Любой знающий герцога Эйнсвуда не сомневался бы: в тот момент над самим Селлоуби нависла реальная угроза лишиться всех своих зубов, а заодно и челюсти.
Однако прежде чем Вир успел проявить малейший признак враждебности, с гневным опровержением слов Селлоуби выступил красный от возмущения Трент.
– Выбитые зубы? – выкрикнул он. – Что за чушь! Была только царапина на щеке. Да и все видели, что герцог только играл с леди. Хотел превратить все в шутку, чтобы повеселить зевак. Ты бы видел, Селлоуби, какие страшные физиономии были у тех бродяг, которые повылазили отовсюду и принялись подзуживать дамочек на мордобой. Ты ведь знаешь, на что способны женщины, когда заведутся. А та, с мастифихой, была с меня ростом…
В таком духе Трент продолжал еще несколько минут, не давая Селлоуби вставить ни слова. Когда баронет, наконец, остановился, злость его светлости улетучилась.
На какой-то момент, пожалуй впервые за год, Вир лишился дара речи. Он не мог вспомнить, когда последний раз кто-то заступался за него с такой горячностью. Однако, как Вир тут же себе напомнил, поведение его вряд ли могло вызвать желание заступиться: он всегда был далек от святости. Таким образом, подытожил Вир свои рассуждения, только парень с бараньими мозгами, такой как Трент, мог возомнить, что Вир Эйлуин Мэллори нуждается в настоящем друге или хотя бы в верном приятеле.
Поскольку сердце герцога Эйнсвуда давно зачерствело, его не очень тронуло заступничество Берти Трента. Душу его светлости точил червячок сомнений относительно собственного поведения в Винегар-Ярд. Неужели стрелы, выпущенные мисс Грендель, смогли не только поцарапать, но и пробить его толстую шкуру?
Зато полное замешательство, в которое привела Селлоуби обличительная речь Трента, произвело на герцога самое благоприятное впечатление – ничего более смешного он за последние месяцы не видел. Поразмыслив, Вир, сделал вывод, что и Трент является самым забавным сумасшедшим, какого ему когда-либо доводилось встречать. Это и побудило его светлость предложить Берти перевезти вещи из гостиницы «Джодж» в дом Эйнсвудов.
Во время обеда Лидия открыла, что мисс Тамсин Придокс обладает безупречными манерами и прекрасным аппетитом, а речь ее интеллигентна и не лишена юмора, абсолютно, впрочем, укладывающегося в рамки приличия. У девушки был тонкий музыкальный голос, напомнивший Лидии Сару, хотя новая знакомая, конечно же, была намного старше и жизнерадостнее.
За сыром и фруктами Лидия приступила к более детальным расспросам.
– Как я поняла, ты убежала из дома, – мягко сначала она.
Тамсин отложила в сторону нож, которым резала яблоко, и посмотрела Лидии в глаза.
– Я понимаю, мисс Гренвилл, что убегать из дома очень глупо, а искать приюта в Лондоне, возможно, вообще сумасшествие. Однако у каждого человека есть предел терпения, и я подошла к нему.
История Тамсин Придокс оказалась не совсем обычной.
Два года назад ее мать вдруг сделалась фанатично религиозной. Симпатичные платьица оказались слишком фривольными, чтобы их носить. Танцы и музыка, за исключением церковных гимнов, были запрещены, равно как и все печатные издания, кроме Библии и молитвенников. Томсин украдкой приносила номера «Аргуса», которые, согласно ее определению, стали для нее единственной связью с рациональным миром.
– Я прочитала множество ваших статей и эссе, – сказала она. – Я не сомневалась, что столкнусь в Лондоне с трудностями и готовилась к этому, уверяю вас. Если бы у меня не украли все пожитки, я бы не смела и думать о том, чтобы обратиться к вам. У меня было достаточно денег, чтобы платить за жилье на первое время, а потом бы я нашла работу. Я готова делать все что угодно, если, конечно, речь идет о честном заработке. – Лицо девушки дрогнуло, в огромных глазах блеснули слезы, однако она быстро взяла себя в руки. – Мама и ее друзья-фанатики выгнали папу из дома. Я не видела его две недели, когда мама объявила, что я должна отдать украшения тети Лавиньи. Секта захотела напечатать новые копии проповедей брата Огберта и купить для этого печатный станок. К сожалению, выяснилось, что все станки, имеющиеся в типографиях, могут быть орудием дьявола, и делать на них задуманную работу нельзя. Мама заявила, что я должна пожертвовать на это мои последние украшения, доставшиеся от тети. Это нужно, чтобы спасти души людей.
– Вне зависимости от того, хотят они сами, чтобы их спасали, или нет, – ворчливо заметила Лидия. – Таких спасателей полно и в Лондоне. Тратят деньги на издание Библии и религиозных брошюрок, в то время как людям нужны работа, крыша над головой и какая-никакая еда.
– Я тоже так думаю, – сказала Тамсин. – У меня рука не поднялась отдать вещи моей тети каким-то обманщикам. Они достались мне по ее завещанию, и когда я их надевала или просто рассматривала, то вспоминала о ней, о том, какая она была хорошая, как часто мы вместе смеялись. Я любила ее, оч… очень любила, – голос девушки дрогнул, и она замолчала.
Лидия тоже бережно хранила медальон Сары. Отнюдь не ценный. Отец наверняка заложил бы эту вещицу либо проиграл, будь она сделана из подходящего для этого металла. Случись это, у Лидии не осталось бы ничего в память не только о матери, но и о сестре. Она не могла носить этот медальон, так как на коже от него оставалось зеленое пятно, но точно знала: он лежит в ее спальне, в шкатулке. Каждый вечер Лидия доставала медальон и думала о своей младшей сестренке, которую так сильно любила.
– Извини, – мягко сказала она, – но шансы вернуть украшения твоей тети весьма невелики.
– Я знаю, надеяться бессмысленно, – ответила Тамсин. – Но я не возражала бы, если бы забрали все остальное, а украшения вернули, даже простила бы похитителей. Но к настоящему моменту воры, уверена, успели перетрясти добычу и возвращать украшения не собираются.
Лидия что-то прикинула в уме.
– А они были ценными?
– Точно не могу сказать, – ответила Тамсин. – Было колье с рубинами и подходящие к нему браслет и серьги. Еще очень милый гарнитур из покрытого сканью серебра с аметистами, кажется, старинной работы. И три кольца. Не знаю, сколько они могут стоить. Они были цельными, без клепки, я понимаю, что это важно. Однако я их даже не пыталась оценивать. Денежное выражение их ценности для меня не имеет значения.
– Если это старинные цельнолитые кольца, велика вероятность, что их будут хранить какое-то время, подыскивая достойного покупателя, – сказала Лидия. – А у меня есть информаторы, связанные со скупщиками краденого. – Она позвонила в звонок и попросила появившуюся через мгновение Милли принести письменные принадлежности. – Давай-ка составим детальный список, – предложила Лидия гостье, когда служанка вышла. – Ты можешь нарисовать их?
Тамсин кивнула.
– Отлично. Это повышает наши шансы проследить путь твоих украшений. Но вовсе не означает, что мы получим их назад, – предупредила Лидия. – Особо надеяться не стоит.
– Я, может, вообще не стала бы переживать из-за этих вещей, – несколько неуверенно сказала девушка. – Но вот парадокс: я уберегла украшения от мамы, которая хотела отдать их благочестивым людям только для того, чтобы они достались людям совсем не благочестивым. Если бы она узнала об этом, то сказала бы, что меня наказал Господь. Ой, как мне не хочется вновь выслушивать подобные сентенции и все ее назидательные проповеди! – Нижняя губа Тамсин задрожала, лицо порозовело. – Хочу сказать… Попросить… Вы же не сообщите им, где я нахожусь, правда? Я оставила им записку: мол, убегаю из дома с любовником. Они думают, что я сейчас в море на пути в Америку. Необходимо было уверить их в своей аморальности и недосягаемости, чтобы избежать погони. Понимаете?
– Если ты не можешь «чтить отца своего и матерь свою», это твое личное дело, – сказала Лидия. – И их беда. Меня это не касается. Но если ты действительно хочешь скрыть свое местонахождение, рекомендую сменить имя на какое-нибудь более распространенное.
«Хотя от лондонских злодеев это, конечно, не убережет», – отметила она про себя, подумав, что собеседница ее не только гораздо моложе своих лет выглядит, но и гораздо более ранима для своего возраста.
– Надо признать, что в нынешнем твоем бедственном положении есть и моя вина, – продолжила Лидия разговор после непродолжительной паузы. – И так уж получилось, что именно сейчас я решила нанять себе компаньонку. – Ничего подобного она, конечно, не планировала. Но к делу это сейчас не относилось. – Если бы ты согласилась остаться у меня, то сняла бы с меня хоть эту заботу. Я готова предложить тебе комнату, питание и…
Девушка разрыдалась.
– Не обращайте внимания, пожалуйста, – пролепетала Тамсин, безуспешно пытаясь утереть слезы ладонями. – Не поду… Не подумайте, что вы меня чем-то расстроили. Вы такая хорошая.
Лидия встала, подошла к ней и всунула в руку носовой платок.
– Все нормально, – сказала она. – У тебе и без меня были поводы для расстройства. Причем такие, что другая бы на твоем месте билась в истерике. Ну, поревела немного и хватит, я постараюсь, чтобы тебе у меня было хорошо.
– А я не перестаю поражаться вашей выдержке, – сказала Тамсин, вытирая платком глаза, а заодно и нос. – Вы ведь готовы вступить в борьбу с кем угодно и не отступите ни на волосок. Я не знаю, как вы это там сделали. Я никогда раньше не видела герцога, да и сейчас не очень хорошо его разглядела. Могу только сказать, что я впервые видела столь крупного мужчину, а уж что такому можно противостоять, я и подумать не могла. К сожалению, из-за моего зрения перед глазами все расплывалось, и я не могу точно сказать, шутил ли он или действительно сопротивлялся.
– Сомневаюсь, что он сам может точно ответить, – заметила Лидия, стараясь не обращать внимания на горячие мурашки, побежавшие по спине. – Этот мужчина – кретин. Его место в зверинце Эксетер-чейндж вместе с остальным паноптикумом.
В этот момент Милли принесла карандаши и бумагу, поэтому дополнительные усилия для отвлечения гостьи от мыслей о лорде Эйнсвуде не потребовались.
Мысли самой Лидии были не столь послушны. И спустя много часов, оказавшись наедине с собой в спальне, она не могла выбросить из головы воспоминания о мимолетном поцелуе или заглушить страстное желание, которое он в ней разбудил.
Лидия присела у туалетного столика, держа в руках медальон Сары.
В мрачные дни их пребывания в тюрьме Маршалси Лидия развлекала сестру историями о прекрасном принце, который однажды прискачет к ним на белом коне. В те времена Лидия была настолько юной и романтичной, что и сама верила в то, что принц действительно приедет и она с ним будет жить в чудесном дворце, комнаты которого заполнит детский смех. Сара, конечно, тоже выйдет замуж за принца и будет счастливо жить со своими детьми в соседнем замке.
Мир взрослых оказался населенным скорее зловещими монстрами, чем прекрасными принцами. В реальном мире герцог, то есть человек, стоящий лишь на одну ступеньку ниже принца, скорее отправит сердитую девицу в тюрьму, чем решит вызволить ее оттуда. В реальном мире никакой поцелуй не должен пробуждать надежды у старой девы с мечтательными глазами.
Лидия прервала эти размышления, напомнив себе, что имеются куда более важные дела. У нее появилась мисс Придокс, которая, возможно, плачет сейчас, уткнувшись в подушку. Бедная девочка. Можно купить ей новую одежду и очки тоже, если не удастся их починить. Тамсин остается у Лидии, а значит, она теперь не одинокая девчонка, какой была совсем недавно.
А вот украшения, этот столь ценный для нее дар… Да, это, должно быть, очень болезненная потеря.
Если бы этот болван герцог притащил бандершу на Боу-стрит, у них бы появился реальный шанс вернуть девушке ее вещи. Ведь весьма вероятно, что обокравшие ее типы работают на Коралию. Она и прежде устраивала подобные игры. Известно, что несколько ее девушек – заправские карманщики, а у ее громил хватит наглости напасть на беззащитное дитя.
Однако Вир Эйнсвуд не проявил ни малейшего интереса к проблемам мисс Придокс. И понятно почему – он не был благородным человеком и настоящим рыцарем. Вир только внешне походил на прекрасного принца, а на самом деле был просто бесшабашным гулякой.
«Если бы в этом мире была хоть какая-то справедливость, – накручивала себя Лидия, – то Эйнсвуд превратился бы в гадкую жабу немедленно, как только прикоснулся ко мне губами».
Возможно, измученная душа мисс Гренвилл немного смягчилась бы, знай она, что для Эйнсвуда пережитое им унижение было куда хуже превращения в жабу. К сплетням о себе он давно привык. Будучи прирожденным бедокуром, Вир почти постоянно оказывался в центре то одного громкого скандала, то другого. А с тех пор как к нему перешел титул, весь мир, а газеты тем более, стал следить за его похождениями.
Только его стычка с Дейном во время свадьбы последнего, а также случившееся неделю спустя происшествие с участием незаконнорожденного сына лорда Вельзевула и ужасное завершение гонок конных упряжек, устроенных им в июне, потребовали, наверное, тонн бумаги и десятков бочек чернил.
Сатирические публикации и карикатуры, равно как и шутки в его адрес, проскакивали мимо герцога с такой же скоростью, с какой его внимание скользило от одной из бесчисленных подружек к другой, и с такой же легкостью забывались.
Однако во всех предыдущих происшествиях с участием Вира его оппонентами были мужчины, и противоборство развивалось по спортивным и мужским правилам. На этот раз противником Эйнсвуда оказалась женщина. И теперь он не знал, что хуже: то, что он опустился до спора с женщиной, хотя всем известно, что женщины самые алогичные существа в подлунном мире, или то, что он попался на один из самых старых трюков в истории поединков. Суть приема, проведенного леди Грендель, заключалась в том, что боец как бы умирал в руках противника. Вир, надломленный смертями близких, с раннего детства уходивших один за другим, просто перестал защищаться.
Очень скоро он начал думать, что надо было швырнуть ее тогда так, чтобы она приземлилась на свою маленькую упрямую головку. Это был бы самый простой способ избежать лавины насмешек, которая обрушилась на него в последующие дни.
Где бы Эйнсвуд ни появился, рядом оказывался кто-нибудь из многочисленных приятелей, желающих потренировать на нем свое скудное остроумие.
К примеру, когда он привел Трента в таверну «Файф Корт» на улице Сент-Мартин, кто-то немедленно поинтересовался, не планирует ли Вир сделать мисс Гренвилл своим постоянным спарринг-партнером. Традиционно собирающиеся там борцы и боксеры прямо-таки попадали от смеха. В другом месте какой-то олух пожелал узнать, когда состоится следующий матч. Спрашивали также, залечил ли Вир свою челюсть, чтобы есть хотя бы овсянку. Еще одним популярным вопросом его донимал каждый второй: не подойдет ли Виру для следующего поединка бабушка кого-нибудь из присутствующих.
К делу подключились иллюстраторы всех лондонских изданий, принявшиеся соревноваться другом с другом за право стать автором юмористического изображения «великой битвы».
Дня через три после случившегося Вир, медленно закипая, стоял перед витриной книжного магазина, где выставлялась большая отпечатанная картинка с подписью «Леди Гренвилл задает трепку герцогу Э». Художник изобразил его в виде огромного неповоротливого быка, озирающего место события злобным взглядом. Он нависал всей тушей над застывшей в грациозной позе женщиной, представлявшей, надо понимать, горгону. Быку приписывались такие слова: «Эй, милочка, ты должна была слышать о праве сеньора! Я – герцог, неужели ты не знаешь?» Ответ мисс Гренвилл был следующим: «Я покажу тебе право… И слева добавлю!»
Трент, явно не понявший смысла остро́ты, разглядывал картинку с озадаченным видом. Вир попытался объяснить, что дело в игре слов, но это не очень помогло.
– Я понимаю, что она хочет сказать, – сказал Берти. – Но при чем тут права сеньора. Они же регулируют отношения между двумя феодалами, а ты всего лишь предложил этой маленькой штучке фунт, насколько я помню.
– Право сеньора, – процедил сквозь стиснутые зубы Вир, – это право сюзерена лишить девственности невесту вассала перед свадьбой.