню-другую, как премиальные. Это уже без всякой ведомости. Спонсоры, наверное, выдают, а отчетности на какие-то суммы не требуют.
— А члены редколлегии у вас хорошо получают?
— Вот это уже их секреты, я не могу знать, конверты Эдя вручает лично. Но опять же по общей ведомости — копейки. Если не знать этой механики, вряд ли человек стал бы с нами работать. А с другой стороны, имя постоянно на слуху, материалы идут вне очереди, гонорары приличные — ну, для кого как, это естественно, опять же и командировки… Жить можно.
В общем, ничего нового девушка Турецкому не открыла — сейчас, к сожалению, повсюду так, каждый хочет получить побольше, а налогов заплатить поменьше. Вот и торжествует в обществе этот «зеленый» нал.
Оксане захотелось потанцевать, и Турецкий отвел ее на площадку, где вовсю резвился оркестр бородатых и одновременно лысых мальчиков, изображавших совершенно отвязный рок. Там еще гуляла свадьба, было много молодежи, и Александр Борисович вдруг почувствовал себя несколько не в своей тарелке. А вот Оксана быстро нашла свое место. Едва они вернулись к столу, как ей посыпались предложения — гости на свадьбе не упустили из виду такую оригинальную куколку и стали откровенно надоедать своей навязчивостью.
Турецкий, чтобы не показать себя деспотом, раз отпустил девушку с молодым человеком, другой, а потом увидел, что она уже пристроилась со своим кавалером за свадебным столом и что-то залихватски пьет из высокого бокала — шампанское, наверное. Эксперименты пора было кончать. И когда девушка снова поднялась с тем парнем, чтобы продолжить танцы, Александр Борисович решительно вынул из его цепких рук Оксану и повел ее к своему столу. Парень попробовал было «выступить» — его успокоили товарищи. Но он все равно злобно поглядывал на Турецкого.
Ну, правильно, вот только этого Александру Борисовичу и не хватало. И он не нашел ничего лучшего, как сослаться на позднее время, а ей надо быть дома к двенадцати, и еще она ему кое-что обещала. Но у девушки блестели глаза, видать, «самостоятельная единица» немного все-таки перебрала, и некоторые контрольные функции ее организма отрубились.
Нет, силу не пришлось применять, но настойчивость — в полной мере.
Проходя через зал к лестнице, Турецкий заметил того парня, который решительно покинул стол и двинулся за ними. На лестнице он догнал их и схватил Оксану за руку, резко повернув ее к себе. Она вскрикнула. Парень чуть покачивался и кривил губы в презрительной ухмылке.
Был он достаточно крепок, спортивен, как говорится, и не видел причин, по которым кто-то мог помешать ему взять девушку, которая ему понравилась. На Турецкого он просто не смотрел, считая этого дядю, пусть еще и не старого, пустым местом. И в этом была его главная ошибка.
Александр Борисович посмотрел вверх, потом вниз, убедился, что на лестнице никого в данный момент нет, а много времени ему и не требовалось. Ни слова не говоря, коротким точным ударом в солнечное сплетение он заставил парня согнуться и следующим-ударом ребром ладони по шее, сзади, отправил его в глубокий, надо полагать, нокаут. Потом придержал его двумя руками и прислонил спиной к стене, по которой тот и стал сползать на площадку.
— А теперь бежим! — схватив Оксану за руку, шепнул он ей на ухо. — Пока нас не догнали! И не отлупили!
Она как-то смешно взвизгнула, и они, не разнимая рук, кинулись вниз. Так, со смехом, и покинули ресторан. И только на улице она глубоко выдохнула и грудью привалилась к нему, обхватив за спиной руками.
— Ну, ты даешь, блин… — прошептала в восхищении.
«Что ж, — подумал Турецкий с юмором, — и реакция правильная, и слова нашлись те, которых истинно недоставало…»
Он не собирался «воевать», и поэтому они быстро ушли с освещенного пятачка у входа, обогнули здание, завернули на Старый Арбат и отправились вглубь между вычурными и какими-то совершенно неуместными фонарями, которыми почему-то гордится архитектурная общественность столицы, к Староконюшенному переулку, чтобы по нему выйти к Сивцеву Вражку.
Девушку что-то мучило. Может, раскаяние за то, что она невольно подвела, подставила того парня? Или ей было немного зябко от пережитого волнения? Она залезла рукой под пиджак Турецкого, обняла его за спину и вот так шла-тащилась, прижавшись к нему всем телом.
— Слушай, Саша, — «разродилась» наконец, — а где ты так научился? Раз, два и — в полный отруб?
— Жизнь научила… Я ж не с дураками имею дело, а с настоящими бандитами, с убийцами.
— Так у тебя же пушка, — проявила она «профессиональную грамотность», — показал бы, он бы и стих, как те армяне.
— Во-первых, почему ты считаешь, что те мужики были армяне? А во-вторых, пушка у меня, как ты говоришь, чтобы тебя защищать, а не пугать дураков, ясно?
— Так, — упрямо тряхнула она головой, — отвечаю на первый. Они армяне, потому что я некоторых из них знаю, они в магазине напротив нашего дома работают. А второе? А что было второе? Ах, тот дурак? Ты знаешь, ты действительно угадал, он не просто дурак, а настоящий козел. Пригласил к столу, сел рядом и сразу, без спроса, полез мри трусики щупать, представляешь? А еще он здоровый, по морде ему не дашь, сам кого хочешь задавит. Ну и выпил хорошо…
— Надо быть осторожной, — нравоучительно заметил Турецкий.
— С тобой? — Она резко отстранилась и закинула голову, чтобы взглянуть ему в глаза. — Или с кем-то еще? — Он не успел ответить, потому что она добавила: — А мы уже пришли. Вот дом, который ты хотел видеть, — Она мотнула головой в сторону угрюмого огромного дома за своей спиной. — А вон окна его квартиры, видишь, на пятом этаже, между колоннами, или как там они называются?
— Пилястры это, — подсказал Турецкий. — Так с какой стороны — справа или слева от них?
— В середине, — не оборачиваясь, ответила она. — Чего ты так смотришь?
— Ничего, взгляни сама, там свет горит. Несмотря на поздний час. А ты говорила, что его нет в Москве. Может, кто-то из его семьи?
— Какой еще семьи? — фыркнула она, обернулась, посмотрела и с недоумением пожала плечами. — Действительно, — подтвердила не очень твердо, ибо ее выдало «трудно произносимое» в определенных обстоятельствах слово «действительно» — немного развезло девушку на улице. — А кто там может быть? Неужели Левка вернулся уже? Нет, Эдя же звонил ему сегодня, в конце дня. Я знаю, он в Бостон звонил. А как же?
— Ну что, у него не может быть здесь родных или знакомых?
— Знакомые — наверно. А семьи у него быть не может. — Она странно хихикнула и снова прижалась к Турецкому. — По-моему, он вообще не по женскому делу, понимаешь?
И Александр Борисович вмиг почувствовал себя неуютно, ощутив, как ее упрямая прохладная рука ловко скользнула под ремень его брюк, вниз по животу и замерла, вцепившись острыми ноготками в живую плоть. Еще мгновение, и Турецкий понял, что для полноты сегодняшних впечатлений ему не хватало только этого — объятий посреди улицы, под фонарями с оранжево-желтым раздражающим светом, и вдобавок сексуальных игр с полураздетой девицей — именно так и смотрелся ее восхитительный наряд. Но беда была в другом — она, кажется, входила во вкус собственных развязных действий и собиралась уже сползать по нему, пытаясь опуститься на колени.
Нет, пора с этим кончать. Мозги у девушки, видно, затуманились, и она потеряла ощущение реальности. Начиталась, понимаешь, своих французов…
Он взял ее руку, осторожно вынул наружу, затем, приподняв, запрокинул ее голову, изображая жуткую страсть, впился в ее губы, одновременно ощущая, как ее острый язычок словно запрыгнул ему в рот, наконец, оторвался и прошептал с придыханием:
— Нет, только не здесь!
По идее, эту фразу в настоящий момент должна была «выдохнуть» она, но так уж получилось. И подтекст заключался бы тоже в другом — «я хочу тебя». Простенько этак, без словесных изысков.
— А где? — В ее вопросе прозвучала целая гамма чувств, демонстрирующих, что она готова отдаться ему немедленно, но ее несколько сбил с толку собственный вопрос: «Где?»
— В двенадцать ты, к сожалению, должна быть дома, — напомнил Турецкий ласковым голосом, полным печали оттого, что у них сегодня, кажется, не получится отдаться друг другу ввиду жестких обстоятельств. Что, в общем-то, и не входило в планы Александра Борисовича.
Больше того, он надеялся, что вспышка страсти, навеянная все теми же обстоятельствами, у Оксаны пройдет безболезненно, и уже завтра девушка будет в полном порядке. А может, даже и не вспомнит об этой минуте. А потом ведь есть еще у вопроса и этическая сторона — в первый же вечер! Как-то обычно у них, у женщин, это своего рода табу. Впрочем, даже когда времена меняются, какие-то принципы остаются, и примером тому — та же Люба.
Чего это она вдруг вспомнилась? Ох, как сложно с ними, с этими красивыми женщинами, одна из которых в данный момент висела на нем, как сверкающая игрушка на новогодней елке. И осознавала свой долг «самостоятельной единицы», медленно, правда.
Александр же Борисович просчитывал в голове варианты, смысл которых заключался в вопросе: почему у Липского, если он в Штатах, горит в московской квартире свет? И вразумительный ответ не находился. А это было Турецкому очень важно — если Лев Зиновьевич тут, то писателю сильно не повезло. Но как проверить?
И явилась мысль. Турецкий аккуратно освободил руки девушки, развернул ее и повел к дому, в котором она жила. Но, поглядывая на окна квартиры Липского, не терял их из виду. Наконец, удалившись настолько, чтобы выглянувший из окна на улицу человек, который мог там находиться, их не увидел, достал свой сотовый телефон и стал объяснять Оксане, что ей следует сделать, прежде чем они расстанутся до завтра. Именно до завтра — ни раньше и ни позже, это в том случае, если у нее не пропадет желание. И понял, что у нее уж точно не пропадет, — это она сейчас так считает. А завтра? Как сказал кто-то из арабских классиков, «услады ночи — день уничтожает».