Маленький Ясса казался игрушечным возле Беньяжана. Он взял его беспомощно висевшую руку, плотно обернул плащом его громадную фигуру и пошёл к двери, уводя за руку автоматически двигавшегося за ним великана, ступавшего так тяжело, точно шла целая рота солдат.
Это были страшные минуты. Мне казалось, что тяжёлые шаги этого человека были прообразом тех лет муки и искупления, на которые он себя обрёк.
– Подойдите ко мне, – услышал я голос Али, но не понял, что он относится ко мне и Андреевой.
Я почувствовал, что она взяла меня за руку, повернулся к ней и обомлел. Лицо сверкающей силы, уверенности, светлой доброты, с глазами, метавшими молнии Света, смотрело на меня. Наталия Владимировна ласково улыбнулась мне и потянула меня за собой. Я снова почувствовал, что она мне близка настолько, насколько может быть близкой мать или сестра. И если бы она повела меня в пустыню, а не к Али, я пошёл бы за ней всюду в полном доверии и радости.
Мы опустились на колени перед Али, но он ласково поднял нас, сел на скамью и посадил нас по обе стороны от себя. Я осмотрелся кругом и увидел, что в трапезной нет никого, кроме Али, Иллофиллиона, Наталии Владимировны и меня. Я не успел удивиться, как заговорил Али:
– Теперь ты поняла, мой друг, почему я не вводил тебя в эту Общину и какую часть труда моего ты могла разделить только теперь. Всё, что открылось тебе здесь, открылось только тебе одной, об этом помни. Если при новых встречах почувствуешь, что можешь, – действуй. Но никогда не превышай своих сил. И где указана граница – не преступай её никогда. Учись понимать, что если ты будешь переоценивать свои силы и выходить за рамки, указанные тебе, то, несмотря на твои благие намерения, вместо помощи ты будешь приносить только лишние бедствия и страдания в мир. Приходи быстрее к новому знанию, ибо мир не ждёт. Тебе надо ехать и выполнить свою миссию в нём.
Али обнял Наталию Владимировну, она точно утонула в исходящем от него снопе огня, который так ослепил меня, что я невольно закрыл глаза руками. Я почувствовал, что Иллофиллион нежно обнял меня, и услышал голос Али, обращённый ко мне:
– Когда ты гулял со мною в парке, я указал тебе на кусты розовых магнолий и чёрные клены. Я говорил тебе, что люди несут в ожерелье Матери Жизни розовые или чёрные жемчужины. Будь благословен, счастливый человек, кому великий Свет определил нести в мир розовые жемчужины радости. Иди, мой друг, будь благословен и рассыпай людям драгоценные перлы своего таланта. Как бы ни казалось тебе, что ты знаешь мало, неси слово своё, ибо оно всегда будет словом Светлого Братства.
Али притянул меня к себе, и я точно лишился чувств на мгновение, невыразимое блаженство охватило меня…
Я очнулся на руках Иллофиллиона, который вносил меня в мою комнату.
Глава 3
Школа. Я передаю письмо Франциска. Знакомство с жителями скита. Старец Старанда
Несмотря на то, что я пришёл в себя ещё на руках Иллофиллиона, я не помнил, как заснул, как миновала ночь. Я проснулся утром от каких-то непривычных мне звуков и толчков.
Несколько минут я не мог прийти в себя от изумления, увидев себя в совсем незнакомой комнате. Наконец с трудом сообразил, что я в дальней Общине, что новые звуки, неожиданные для меня, – это гудящие удары большого колокола, а толчки – усердное тормошение меня моим дорогим Этой.
Птица явно беспокоилась, перебегала от моей кровати – узенькой деревянной койки с натянутым куском грубого холста, без матраса – к дверям комнаты Иллофиллиона, как бы желая дать мне понять, что мне пора туда заглянуть. Я быстро вскочил и в одно мгновение чётко вспомнил всё происходившее прошлой ночью. Должно быть, мой физический организм был ещё недостаточно закалён для подобных переживаний, так как я чувствовал слабость, неуверенность в равновесии и ощущал даже нечто вроде лёгкой тошноты. Как мне недоставало моей доброй и ласковой няньки, моего чудесного Яссы, который, конечно, привёл бы меня к полному выздоровлению через полчаса своим чудодейственным массажем в воде.
С некоторым напряжением я стал соображать, чем прежде всего мне следует начать свой день, как вспомнил, что я келейник и секретарь. Не решаясь войти к Иллофиллиону неумытым и толком не одетым, я схватил полотенце и хотел бежать в душ, как дверь комнаты Иллофиллиона открылась и в ней показался он сам, сияющий, мощный, в белой одежде, которая, как и он сам, показалась мне блистающей. Никаких следов утомления или болезненности не было в его лице. Он был юн, прекрасен и ласков, как всегда.
– Что, мой дружок, ты не очень хорошо себя чувствуешь?
– Что я не очень хорошо себя чувствую – это верно, мой дорогой Иллофиллион, но это пустяки, – ответил я. – А то, что я, будучи келейником-секретарём, проспал и встал позже своего господина, вот это я уже проштрафился. Простите, Учитель, я постараюсь в будущем быть усердным слугой. Этим утром я еле сообразил, где я. Но что значит гудение колокола? Я принял было его за удар гонга. Имеет ли это гудение какое-нибудь отношение к моим обязанностям?
– Колокол ударит тридцать раз, и это будет равно получасу времени. За эти полчаса все обитатели Общины должны привести себя и свои кельи в полный порядок и с последним ударом направиться к трапезной для первой общей еды. Но не к той трапезной, где мы ужинали вчера. Там собираются только для обеда и последней еды. Завтракают же и полдничают здесь в нескольких столовых. Вся Община разбита на отдельные участки, и в каждом из них своя утренняя столовая. Беги в душ, а потом прибери обе наши комнаты, надень чистую одежду и после этого обойди всех в нашем доме. Оповести каждого, чтобы через десять минут все были в сборе у крыльца. Я сам поведу вас в столовую нашего участка и там познакомлю с его начальником.
Иллофиллион ушёл к себе, я же побежал с Этой в ванную. У меня был большой соблазн несколько поменять порядок данных мне поручений. Я опасался, что все наши друзья, так же, как и я, не знают распорядка дня в новом месте и могут опоздать привести себя в порядок к указанному сроку. Но приказания Иллофиллиона были для меня законом любви, и я не решился вносить в них какую-нибудь отсебятину.
Возвращаясь из ванной и торопясь к себе, я натолкнулся на Андрееву, которая вместе с леди Бердран возвращалась с утренней прогулки; у обеих в руках были букеты цветов. Я удивился свежему виду обеих женщин и отсутствию всякой усталости на их лицах. Поздоровавшись с ними, я постарался как можно скорее убежать. Но мне показалось, что зоркие глаза Наталии Владимировны, так много подмечавшие, заметили и мою усталость, и моё общее недомогание.
Когда я возвратился к себе и, быстро убрав свою комнату, постучался к Иллофиллиону, я увидел его сидящим за письменным столом и углублённым в какую-то работу. Стараясь как можно бесшумнее двигаться, я прибрался в его комнате, в которой, кстати сказать, и убирать-то было почти нечего, так как всё в ней было абсолютно чисто. К моему удивлению, в комнатах совсем не было пыли, к которой я испытывал нечто вроде ненависти и убирать которую терпеть не мог. Справившись с задачей уборки, я тщательно оделся и помчался оповещать всех о месте и времени сбора.
Как я и предполагал, некоторые из друзей ещё безмятежно спали и приказ Иллофиллиона был для них словно гром с ясного неба. Особенно огорчился Бронский, не умевший ни в чём торопиться. Игоро всячески ему помогал и уверял, что они успеют вовремя подготовиться к выходу.
Обежав оба этажа, я ещё раз пригладил свои непокорные локоны перед небольшим зеркальцем в коридоре, проверил все завязки на одежде и обуви и вышёл на крыльцо первым, ожидая сбора всех обитателей дома. Я чувствовал себя ответственным за опоздание моих друзей, но вместе с тем не знал, как и чем им помочь. Слава Богу, Бронский и Игоро пронеслись вихрем обратно из ванной, и сердцу моему стало спокойнее. Вдруг Эта сорвался с места и с радостным криком помчался за угол дома. Я не понял, куда и зачем он убежал, но через минуту увидел его на плече у Никито, позади которого шли Лалия, Нина и Терезита. Обрадовавшись неожиданному свиданию с ними, я не заметил, в каком порядке собрались все участники нашего отряда, но к последнему удару колокола, когда в дверях показался Иллофиллион, все были в сборе.
– В той трапезной, куда мы сейчас пойдём, разговаривать нельзя, как и в большой трапезной. Входите туда, радостно думая об окружающих вас людях. Не несите в сердцах сострадательного смущения. Несите радость утверждения, уверенности, что Жизнь защищает живущих здесь людей, давая им все возможности достичь совершенства именно в тех обстоятельствах, которые необходимы им. Какими бы трудными и тяжёлыми ни показались эти обстоятельства вам, не по себе меряйте, но по любви сердца ищите прозрения в вечные пути людей. В этих внешних условиях выражена вся забота тружеников Вечного Милосердия о каждом человеке. Старайтесь не умом раскидывать, что из здешних обстоятельств вы хотели бы облегчить, устранить, изменить. Но вдумайтесь глубже в слова Франциска, что такое добрый человек, и действуйте, любя и побеждая, в соответствии с этим понятием. Живите в невидимом Вечном и несите Ему привет сердца в видимых формах мелькающего перед вами сейчас.
Едва Иллофиллион произнёс эти слова, как к крылечку подошёл брат, довольно пожилой, в белой одежде, и поклонился, коснувшись земли рукой.
– Мой настоятель шлёт тебе, Учитель, привет любви и мира. Благоволи следовать за мной. Я прислан проводить тебя и твоих друзей к утренней трапезе, которую ты обещал, оказав нам честь, разделить с нами.
Лицо этого брата, как и его голос, показались мне примечательными. Он улыбался, а мне казалось, что ему хочется плакать. Он говорил о самой простой вещи, хотел быть любезным, а в звуках его голоса слышалась какая-то трагедия, точно сердце его разрывалось от боли. Я взглянул на Бронского и увидел на его лице не только напряжённое внимание и удивление, но даже полное забвение всего окружающего, так впился он сердцем и глазами в говорившего брата. Взгляд Иллофиллиона скользнул по фигуре артиста, и он ещё раз громко сказал:
– Помните о том, что я только что вам говорил.
Иллофиллион отдал поклон присланному брату.
– Спасибо за привет, друг. Спасибо за то, что ты побеспокоился прийти за нами. Веди, друг, мы за тобою следуем.
Брат ещё раз поклонился нам и пошёл вперёд, прямо по аллее. Шли мы довольно долго. Я всё больше поражался размерам территории Общины. Она действительно была громадна. А сад походил больше на лес, чем на сад, хотя цветов в нём было очень много. Мы шли по густым аллеям, часто пересекали горбатые мостики над ручейками, не встречая людей.
Но вот вдали мы увидели лужайку и за нею длинный одноэтажный дом, как мне показалось, без стен. Когда мы подошли ближе, я увидел, что стены были из стекла, очень тонкого и прозрачного, вправленного в узкие белые полосы дерева и образовывавшего нечто вроде большущих рам. Я не понимал, как могло держаться столько стекла в таких тонких переплётах, но раздумывать было некогда. Подойдя ещё ближе к прозрачному дому, я заметил много фигур, двигавшихся с разных сторон к столовой. Когда мы подошли совсем близко, из дверей её вышёл навстречу нам высокий человек в чёрной монашеской одежде, с чётками на руке и с большим серебряным крестом на груди. Он был молод. Его каштановые, слегка рыжеватые волосы падали красивыми волнами и локонами до плеч. При очень стройной фигуре походка у него была ковыляющей, так как одна его нога была короче другой. Он улыбался Иллофиллиону во весь рот, обнажая прекрасные белые зубы. Низко кланяясь Иллофиллиону, он сказал:
– Какое счастье для нас, дорогой Учитель, что ты приехал к нам и что именно в этот день ты войдёшь в столовую моего участка. Будь благословен. Ты, конечно, не можешь помнить всех дат и обстоятельств того, когда, где и как ты спасал людей – такое множество их ты спас. Но я, как и каждый, помню день своего спасения, благословляю встречу с тобой и счастлив приветствовать тебя на том деле, которое ты приказал мне выполнять. Добро пожаловать, – обратился он к нам, окинув всех нас приветливым взглядом и кланяясь нам.
Иллофиллион обнял монаха. Я заметил, что руки его красивой формы, но кожа их загрубела от физической работы и была покрыта мозолями и ссадинами.
– Мир тебе, брат мой Всеволод. Светлое Братство прислало меня к тебе с приветом и уполномочило сказать, что срок твоего пребывания здесь окончен. Ты уедешь отсюда со мной. Мир нуждается в радостных слугах. Ты созрел как деятель. Пора тебе послужить человечеству среди страстей и суеты.
Лицо Всеволода точно засветилось изнутри, глаза его засияли, и он тихо ответил:
– Так пойду, как поведёшь. Но не скрою некоторой печали расставания с теми несчастными твоими детьми, которых ты мне здесь поручил. В самом начале тяготился я тяжёлым трудом. Но теперь уже давно всё понял, принял и благословил. Я думал здесь окончить свои дни. Но, да будет воля твоя и пославших тебя!
Он ещё раз поклонился и ввёл нас в зал – стеклянную галерею. Усадив нас за стол, во главе которого сел Иллофиллион, он сел рядом с ним, и только тогда множество раньше нас вошедших в столовую людей опустились на скамьи у своих столов. По знаку Всеволода десять сестёр и братьев, нёсших своё дежурство для всего участка, стали подавать еду на все столы сразу. Я сосчитал, что длинных узких столов, точно таких же, как столы в большой трапезной, было пять. Стол, за которым сидели мы с Всеволодом, стоял так же первым у входа, как стол Раданды в большой трапезной. С места Всеволода все сидевшие в столовой были ему видны так же, как с места Раданды. В этом зале, как я уже сказал, больше всего походившем на галерею, было много стекла. Стёкла, обрамлённые узкими полосками дерева, создавали иллюзию, что сидишь на палубе корабля, так были они прозрачно чисты и так широка была видимая панорама.
С первого мгновения, как только я очнулся от новизны впечатления, меня окружила радостность. Без всякого напряжения, легко, просто, весело я слился с эманациями, которыми была наполнена комната, и сразу же почувствовал, как из моего сердца льётся, и им же втягивается, волна доброты и действенной энергии. Мне так и хотелось обнять всех сидевших за столами и поблагодарить их за то доброжелательство, с каким они нас встретили. Ни с чем я не мог сравнить этого приёма. Все молчали. Но каждый из нас был счастлив и сознавал себя братом, родным и близким всем собравшимся здесь людям.
Были здесь молодые и старые. Были и дети лет восьми – двенадцати, сидевшие возле своих матерей. У всех были лица весёлые и добрые, глаза, радостно и спокойно светившиеся. Я взглянул на брата, подававшего еду на наш стол. Это был тот самый брат, который приходил за нами посланником от Всеволода. Его лицо всё так же сохраняло печать скорби, но скорби какой-то былой, давно пережитой. Оно напомнило мне лица бедуинов, которых Иллофиллион направил конвоирами буйного всадника, встреченного нами в пустыне.
Некоторое время все молча ели поданную кашу, за которую принялись только тогда, когда взял ложку в руки их настоятель. Я заметил, что сам Всеволод ел не больше Раданды, но делал вид, что ест усердно, чтобы не смущать никого из тех, кто обладал хорошим аппетитом. Каша была вкусная, сладкая – из чего она, я разобрать не мог, да, пожалуй, никогда такой и не пробовал. Но тем не менее я должен был констатировать, что мой отличный аппетит исчез. Я с трудом проглотил несколько ложек каши, и то каждый раз под пристальным взглядом Иллофиллиона. Мне было так трудно есть, что на последний настойчивый взгляд Иллофиллиона я мысленно ответил ему его же фразой: «В пути не надо много есть». Он понял меня, улыбнулся и положил свою ложку на стол, разрешая мне последовать его примеру. Вслед за кашей было подано нечто овощное, напоминавшее видом рагу из моркови и цветной капусты с картофелем, с большим количеством сливочного масла. Но к этому блюду я не мог заставить себя притронуться и удивлялся удовольствию, с которым его ели все, не исключая и наш стол. Сидевшая рядом со мною Андреева так же, как и я, почти ничего не ела, что мне показалось странным, так как она нередко шутливо говаривала обо мне в Общине Али, что единственное наше с ней сходство – прожорливость.