Так я Лизавете и заявил. Она кивает:
— Считается, что водные чары — это нечто настолько древнее и могучее, что их помнит только река. Теперь ты понимаешь моё, не побоюсь сказать, обалдение, когда кречет на наших глазах превратился в лёд по одному лишь твоему слову?
— Да я ж тебе объясняю в десятый раз — не моё это было слово! Может, сама река мне его и нашептала зачем-то…
Лиза аж подпрыгнула:
— Точно! Митя, ты молодец! Это ведь самое очевидное объяснение — река начинает нам открываться, поэтому ты услышал её подсказку! Теперь я не сомневаюсь — осталось совсем немного!
— Смотри не сглазь.
— Да-да, ты прав, не будем забегать вперёд. Но новый эксперимент со стынь-каплей надо провести как можно скорее! Прямо сейчас! Согласен?
— Уговорила.
Остановились, чтобы место высмотреть поудобнее, и видим — кто-то за нами скачет, пылит. Лиц ещё не разглядеть, но почему-то сразу жутью повеяло, непонятной угрозой. Лиза мне шепчет:
— Не делай резких движений.
Правильно рассудила — сами-то мы сейчас невидимки, но если по траве побежим, та примнётся, могут заметить. Поэтому просто отошли тихонько к обочине и стоим, Лизавета мою руку сжимает.
Всадники приближаются, и я теперь вижу — это не кто-нибудь, а двое моих знакомцев, Кречет и хмырь патлатый, только что-то с ними не так. У патлатого глаза стали как у волка — не потому что цвет поменяли или размер, а просто всё человеческое из них испарилось, осталась только хищная злость. А Кречет…
На него вообще как взглянешь — так вздрогнешь.
Лицо застывшее, тусклая белизна, а черты заострённые, грубые, как будто их вытесали стамеской из глыбы льда, причём второпях, на скорую руку, так что по бокам видны сколы, на которых играет солнце. Или, может, это даже не лёд, а блестящий заиндевелый камень, что-нибудь вроде мрамора…
Оба всадника головы повернули, обшаривают взглядами берег. И даже гадать не надо, кого именно они там высматривают.
Промчались мимо нас, не заметив, и поскакали дальше.
Я вспомнил, что уже можно дышать, и говорю Лизавете:
— Вот, познакомься — тот самый Кречет. Только рожа у него сегодня… Ты видела?
— Да, — говорит она, — прямо как на картинках в книжках, только ещё страшнее.
— В книжках?
— В фольклорных справочниках, к примеру, где сказочные чудовища.
Тут и я наконец допёр. Справочников таких, правда, у нас дома не имеется, но сказки я тоже слышал.
— То есть, — говорю, — он, по-твоему…
— По-моему, да. Человек-осколок.
ГЛАВА 7
— Только этого не хватало, — ворчу, — и вообще, мне как-то не верится. Сказки — на то и сказки, а у нас тут жизнь, и всё по-другому. Может, нам просто померещилось с перепуга…
Лиза хмыкает:
— Какая у тебя гибкая логика! В стынь-каплю, исполняющую желания, ты сразу готов поверить, потому что надеешься на что-то хорошее. А в монстра, увиденного собственными глазами, верить отказываешься, потому что он злой. Это как-то по-детски, ты не находишь?
— Хватит умничать. Ладно, пусть он существует взаправду — тогда это тоже чары со льдом, ведь так?
— В том-то и дело! Об этом я и твержу! Сегодня мы уже дважды видели то, что до сих пор считалось чистой теорией или фольклорным образом! Это переворачивает все научные представления! С каждым шагом мы убеждаемся, что лёд — это реальный ключ к чему-то огромному и таинственному…
Вижу — опять она размечталась. Перебиваю:
— Если это такая тайна, то почему гадёныш вдруг перестал свою рожу прятать? Скачет по дороге средь бела дня…
— С этим-то как раз ясно. Ничего он не перестал, по-прежнему прячет свою ледяную суть. Это только мы её разглядели — благодаря кокону, который не только нас укрывает от чужих глаз, но и показывает источник опасности. Не будь кокона, мы бы сейчас увидели заурядные людские физиономии.
Конский топот уже затих, и пыль понемногу начала оседать, а мы всё стоим, перевариваем то, что увидели. Мне к тому же ещё одна мысль пришла, которую не мешало бы прояснить.
— Слушай, — говорю, — защита у нас мощная, но…
— Что опять не так?
— Да вот прикидываю — как нам теперь в этом коконе с рекой колдовать? Она нас вообще заметит? Поймёт, что мы снова к ней обращаемся?
Теперь и Лизавета задумалась — с минуту морщила лоб, потом говорит:
— Пожалуй, ты прав. Кокон придётся снять, чтобы чары воды и воздуха не помешали друг другу.
Короче, спрятались мы в очередных кустах (не знаю, в каких по счёту) и принялись строить из себя чародеев. Лизавета развязала мешок и спрашивает:
— Готов?
— Давай уже, не тяни.
Она зажгла спичку, уставилась на огонь и говорит:
— Убрать кокон.
Я догадывался, что будет, поэтому зубы стиснул заранее. Очень правильно сделал — вихрь, родившийся ниоткуда, стегнул нас ничуть не меньше, чем в первый раз. Проскрёб по коже и схлопнулся, будто весь вобрался в спичечный огонёк, который от этого дёрнулся и затух. Я ждал, что и жар будет как тогда, но ошибся — вместо него нас обдало холодом, прямо-таки морозом.
— Обратная реакция, — объясняет наша всезнайка.
— Угу. Ну, хоть освежились.
— Теперь давай со стынь-каплей пробовать.
Достал ледышку, поднёс к глазам. Лиза рядом затаила дыхание. Река сверкает, искрами брызжет, воздух застыл переваренным киселём. На том берегу — зелёный пойменный луг, коровы бродят, но до них далеко, и мычание не отвлекает.
Минуты идут, в голове уже звенеть начинает от напряжения.
Река молчит, видения не приходят.
Сдаюсь:
— Не знаю, в чём дело. Может, днём река разговаривать не желает? Ночью, помню, картинки сразу пошли…
— Может, и так. Или действует ещё какой-нибудь фактор, который мы упустили. Мне разрешишь попробовать?
Протягиваю ледышку. Лиза её приняла, нахмурилась, губы сжала — мол, хоть помру, а до истины докопаюсь. Ну, вы поняли — концентрация. Я терпеливо жду, не мешаю, даже муху героически отогнал, которая села ей на плечо. Только чувствую — всё это лишняя трата времени, ничего сейчас не получится. Что-то мы неправильно делаем.
— Лиза, — говорю, — хватит.
Потряс её за плечо легонько. Она заморгала, встряхнулась, потом вернула ледышку. Чувствуется — расстроилась, но признаваться не хочет, сама себя пытается подбодрить:
— Ничего страшного, отрицательный результат — тоже результат, как любит повторять мой наставник, магистр Деев. Нужно всё проанализировать заново, чтобы повторить опыт. Возможно, ты прав, и время суток всё же играет роль. Или просто здесь неподходящее место…
Сожгли ещё одну спичку, вернули кокон и пошли дальше. Решили так — доберёмся до Русалочьей пристани, которая впереди по дороге, там купим еды и дождёмся ночи. После чего опять сядем на берегу и будем глядеть на реку, пока что-нибудь не высмотрим.
Шли несколько часов, упарились совершенно. Рубаха пропотела, липнет к спине, пыль на морде — как маска. Солнце сползает к западу медленно, еле-еле, будто поиздеваться решило. Иногда проезжают телеги, двуколки, дрожки, попался даже коровий гурт, а вот Кречет с патлатым обратно так и не проскакали. Меня это, признаться, несколько напрягло своей непонятностью. Они ведь знают, что лошадей у нас нет, и далеко мы уйти не можем. То есть искать нас в нескольких верстах впереди — нет смысла. Разве что устроить засаду…
Но вот наконец показалась пристань — и крохотный посёлок с ней рядом. Лодки у дощатого пирса, несколько бревенчатых изб, постоялый двор, скобяная лавка и базарчик с полудюжиной прилавков. Пахнет копчёной рыбой, смолой и хлебом.
Снимать невидимость мы с Лизой не торопились, сначала обошли весь посёлок, заглянули в ближние и дальние закоулки, но наших знакомцев не обнаружили. И лошади у коновязи были другие, не те, на которых ехали гады (мы бы узнали — у Кречета жеребец был породистый, вороной).
В общем, решили, что можно слегка расслабиться. Вернулись чуть назад по дороге, убрали кокон и вошли на пристань чин чинарём. Сначала хотели поужинать на постоялом дворе, но потом передумали. А то ведь, чего доброго, выйдет, что едва мы внутри рассядемся, как заявится Кречет и нас поймает.
Направились к базарчику, там сейчас аж три торговца — две бабки и бородатый тщедушный дед. На троих им, пожалуй, лет двести с гаком, никак не меньше. Продают варёную кукурузу, белые скороспелые яблоки и вяленых лещей с краснопёрками. Дед, нас увидев, руками замахал, заулыбался беззубым ртом — подходите, мол, страннички, доставайте деньгу. Бабки тоже завозились, как клуши на насесте спросонья, смотрят на нас с надеждой.
Мы их не разочаровали, набрали еды побольше. Отошли от пристани саженей на полста, сели на берегу и начали пировать. В початки, солью посыпанные, вгрызаемся, рыбины раздираем — вкуснятина! Потом и за яблоки принялись — Лиза себе ломтики отрезает ножом, а я, понятное дело, не заморачиваюсь, хрумкаю так одно за другим.
— Всё-таки, — говорит Лизавета, — трапеза на природе имеет свои приятные стороны. Мух бы ещё поменьше — было бы вообще замечательно.
Солнце садится — малиновое, набрякшее, переспелое. Я говорю лениво:
— Завтра, похоже, ветер поднимется.
— Лишь бы дождь не пошёл.
Ноги гудят после долгого перехода, зато в животе — приятная сытость. Радует мысль, что сегодня уже не надо никуда торопиться. Всего и делов-то — сидеть и ждать, пока ночь наступит. Ну и надеяться, что враги не придут…
— Митя! Заснул, что ли?
— А? Извини, задумался.
— Я спрашиваю, чем ты займёшься, когда всё закончится. Вот, предположим, разобрались мы со стынь-каплей, получили от реки помощь. Кречет и его подельники больше не донимают, пасека спасена. Что тогда?
— Да я как-то и не задумывался. Буду жить как раньше, школу закончу…
— А после школы?
— Не решил ещё. Ну а ты?
— А я стынь-каплю использую для того, чтобы вернуть из ссылки родителей, а потом они меня заберут обратно в столицу, на материк.
— Наш остров тебе не нравится?
— Ну почему сразу «не нравится»? Он хорош на свой лад. Вашу зиму я, например, обожаю — мороз, сугробы, катки. В столице такого нет — там снег если выпал пару раз в год, то уже событие. Просто жизнь тут у вас размеренная, дремотная — трудно привыкнуть, особенно на первых порах.
— Ты давно уже тут?
— Три года. Сразу после того как…
Замолчала и махнула рукой. Я, чтобы её отвлечь, спрашиваю в шутку:
— А меня на материк пригласишь?
— Конечно, — отвечает она серьёзно. — Если у нас всё получится, как задумано, то я буду тебе обязана. А я такие вещи не забываю, можешь поверить. Да и вообще, у меня не так уж много друзей, чтобы ими разбрасываться. Поэтому я очень надеюсь, что после нашего приключения мы в любом случае продолжим общаться.
Солнце тем временем уже скрылось, сумерки наступают. Смотрим — на пирс выходит худой долговязый парень (конюх с постоялого двора, кажется), тащит с собой ведёрко. Дошёл до самого края — там стоит деревянная колода, а на ней чаша. Или тазик, если уж без прикрас.
Ага, начинается бесплатное представление.
Парень поднял ведро и высыпал что-то в тазик. Нам издалека не видно, что именно, но мы и так знаем — синий уголь. На удивление бесполезная штука — тепла почти не даёт, света тоже, поэтому и стоит гроши. Только и годится, что для таких вот фокусов.
Конюх, руки отряхнув, чиркнул спичкой, и над посудиной поднялось бледное голубоватое пламя, почти прозрачное. Русалочий костёр, так его в народе прозвали. Будет гореть всю ночь — считается, что русалки из воды вылезают, чтобы полюбоваться. В глаза их, правда, никто ни разу не видел, но это мелочи — придумано, собственно, не для них, а для проезжающих путников, чтобы обратили внимание. Глядишь, кто-нибудь из любопытства и остановится, а там и заночевать решит, комнатёнку снимет. Голь на выдумки хитра, да.
Мы с Лизаветой посмеялись и сидим дальше.
Стемнело, голоса на пристани стихли. Луна-рыжуха на нас уставилась вопросительно — чего ждёте? Колдовать пора, лопухи! А мы всё тянем — не то чтобы испугались, просто какая-то неуверенность появилась. Вдруг опять не получится? Как тогда всю эту кашу расхлёбывать, которую заварили?
— Ладно, — говорю, — я первый, а ты следи.
Привычным уже хватом сцапал ледышку, припомнил прошлую ночь. Сейчас река не хуже блестит — и звёзды отражаются, и луна, да ещё и голубоватые отблески от костра. Странно вообще-то: костерок далеко от нас, в стороне, пламя на воздухе еле видно, а вот вода от него подсвечивается, причём не только вокруг причала. Мало того — ледышка, которую я держу, тоже начинает мерцать, хоть и едва-едва…
Лиза тихонько ахнула и прижала ко рту ладонь. Я это краем глаза заметил, но всё равно не сбился, потому что настроил себя заранее — не дёргайся, Митяй, и не радуйся раньше времени. Огонёк в ледышке остался, я продолжал на него смотреть и через несколько секунд понял — он уже не исчезнет, самое трудное позади.
Медленно повернулся к Лизе и поднёс огонёк к ней ближе — пусть полюбуется. Глазищи у неё — по серебряному рублю, даже вздохнуть не решается лишний раз. Я говорю вполголоса:
— Всё нормально, не бойся.
— Митя! Вот это да!
— А ты думала.
— Река с тобой уже говорит?
— Нет ещё — это, наверно, только начало. Надо сообразить, что дальше делать.
— Сосредоточься на этой искорке, — советует Лизавета, — попробуй мысленно позвать реку.
Опять уставился на мерцание, зову, но ответа нет. Подождал с полминуты, пробую ещё раз — то же самое. Лиза утешает:
— Не беда, спешить некуда — вся ночь впереди…
И тут же мы услышали вой — вернее, не услышали даже, а просто поняли, что он был. Как будто зверь не голосом выл, а чистой, беззвучной ненавистью, которую мы ощутили кожей. Да и не мы одни — лошади на постоялом дворе от испуга заржали разом, и залаяли псы, хрипя и надсаживаясь.
— По-моему, это за нами, — говорю деревянным голосом.
А Лиза, придвинувшись ближе, шепчет:
— Митя, попробуй ещё, скорее! Зови реку, пусть защитит!
Стынь-капля мерцает, я на неё таращусь и мысленно уже буквально ору: «Услышь! Помоги! Откройся!»
Свет на воде застыл, как тонкая плёнка, и всё вокруг тоже замерло на мгновение. А потом эта плёнка вспучилась прямо напротив нас, лопнула в серебряных брызгах, и появился намокший призрак.
Сейчас попробую объяснить.
Стоит, предположим, голый человек под дождём, и вода стекает по коже. Потом — раз! Человек куда-то исчез, но вода продолжает обтекать пустоту, которая там осталась, точно по форме тела. Вот что-то такое мы и увидели.
Добавлю ещё, что фигура женская, но меня это в тот момент, уж поверьте на слово, занимало меньше всего. Разве что мысль мелькнула — может, это и есть одна из русалок, для которых горит костёр?
Мокрая пустота неторопливо вышла на берег, остановилась и повела несуществующей головой. Ну, дескать, что тут такого срочного? Струйки воды на ней тускло серебрились под звёздами.
— Э-э-э… — сказал я.
Другие слова почему-то не вспоминались. Глянул на Лизу, глаза у неё — уже не рубли, а блюдца. Сигналю ей — давай, учёная, твоя очередь! Завяжи умную беседу!
— И-и-и… — промолвила Лизавета.
Пустотелую гостью проняло-таки нашим красноречием — она опустила взгляд и, сделав ещё два шага, присела перед нами на корточки. Уставилась на стынь-каплю, которую я держал, и протянула руку. Я решил — требует отдать, но она лишь коснулась кончиками пальцев. Ледышка от этого замерцала сильнее.
А потом, как мне показалось, плеск волн на реке сложился в слова:
— Зачем ты пришёл?
В горле у меня пересохло, язык — как чужой:
— Мы хотим… Мы просим…
Договорить не успел. Повторился недавний вой, и псы опять захлебнулись лаем. Послышался стук копыт, затрещали сучья — кто-то ломился к нам сквозь кусты. Русалка, повернув голову, прислушалась, поднялась, мы с Лизой переглянулись и тоже встали, а через секунду двое всадников выскочили на берег.
ГЛАВА 8
Я ожидал, что сейчас, когда кокон снят, мы снова увидим Кречета в человеческом облике, но он явился в истинном виде. То ли решил, что притворяться больше нет смысла, то ли захотел припугнуть и нас, и русалку — ночью его морда смотрелась ещё хуже, чем днём. Лёд (или мрамор — я так и не разобрал) белел отвратно и мёртво, а лунный свет неуклюже спотыкался на сколах.