Исследователи выделили социально-демографические основания политических машин: в постсоветской России их опорой стали колхозы, заводы и этнические меньшинства, а также социально незащищенное население. Политические машины оказались устойчивее в регионах с большей долей аграрного населения [Хейл, 2016]. Это соответствует универсальной тенденции – поведение, в частности голосование, в аграрной местности контролируется легче в силу того, что в небольших сообществах сложнее сохранить анонимность [Medina, Stokes, 2007]. В постсоветской России политики могли использовать и историческое наследие колхозов и совхозов с присущими им практиками контроля над крестьянами [Fish, 2005, p. 55] и спросом на материальную помощь из регионального центра. Председатели в качестве брокеров могли предоставить политическую поддержку политикам в обмен на патронаж региона, тогда как со стороны государства посредниками часто выступали назначаемые главы районов [Голосов, 2006; Hale, 2005].
Одним из сильных предикторов успешности политических машин оказалась этническая композиция населения [Хейл, 2016; Golosov, 2013]. Это также соответствует универсальной тенденции, согласно которой компактно проживающие этнически отличные группы, в том числе диаспоры, могут обменивать на патронаж контролируемое голосование своих членов [Скотт, 2016; Китчелт, Уилкинсон, 2016]. В постсоветской России имеют значение именно «этнические сети», унаследованные еще от позднесоветского периода, а не просто формальный статус национального региона, что подтверждается результатами анализа на субрегиональном уровне [Matsuzato, 2001; Hale, 2005; Sharafutdinova, 2013; Goodnow, Moser, Smith, 2015].
Ещё одним источником массовой мобилизации избирателей служат промышленные предприятия [Fish 2005; Frye, Reuter, Szakonyi, 2014, 2015]. Это обстоятельство во многом специфично для постсоветской России в силу наследия советской промышленной социальной и градостроительной политики, когда рабочие проживают рядом с предприятиями, а предприятия предоставляют рабочим социальные блага. Механизм мобилизации на рабочем месте в этом смысле дополняет механизм мобилизации бюджетников и чиновников и не дает отображения в кроссрегиональной вариации.
Так же как и доступ к мобилизации бюджетников и чиновников («административному ресурсу»), в любом регионе у государственных политических машин есть возможность использовать в предвыборных целях социальные программы. Электоральная инструментализация социальной политики – хорошо изученная тактика электоральных авторитаризмов [классический пример Мексики см. в: Magaloni, 2006; Greene, 2007]. В российском случае региональные администрации имеют возможность задействовать в электоральных целях государственные социальные службы, а также формально независимые, но близкие государству некоммерческие организации [Kurilla, 2002; Kulmala, Tarasenko, 2016], или даже давать поручения частным компаниям, занимающимся ЖКХ [Шевцова, 2017]. Возможности политической машины по мобилизации социально незащищенного населения коррелируют с общим уровнем экономического развития региона и урбанизацией [Cook, 2014], а потому, как и в случае с мобилизацией на рабочем месте, механизм мобилизации в обмен на социальные услуги затруднительно операционализировать в качестве отдельной переменной, объясняющей кросс-региональное разнообразие.
Завершая обзор социально-демографических оснований российских политических машин, стоит отметить целый блок работ, которые находят исторические корни региональной политической вариации [Lankina, 2012; Obydenkova, Libman, 2015; Lankina, Libman, Obydenkova, 2016]. Этот блок непосредственно примыкает к экономическим и социологическим исследованиям о влиянии миграционных процессов прошлого, экономического и государственного строительства и значении социального капитала в современности [Markevich, Mikhailova, 2013; Foa, Nemirovskaya, 2016; Полищук, Макарьин, Зубарева, 2013]. Таким образом, «исторические» переменные могут выступать прокси (близкие) к трудноуловимым параметрам политической культуры.
Помимо тектонического уровня социально-демографических переменных на формирование и сохранение политических машин влияли и ситуативные факторы политической конъюнктуры. К таким факторам относятся: происхождение и опыт губернатора и констелляция элит. Рост числа «варягов» и уход «тяжеловесов» на губернаторских постах во второй половине нулевых годов подорвали мощь политических машин к думским выборам 2011 г. [Reuter, 2013; Sharafutdinova, 2013]. Напротив, длительное пребывание губернатора на посту ведет к подрыву силы формальных институтов при установлении устойчивых неформальных связей с региональным бизнесом [Сюняев, Полищук, 2014; Sharafutdinova, Kisunko, 2014]12. Как уже было отмечено выше, политические машины в формативный период создавались с опорой на разнообразные доступные ресурсы [Голосов, 2006; Hale, 2005], потому связи губернатора с КПСС, облсоветом или хозяйственниками не были обязательным условием и механизмом успеха [Хейл, 2016].
Исторический период 1990–2000‐х имел значение с точки зрения опыта конкуренции. Как показали исследования, в 1990‐е лучшие условия для демократии сложились в тех российских регионах, где, по выражению В. Гельмана, возникло «сообщество элит» [Россия регионов…, 2000], т.е. там, где сильные элитные группы были готовы к «борьбе по правилам». Расхождения политических режимов в 1990-е сохраняют след и два десятилетия спустя: более соревновательные выборы и более длительное сопротивление сужению соревновательного пространства наблюдались там, где еще в 1990-е возникла более демократическая среда [Obydenkova, Libman, 2012 a; Golosov, Gushchina, Kononenko, 2016].
Примечательно, что соревновательная традиция поддерживалась не столько за счет постоянного сопротивления конкретных элитных групп, сколько за счет неформальных и формальных институтов. «Единая Россия» в 2000‐е годы втянула в свои ряды машины и партийные структуры местных политиков [Голосов, Григорьев, 2015; Golosov, 2014], сформированные из доступных тем ресурсов. В «Единую Россию» вошли представители самых разнообразных элитных групп, включая многих коммунистов и близких к ним политиков, так как отсутствие хотя бы формальной аффилиации с «Единой России» оставляло локальным группам мало шансов на значительный успех [Turovsky, 2014; Ковин, Подвинцев, 2015]. Губернаторские машины кооптировали городские политические машины, так что Дж. Ройтер с коллегами предполагают, что именно стремление элит держать мэрские машины в тонусе способствовало сохранению выборов мэра в крупных городах [Local elections…, 2016]. В результате межэлитная конкуренция преимущественно переместилась внутрь «Единой России» [Росс, 2012, Panov, Ross, 2016]. В этом смысле одной из функций «Единой России» как доминирующей партии выступает медиация противоречий и выведение их из сферы публичной конкуренции [Magaloni, 2006; Магалони, Кричели, 2015]. Если же в исключительных случаях внутриэлитная борьба выплескивается за пределы партии власти, это создает значительные проблемы на выборах для региональной администрации [Карандашова, Сироткина, 2018]. Худшие показатели политических машин и большая соревновательность, таким образом, присущи тем регионам, где была приемлема борьба неформальных коалиций, и там, где оппозиционные партии более автономны и доступны избирателю в качестве альтернативы.
Таким образом, перспектива анализа региональных выборов как результата усилий региональных элит по созданию политических машин хорошо схватывает асимметрию конкуренции электорального авторитаризма и позволяет сфокусироваться на социально-демографических характеристиках, влияющих на возможность мониторинга и контроля над поведением избирателей, а также на политических факторах, задающих рамки координации элит для организации электорального контроля и мониторинга.
Ракурс «машинной политики» подразумевает и некоторые допущения. Концепт политической машины запаковывает вместе (1) обеспечение победы на выборах, (2) достижение этого результата посредством клиентелизма, т.е. предоставления персональных благ избирателям, и (3) работу неформальных структур, основанных на патрон-клиентских отношениях. Это сочетание возникло благодаря тому, что понятие «политической машины» возникло не как строгое научное понятие, а в публицистической среде для обозначения конкретных политических групп с характерными для них практиками ухода от подотчетности в процессе выборов [Скотт, 2016; Гельман, 2009; Golosov 2013]. Вместе с тем регулярные победы разнообразных современных политических машин могут поддерживаться не только благодаря клиентелизму, но и благодаря запугиванию или фальсификациям [Mares, Young, 2016]. Для этого могут задействоваться как неформальные сети, так и административные возможности госаппарата. Наконец, все усилия машин могут не привести к победам. Последнее из этих противоречий не так актуально для реалий электорального авторитаризма: стоит подробнее остановиться на различении между мобилизацией избирателей и административными злоупотреблениями, а также между принуждением и клиентелизмом.
Действительно, меню манипуляций не ограничивается клиентелистскими «пряниками». Оппоненты политической машины могут сойти с дистанции, не пройдя сложные формальные правила регистрации – не согласовав выдвижение с партией, не собрав подписи, не преодолев муниципальный фильтр для кандидатов в губернаторы [Карандашова, 2015; Кынев, 2015]. Административным инструментом машин может быть манипуляция явкой. Региональные руководители могут иметь различный настрой относительно явки и рассчитывать соответствующий масштаб необходимой мобилизации [Кынев, 2015; Титков, 2016; Сироткина, Карандашова, 2018]. Альтернативой мобилизации избирателей могут быть фальсификации – «вбросы» и «приписки» [Bader, van Ham, 2015]. Наконец, мобилизуя избирателей, российские региональные политические машины чаще прибегают не к частным позитивным стимулам, а к угрозам [Fish 2005, p. 54–61; Frye, Reuter, Szakonyi, 2015]. Очевидно, что все эти тактики в разном сочетании вносят вклад в результативность той или иной региональной политической машины, однако закономерности этих сочетаний пока мало изучены. Задача настоящей статьи состоит именно в заполнении этого пробела в исследованиях региональных политических машин в современной России.
Метод и данные
Цель данной статьи состоит в определении оснований клиентелизма региональных политических машин в современной России на примере региональных выборов 2015 г. Для этого я использую метод качественного сравнительного анализа (QCA) [Ragin, 2014; Маркс, Рихокс, Рэйгин, 2015]. Выбор метода обусловлен, во‐первых, теоретически, во‐вторых, технически. Качественный сравнительный анализ помогает определять необходимые основания и комбинации факторов, способствующие тому или иному исходу. Как известно из литературы, рассмотренной в предыдущем параграфе, политические машины опираются на доступные в регионе ресурсы, так что полезно будет изучить, какие факторы и сочетания факторов могут компенсировать друг друга. Кроме того, выбранный метод технически адекватен для «среднего» – чуть менее трех десятков – числа случаев. Анализ выполнен с помощью пакета QCA (GUI) для R [Dusa, 2007].
Такие исследователи, как Г. Китчелт и С. Уилкинсон, а также П. Копецки и М. Спирова подчеркивали преимущества экспертных опросов и интервью для сравнительного анализа таких неформальных практик, как клиентелизм и патронаж [Kitschelt, Wilkinson, 2007, p. 328; Kopecký, Spirova, 2012, p. 24]. В соответствии с этими рекомендациями данные о зависимой переменной – клиентелизме в российских регионах – почерпнуты из экспертного опроса «Perceptions of electoral integrity» [Perceptions.., 2015], в этом опросе экспертов спрашивали об особенностях кампании в том или ином российском регионе во время выборов губернаторов или региональных легислатур осенью 2015 г. Я рассматриваю ответы экспертов на три вопроса: об обещании или предоставлении партиями потребительских товаров в качестве стимулов к голосованию; об обещании особого доступа к материальным преимуществам в социальной политике в качестве стимулов к голосованию; о попытках контроля над голосованием со стороны партий (в настоящем исследовании я анализирую только ответы экспертов применительно к партии «Единая Россия»). Эти три вопроса позволяют различить самый простой клиентелизм в форме покупки голосов, более сложный клиентелизм частных и клубных благ [Китчелт, Уилкинсон, 2016], а также клиентелизм, где вознаграждения сложно переплетены с принуждением. Точные формулировки вопросов и варианты ответов приведены в Приложении 1. Вариантам ответов присваиваются порядковые значения, и на их основе рассчитывается средний индекс для региона. После исключения пяти регионов, где для расчета переменной было менее трех экспертных ответов, в выборке осталось 25 регионов, индексы для них приведены в таблице 1.
Таблица 1
Индексы клиентелизма для региональных выборов 2015 г.
Источник: [Perceptions…, 2015].
Обобщенно можно выделить два основных подхода к объяснению клиентелизма – политэкономический и институциональный. Первый подход объясняет клиентелизм исходя из наличия социально-экономической базы для подконтрольного голосования, в первую очередь бедности и неравенства [Скотт, 2016; Китчелт, Уилкинсон, 2016; Brokers…, 2013]. Второй подход обращает внимание на политико-институциональные ограничения [Шефтер, 2016; Mares, Young, 2016]. Для выдвижения гипотез в соответствии с первым подходом уместно обращение к литературе о социально-демографических основаниях политических машин в России, рассмотренных в начале предыдущего параграфа, а для выдвижения гипотез в соответствии со вторым подходом – к литературе о политических факторах машинной политики в России, рассмотренной в предыдущем параграфе во второй половине.
В качестве гипотез о социально-демографических основаниях выдвигаются следующие:
Гипотеза 1. Уровень клиентелизма выше в менее урбанизированных регионах.
Гипотеза 2. Уровень клиентелизма выше в регионах с меньшим ВРП на душу населения.
Чтобы отследить возможный эффект масштаба на доступность мониторинга [Medina, Stokes, 2007; Хейл, 2016], выдвигается дополнительная гипотеза:
Гипотеза 3. Уровень клиентелизма выше в менее населенных регионах.
К сожалению, из-за того, что в выборке оказалось только две республики с большой долей титульного населения – Татарстан и Чувашия, из-за малой вариации в данном исследовании невозможно полноценно проверить гипотезу о роли этнических сетей.
В качестве гипотез о роли политических факторов выдвигаются следующие:
Гипотеза 4. Уровень клиентелизма выше в регионах с «местным» губернатором.
Гипотеза 5. Уровень клиентелизма выше в регионах с губернатором, имеющим большой срок в должности.
Поскольку клиентелизм экономически оправдан при большей остроте конкуренции, для подвыборки губернаторских выборов отдельно тестируется гипотеза:
Гипотеза 6. Уровень клиентелизма выше в регионах с участием более опасных конкурентов губернатора.
В качестве гипотез об инструментальных альтернативах клиентелизма выдвигаются:
Гипотеза 7. Уровень клиентелизма ниже в регионах, где оппоненты политической машины не были допущены до выборов.
Гипотеза 8. Уровень клиентелизма ниже в регионах, где выше уровень нарушений.
Гипотеза 9. Уровень клиентелизма ниже в регионах, где используется тактика снижения явки.
Кроме того, контролируется тип выборов: можно ожидать, что на более конкурентных выборах в легислатуры клиентелизма будет больше. Вводимая контрольная переменная фиксирует все регионы, где проходили выборы легислатуры, в том числе одновременно с губернаторскими в Калужской и Костромской областях.
Валовый региональный продукт, численность населения и доля городского населения региона рассчитаны по показателям за предыдущий год13. В губернаторском сроке учитывались только полные годы на посту без округления на момент выборов. В качестве «местных» губернаторов отмечались те, кто работал в регионе непосредственно перед назначением или провел в регионе хотя бы часть политической или экономической карьеры. В качестве опасных губернаторских соперников в 2015 г. кодировались депутаты Государственной думы, в качестве «относительно опасных» соперников кодировались многолетние лидеры региональных партийных отделений с опытом оппонирования губернатору в региональной легислатуре14. Уровень нарушений на выборах и отстранение оппонентов фиксируются на основе экспертного опроса PEI [Perceptions…, 2015]. Данные о явке взяты с официального сайта Центральной избирательной комиссии РФ15, в случае выборов губернатора Иркутской области взята явка для первого из двух туров. Описание переменных приведено в таблице 2, поскольку качественный сравнительный анализ требует работы с булевыми переменными, приведен также порог, по которому проводится дихотомизация.