– Ну, ну, приятель, – заметил Бальбино, слушая, как Мелькиадес превозносит достоинства владельца Альтамиры. – Нам-то уж доподлинно известно, что вы не из тех, кого сумеет ослепить какой-нибудь франтик!
– Какое там ослепить, дон Бальбино! Что правда, то правда, мужчина он видный и ростом вышел, а при случае может и на дыбы встать.
– Если так, то завтра мы его укоротим малость, чтобы стал вровень с нами, – заключил Бальбино.
В противоположность Колдуну, он не любил признавать за врагом каких-либо достоинств.
Колдун улыбнулся и проговорил назидательно:
– Запомните, дон Бальбино: лучше собирать, чем возвращать.
– Не беспокойтесь, Мелькиадес. Я сумею собрать завтра то, что посеял сегодня.
Это был намек на план, задуманный Бальбино, желавшим во что бы то ни стало показать себя перед Лусардо: немедленно скакать в Альтамиру, переманить и увести лусардовских пеонов, а явившись на другой день, под любым предлогом затеять ссору с первым попавшимся на глаза пеоном и тут же уволить его, не обращая внимания на присутствие Лусардо.
Но так как обычно он не успокаивался, пока не выбалтывал мысль, коль скоро она у него зародилась, и поскольку его так и подмывало показать Мелькиадесу, что он не боится встреч с Сантосом Лусардо, то он не удовлетворился туманным намеком на свой замысел, а, поспешно дожевав очередную порцию мяса, пустился в объяснения:
– Не позднее завтрашнего утра доктор Лусардо узнает, каков его управляющий Бальбино Пайба.
Тут он замолчал, чтобы взглянуть на донью Барбару.
Она налила себе воды в стакан и уже подносила его к губам, как вдруг, словно увидев что-то необычное, отклонила голову и замерла, пристально глядя на содержимое поднятого к глазам стакана. Тут же ее недоумение уступило место восторгу.
– Что случилось? – спросил Бальбино.
– Ничего. Доктор Лусардо пожелал мне показаться, – ответила она, продолжая глядеть в стакан.
Бальбино боязливо поежился. Мелькиадес шагнул к столу и опершись о него правой рукой, тоже склонился над чудодейственным стаканом, а она продолжала мечтательно:
– Симпатичный шатен! Как покраснела кожа на его лице. Сразу видно, что не привычен к степному солнцу. И одет красиво!
Колдун отодвинулся от стола, подумав: «Пес пса не ест. Одурачивай Бальбино. Все это рассказал тебе пеон».
Действительно, это было одной из бесчисленных уловок, посредством которых донья Барбара поддерживала свою славу колдуньи и внушала суеверный страх окружающим. Правда, Бальбино кое о чем догадывался, тем не менее эта сцена произвела на него сильное впечатление.
– Пресвятая троица! – на всякий случай пробормотал он.
Между тем донья Барбара, так и не пригубив стакана, поставила его на стол; внезапно нахлынувшие воспоминания омрачили ее лицо.
Пирога… Вдали, в глубокой тишине, хрипло ревел Атурес… Вдруг прокричал яакабо…
Прошло несколько минут.
– Ты не хочешь больше есть? – спросил Бальбино.
Она не ответила.
– Если не будет других распоряжений… – Мелькиадес взял свою накидку, перебросил через плечо и договорил: – то, с вашего разрешения, я пойду. Всего хорошего.
Бальбино продолжал есть один. Вдруг он отодвинул тарелку, по привычке коснулся пальцами усов и встал со стула.
Лампа замигала и погасла, а донья Барбара все сидела за столом, не в силах отогнать от себя зловещие воспоминания.
«…Вдали, в глубокой тишине, хрипло ревел Атурес… Вдруг прокричал яакабо…»
VII. Альтамирский домовой
Лунная ночь – самое подходящее время для рассказов о привидениях. Среди вакеро, расположившихся под крышами канеев или у входа в коррали, всегда найдется хоть один, кому довелось встречаться с домовыми.
Обманчивый свет луны, искажая перспективу, населяет равнину видениями. В такие ночи небольшие предметы кажутся издали огромными, расстояния не поддаются определению и все приобретает причудливую форму. То тут, то там под деревьями мелькают белые тени, на степных прогалинах вырастают таинственные неподвижные всадники, но стоит остановить на них взгляд, и они мгновенно исчезают. Пустись в такую ночь в путь, и всю дорогу будешь – как говорит Пахароте – лязгать зубами да читать «Отче наш». В такие ночи, призрачные и тревожные, даже животные спят неспокойно.
Среди альтамирских пеонов никто не знал столько страшных историй, сколько Пахароте. Бродячая жизнь погонщика и живое воображение подсказывали ему тысячи приключений, одно другого фантастичнее.
– Привидения? Я знаю их всех как свои пять пальцев – всех от Урибанте до Ориноко и от Апуре до Меты, – говорил он. – А если и найдется, с кем не доводилось встречаться, то меня не проведешь: мне все их проделки ведомы.
Грешные души, что стараются замести свои преступные следы там, где оставили их при жизни; плакальщица – призрак рек, протоков и заводей, чьи стенания разносятся на много лиг вокруг; души, которые хором бубнят молитвы, словно пчелы, наполняя гулом безмолвное уединение разбросанных в саваннах рощ и залитые луной поляны. Одинокая душа – она свистит вслед путнику, чтобы вымолить у него «Отче наш»: ей тяжелее других приходится в чистилище; Сайона – облеченная в траур красавица, бич ловеласов-полуночников; она выходит им навстречу, манит за собой: «Пойдем!» – и неожиданно оборачивается, показывая страшные, светящиеся зубы; Мандинга , в образе черной свиньи, бегущей впереди путника, или же принимающий какое-нибудь другое из тысячи своих обличий, – всех их знает и всех их видел Пахароте.
Вот почему никто не удивился, когда в ту ночь, внезапно перестав бренчать на куатро и отложив его в сторону, он объявил, что видел домового Альтамиры.
Следуя старинному, неизвестно откуда взявшемуся и довольно распространенному в льяносах обычаю, при закладке имения хозяева закапывали в прогоне первого возведенного корраля какое-нибудь животное, с тем чтобы «дух» его – пленник земли, входящей в пределы этого имения, – охранял усадьбу и ее владельцев. Под словом «домовой» подразумевали именно этот «дух», и его «появление» считалось предвестником счастливых событий. Альтамирским домовым считался бык Рыжей масти, но кличке «Старый Башмак». Так его прозвали за большие, расплющенные от старости копыта, похожие на стоптанные башмаки.
Хоть пеоны и не очень-то верили побасенкам Пахароте, сейчас все разом замолчали; Мария Ньевес перестал встряхивать мараки , а Антонио и Венансио приподнялись в своих гамаках. Один Кармелито не шелохнулся.
Слова Пахароте взволновали Антонио. Вот ужо много лет, с тех пор как в семействе Лусардо вспыхнула кровавая вражда, никто ни разу не встречался со «Старым Башмаком». Из нынешних обитателей Альтамиры только Мелесио помнил еще со времен своего детства, что домовой часто являлся самому дону Хосе де лос Сантосу, – последнему Лусардо, который еще застал благополучие Альтамиры. Если Пахароте и вправду видел домового, то, согласно преданию, это значило, что с приездом Сантоса вернутся добрые времена.
– Расскажи по порядку, Пахароте, как было дело. Посмотрим, можно ли тебе верить.
– Под вечер собираю я отбившихся от стада телят и вдруг через расселину Карамы, что у ягуаровых топей, вижу рыжего быка: землю копытом роет, а вокруг вода – мираж, стало быть. И золотистая пыль летит из-под копыт. Я крикнул, и он тут же пропал, как сквозь землю провалился. Ну, кто это мог быть, если не «Старый Башмак»?
Венансио и Мария Ньевес вопросительно посмотрели друг на друга: верить пли нет? Антонио задумался:
«Все верно в рассказе Пахароте: стоит бык в золотом сиянии и землю роет среди призрачных вод. Да и отец говорит, что домовой всегда так появлялся. Вот только врать он горазд, этот Пахароте… Хотя чего не бывает на свете? Да и чем хуже правды ложь во спасение? А эта история со «Старым Башмаком» сейчас очень кстати: люди поверят в Сантоса, и Кармелито, возможно, переменится к хозяину. Кармелито здесь до зарезу нужен; судя по тому, что ушли бальбиновские пеоны, донья Барбара задумала дать нам бой».
Антонио уже приготовился использовать рассказ Пахароте в своих целях, как вдруг Мария Ньевес, приподнявшись в гамаке, спросил:
– Скажи, дружище, ты все это сам видел или тебе рассказал кто-нибудь?
– Видел сам, вот этими глазами, которые выклюют самуро , – не задумываясь ответил тот. как всегда выкрикивая слова. – Ведь после смерти мною побрезгуют даже черви, и я не сгнию спокойно в могиле, как положено богом. Так сказал дон Бальбино, а он тоже начал обучаться колдовству, чтобы не отстать от бабы. Он предрекает мне собачью смерть где-нибудь под кустом. И все потому, что я считаю, сколько он украл и присвоил чужого добра; зарубок уже полным-полнехонько.
– Ну, понесло! – воскликнул Венансио, намекая на то, что стоило Пахароте раскрыть рот, как его мысли начинали разбегаться, словно всполошенное оводом стадо. – При чем тут дон Бальбино?
– Оставь его, – вмешался Мария Ньевес. – Пусть побрыкается, – может, и сбросит лассо.
Мария Ньевес намекал на неловкое положение, в которое он поставил Пахароте своим вопросом. Ведь это он сам рассказал Пахароте про быка, а тот лишь немного приукрасил историю.
– Выходит, Пахароте говорит неправду? – спросил Антонио Марию Ньевеса.
– Не совсем так. Несколько дней назад я сам видел рыжего. Правда, он не рыл копытом землю среди вод, как, по словам стариков, делал это раньше и как явился сейчас моему приятелю, который всегда видит больше других.
Тут Мария Ньевес замолчал, надеясь, что Пахароте поймет намек, н посмотрел, какое впечатление произвели на него эти слова; но тот и ухом не повел.
– Продолжай, продолжай, дружище, – сказал Пахароте. – Выкладывай до конца, как ты встретил домового. Теперь каждый начнет уверять, что видел его. Так всегда бывает: куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
– Конь ли, рак ли, только у меня точно: стоит на холме, и все.
И он пристально посмотрел на Пахароте, как бы говоря: «Ведь я-то так описывал! А ты и мираж приплел, и золотую пыль. Думал, твои петух выйдет позадиристее, а он выдохся еще у тебя в руках».
А вслух продолжал:
– Стоит как вкопанный, пятнисто-рыжий красавец. Сперва все стоял мордой к нам, словно принюхивался, потом повернулся в сторону Эль Миедо, свистнул, – да так громко, что, думаю, там было слышно, – и вдруг исчез, словно земля его поглотила.
Пахароте улыбнулся. Действительно, он сочинил свой рассказ, основываясь на том, что говорил ему Мария Ньевес. Но ему хотелось вселить в своих товарищей уверенность, что с приездом хозяина в Альтамире наступят добрые времена; он чувствовал расположение к Лусардо, возможно, именно потому, что на других – он это сразу заметил – хозяин произвел иное впечатление.
– От холма до того места, где я его видел, не так уж далеко. Ничего удивительного, если один раз «Старый Башмак» появился на холме, а другой – среди волшебных вод. Тут ему везде дом.
– А почему ты ничего не сказал нам об этом, Мария Ньевес? – спросил Антонио с возрастающим интересом.
– Да ведь альтамирский домовой раньше совсем не так появлялся. Ну, я и решил, что это просто какой-то рыжий бык.
– А то, что он принюхивался, повернувшись к Альтамире, а потом свистнул в сторону Эль Миедо, неужто это не насторожило тебя? Ведь ты понимаешь толк в таких делах, – настаивал Антонио.
– Я уж и то подумал, да…
Пахароте перебил его:
– Пока он подумает да сделает – волос успеет поседеть.
– Пришпорь коня, Мария Ньевес! – подзадорил Венанспо, – Самбо атакует сзади.
– Надо же было увернуться от этого копья в мешке; небось дружок метнул, – усмехнулся Пахароте.
Пахароте и Мария Ньевес, готовые в любой момент отдать друг за друга жизнь, не могли спокойно перемолвиться и двумя словами; тут же они вступали в перебранку, и сыпался град насмешек и колкостей, к великому удовольствию всех присутствующих. Венансио уже начал было по привычке подзадоривать их, но Антонио, на этот раз особенно заинтересованный в том, чтобы разговор не уклонялся в сторону, продолжал расспрашивать:
– Когда это было, Мария Ньевес?
– Это было… в прошлый понедельник.
– Постой, постой! – воскликнул Антонио. – Да ведь именно в этот день доктор прибыл в Сан-Фернандо!
– Как знал! – прокричал Пахароте.
Венансио соскочил с гамака:
– Ну, тогда я тоже кое-что расскажу.
– Сейчас окажется, что все видели домового.
– Я давно уж говорю, что у нас творятся странные вещи.
– Что правда, то правда, – поддержал Мария Ньевес.
– Так что ты видел?
– Правду сказать, я ничего не видел; но почуять – почуял. К примеру, то, что произошло на последней вакерии .
– Это когда скот сильно волновался?
– Вот-вот! Всем, кто был у корралей, это показалось странным. Ночь напролет скот кружил в загоне, ревел, норовил поломать загородки и вырваться! Я уверен, что кто-то ходил поблизости. Скажу больше, я даже слышал чьи-то шаги и заметил, как трава пригибалась к земле, хотя никого не было видно. А перед этим, помните, с каким трудом мы собрали скот в родео? Смотришь, саванна черным-черна от скота, но только пустишь коней – стадо врассыпную, как семена из перезрелой мараки.
– Да, да, – подтвердил Мария Ньевес – Подъезжаем – одни парапары стоят.
Пахароте не мог молчать, когда другие говорили. Имея обыкновение кричать до хрипоты, чтобы слышно было на далекое расстояние – привычка обитателей саванн, – он заговорил громким, надтреснутым голосом.
– А помнишь, Кармелито, то утро, когда мы вместе с несколькими вакеро из Эль Миедо решили взять стадо дичков в саванне Кулаты? Этим бабьим прихвостням, при всей их хваленой ловкости, так и не удалось заарканить ни одного рогача. Быки высвобождались из самых метких петель, сбивали с ног самых выносливых лошадей и вообще творили все, что хотели. Среди нас был тогда старый дон Торрес – лучшее лассо по всей Арауке. Пока ехали, мы распределили быков, и на его долю выпал пятнистый. Рыжий, кстати сказать. Старик бесстрашно ринулся на быка и уже приноровился метнуть лассо, как вдруг пятнистый замер на месте и уставился на него. Да, друг Антонио. Вы знаете, старый дон Торрес – настоящий льянеро, отважный и ловкий, работал в Эль Карибе, а тамошние дички самые коварные во всей Арауке. Так вот, в то утро я впервые увидел, как дон Торрес побледнел, – это при его-то темной коже! Короче говоря, он так и не решился накинуть лассо; тут же собрал своих людей и сказал им: «Увлекся я и не заметил, что это сам «Старый Башмак» из Альтамиры. Прах меня возьми, если я еще когда-нибудь хоть раз брошу лассо в этих местах».
Несмотря на взволнованные рассказы товарищей, Кармелито продолжал молчать, и Антонио поинтересовался:
– Что ты на это скажешь, Кармелито? Правду говорит Пахароте?
Но тот ответил скупо и уклончиво:
– Я там не был. А может, чем-то другим был занят! «Парень явно не хочет вылезать из норы», – подумал Антонио.
Пахароте между тем продолжал:
– Пусть бог не даст мне больше никогда соврать, коли сейчас я говорю неправду. И со «Старым Башмаком» тоже. Но если не хотите верить мне, поверьте хоть Марии Ньевесу. Он-то, известно, слов на ветер не бросает. Раз домовой снова стал появляться, значит, конец ведьминым проделкам. Теперь наш черед, альтамирцев. Так что начинай, Кармелито, а не то упустишь выигрыш.
Кармелито повернулся в гамаке на другой бок и проговорил с досадой:
– Когда вы перестанете твердить о колдовстве доньи Барбары? Какое там колдовство! Просто у этой бабы мужская храбрость, как у всех, кто силой добивается уважения к себе на этой земле.
«Ого! Наконец-то прорвался наш нарыв!» – сказал себе Антонио.
А Пахароте продолжал назидательно:
– Что касается храбрости, тут ты прав, Кармелито. Только не все ею кичатся. Некоторые предпочитают не выставлять ее напоказ. А что донья Барбара искушена в колдовстве – 'всякий знает. Вот хоть бы такой случай, послушайте, – за что купил за то и продам.