Моя жена Ксения
В смертном грехе рожденная,
смертным грехом – во мне:
талой водой вспоенная,
жрица воды – в огне.
В гневе безлунной полночи
не сторожи луны.
Шепчешь:
«Живый в помощи…»
сквозь неживые сны.
Мудрые!
Полоумные!
Что же не спится мне?
Вот оно – полнолуние –
родинкой на спине.
«Сиротеют люди без любви…»
Сиротеют люди без любви,
часто в одиночестве оставшись.
Этот мир, ещё не осознавши,
сиротеют люди без любви.
Сиротеют люди без тепла,
без пустых родительских советов,
без простых приятельских приветов,
сиротеют люди без тепла.
Сиротеет мир без дураков,
без кнута и пряника скудеет,
без родных и милых лиходеев,
Сиротеет мир без дураков.
Сиротеет наша с вами жизнь
от скандалов до всеобщей смуты.
Ей бы просто мира хоть минуту!
Сиротеет наша с вами жизнь.
Может, словоблудничаю зря,
но без нас сиротство сиротеет,
ни к чему фузеи и музеи!
Значит, словоблудничаю зря.
Сиротеют люди без любви…
«Не заставляй меня погаснуть…»
Не заставляй меня погаснуть
под хмурым сполохом дождя.
Ведь жизнь не может плыть напрасно,
дождём уныло теребя.
Скорбя по прошлому былому,
печаль в грядущее нести,
прилюдно плакать на изломе,
прося от прошлого спасти?
Прости, но я не понимаю
печаль ушедшего навек.
Не плачь, и вспомни солнце мая,
российский Божий человек!
Пускай звенит струной эпоха,
пускай Москва опять в запой,
но всё не так уж очень плохо,
и даже дождь несёт покой.
«Неконвертируемый полдень…»
Неконвертируемый полдень
и неподкупный серый взгляд.
Но не мешало бы наполнить
октябрь явленьем снегопад.
И не мешало бы напомнить
тебе о смысле бытия.
Но тёмен полдень, словно полночь,
лишь кружат стаи воронья.
Вранья не терпят эти строки,
и потому твой серый взгляд
пронзает сумерк ненароком,
как яркий белый снегопад.
Несовместимость сна и света –
как звук железом в пустоту.
От боли корчится планета
и снег ловлю я налету.
«Что случилось снова с вольною Россией?..»
Что случилось снова с вольною Россией?
Ей сменил обнову вроде как Мессия.
Заиграли дудки в полдень раскалённый,
пляшут незабудки – все они гулёны.
Не откусишь злата, не поймёшь несчастья.
Русь не стала свята в денежном ненастье.
Всякий рвётся к власти – это стало модным!
Где же наше счастье? Что же наши годы?
Не хватает силы взлёту на изломе,
но живёт Россия в лютом буреломе!
Но пройдёт невестой в клевере и мяте!
Все мы будем вместе с нашей Русью святы.
Пьяные дворяне – в лоскуты, в дремоту.
Все мы россияне, все мы обормоты…
«Я пью из неба пустоту…»
Я пью из неба пустоту,
я пустотою сам исполнен,
как будто кто подвёл черту:
к чему ты волен и не волен.
Мир болен этой пустотой,
а я – всего частица мира.
Не злопыхатель, не святой,
а только чёрточка пунктира.
Из точки «А» до точки «Б»
лечу лесною паутинкой,
поднаторев в белиберде,
для пустоты я стал сурдинкой.
К чему вниманье привлекать?
У пустоты не будет звука.
Ничто – ни чем не приласкать,
там сразу встреча и разлука.
Момент рожденья – это смерть
и ничего уже не надо –
вот нашей жизни круговерть
в преддверьях рая или ада.
За грош скупили красоту
и растворили моря волны.
Я пью из неба пустоту,
я пустотою сам исполнен.
«Сумерк за окошком…»
Сумерк за окошком –
зеркало кровати.
Мы опять о прошлом?
Мы опять о счастье?
Сумеречной боли
обуздать не в силах,
выплываю кролем
прямо из могилы,
и бегу вприпрыжку
стометровку жизни.
Счастье было пришлым
и как есть капризным.
Вижу за окошком
простыню ненастья.
Что же ты о прошлом?
Что же ты о счастье?
«Ну, всё!..»
Ну, всё!
Ну, опять ты глядишь мне вослед
своим искромётным тоскующим взглядом?
Любимая, что ты?
Поверь мне, не надо
писать нашу повесть осколками лет.
Но нет, ни к чему проходные слова,
тебе не сказал я того, что нужнее,
того, что весомей, того, что нежнее
всех истин на свете.
Такие дела!
Ждала ты меня в перекрестии лет,
годов и веков собирая осколки.
Про нас расползаются слухи и толки,
но наша любовь – это прошлого свет,
и это маяк сквозь грядущую ночь.
И порочь все сомненья!
Я стану попроще,
и в нашей зелёной спасительной роще
смогу сатанинскую боль превозмочь.
Оклеены скотчем текущие дни,
чтоб не утекали куда-то наружу.
Любимая!
Если я стану не нужен,
то в памяти нашу любовь не храни.
Размышления в оккупации
Что ты, гой, во мне курлычешь?
Иль зовёт монаший скит?
Иль приснился светлый Китеж?
Или кремлядь вновь шумит?
Погоди! Угомонися!
Сколько в рабстве Русь жила,
но прослеживает выси,
значит, высь не умерла…
Или Русь?
Ну, что вы, право?
Словоблудьям несть числа.
Это сладкая отрава, –
мнить, что Русь не умерла.
Где ж тогда браты-казаче,
Где её богатыри?
Никого.
Лишь ветер скачет,
да повсюду упыри.
Эй, былинная Россия,
любо в рабстве вековать?
Коли тьму не погасила,
так о чём же горевать?
Гой еси, моя Россия!
Или больше не еси?..
Высь дождём заморосила,
в речке дремлют караси.
«Нам не хватает лихолетья…»
Нам не хватает лихолетья,
войны от внешнего врага.
И мы давно уже не дети,
но в головах метёт пурга.
Кому-то нужен хлеб да сало
и зрелищ, зрелищ подавай.
Земля терпеть уже устала
уродский мир и скотский рай.
Играй гармошка!
Эх, Россия!
Пляши, безумная, пляши!
Забыла ты, как голосила,
молила: «Господи, спаси!»
Теперь за деньги – хоть на плаху!
Зачем нам Бог?
Зачем семья?
Пропьём последнюю рубаху
под смачный хохот воронья.
К чему Божественная сила?
К чему любовь и наша жизнь?
А честь давно уже в могиле
среди извечных дешевизн.
Забыта ягода морошка
и лунный луч под небеса –
ни для кого уж не дорожка,
народ не верит в чудеса.
Похмелье с нами не случится,
лишь только смрад небытия.
Но наша совесть – не блудница,
и от жидовского ворья
поможет нам страну избавить,
и мразь ответит за слова.
Не станет Кремль вовек картавить –
надежда всё-таки жива.
«Ты что-то не договорила…»
Ты что-то не договорила,
не рассказала мне о том,
что зачарованная сила
в могилу гонит, как кнутом.
Крестом на грудь легли дороги,
и на пороге нелюбви
ты всё же вспомнила о Боге
и стала храмом на крови.
И стала майской незабудкой
под неуживчивым дождём.
Россию снова бес попутал, –
весь мир безумством награждён.
Не обнажённая природа
стремится слово донести,
а я пытаюсь год от года
всё человечество спасти.
Прости…
ведь даже незабудку
я не забыл, но не сберёг.
Заплакал ветер.
Стало жутко.
Крест перекрестьями дорог
прилёг на грудь мою.
И что же?
Любовь с разлукой так близки
и так отчаянно похожи,
что рвут мне душу на куски.
Народ доверчивость сгубила,
для всех Россия – как тюрьма.
Ты что-то недоговорила
и я опять схожу с ума.
«В мерцаньи снежинок потоплена вьюга…»
В мерцаньи снежинок потоплена вьюга,
в мелькании дней утонула зима.
Мы долго искали по зимам друг друга,
где нас закружила подснежная тьма.
Ума не бывает ни много, ни мало,
по лезвию бритвы два шага вперёд.
Но всё же в снегу ты меня отыскала,
и я это понял, готовясь на взлёт.
И я это понял, готовясь к лишеньям,
и к счастью под небом как птица парить.
Мне выпало быть для кого-то мишенью,
веселье охоты кому-то дарить.
За скопом снежинок мерцание радуг,
за облаком грёз распустились цветы.
И нашей любви не потоплена радость,
и наша любовь – это я, это ты.
Per aspera ad astra
В человечьем засилье
нету тайны зачатья –
отморожены крылья,
разобрали распятье,
распродали душонки
в перекрестии судеб.
На мясную тушёнку
стали смахивать люди.
Соблюденье дистанций,
вольный выплеск эмоций.
Сатана-папараци
всех на снимках зацокал.
Снова грезим распутьем –
мир для этого создан.
Но забыли, что путь наш
через тернии к звёздам!
День Победы
Жиды присвоили Победу.
Но почему же наш народ,
как будто пампушки к обеду,
им честь и славу воздаёт?!
Все льют слезу о холокосте,
не помня, видимо, о том,
что русских стало на погосте
как пыли, выбитой кайлом.
Кто нас сто лет уничтожает? –
убийство русского – почёт!
А на щеке снежинка тает,
и мы уже наперечёт.
Влечёт непознанная тайна –
как защитить страну от бед?
Война – ведь это не случайно,
она жива уж тыщу лет!
И снова пришлые шаманят:
закон, этапы и тюрьма,
не русский русского обманет
и разрушает терема.
И погибает Русь Святая,
и совесть снова не в чести.
Поверьте, мне не надо рая,
лишь только б Родину спасти…